OST: — Nautilus Pompilius — Колеса любви
В новом доме Холмогоровых не было воспоминаний. У Космоса не возникало ассоциаций о булгаковском номере квартиры, а черную кошку было решено отправить к Юрию Ростиславовичу. Нет дела до того, кто раньше жил в этой трёхкомнатной квартире, пускай знакомых и заставляет трепетать словосочетание «дом на Баррикадной». Каждое утро в супружескую спальню стыдливо льется свет первых утренних лучей, а с восьмого этажа открывается живописный вид на древнюю русскую столицу. Красиво, как в кино. И Кос неизменно курит на балконе, стоя на виду, как тот самый Иван Васильевич. Только вместо царской шубы его плечи покрывает махровый халат, а скипетр с лихвой заменяет импортная зажигалка. И хозяйку квартиры зовут не Марфа Васильевна, и не Зиночка. Лиза нехотя открывает сонные глаза, ощутив, что половина мужа на кровати пустует. Он точно не смолит, не вкручивает лампочки в гостиной, а характерные звуки с кухни свидетельствуют о том, что Космос, как минимум, голоден и старается исправить пагубное положение вещей. Холмогорова ощущает, что хозяйка из неё по утрам неважная. Ранние подъемы давались Лизе через силу, особенно когда весна окончательно вступила в свои права. Космос, нарушая сон Лизы, которой не хотелось просыпаться с ним в девять утра, увеличивает уровень громкости музыки, подпевая звонкому голоску мальчика Родиона. Он наверняка знает, что срач, устроенный в раковине — не самая большая мечта жены, но повеселить её, размахивая кухонной лопаткой, как фея крестная, он обязан. Стоило окольцеваться, чтобы ещё больше преподносить Лизе сюрпризы. — Ей каждый готов был свой завтрак отда-а-ать, — Космос не пел, а дурачился, невпопад издавая звуки, и думая, что от такого концерта одной ценительнице искусства из Ленинграда точно не захочется отлеживать бока. — А я ей котлеты на-о-о-сил! Люси! О-а-о-а! Люси! О-о-о-о! Лиза чувствовала, что космическое чудовище нарочно издевается над её чуткой нервной организацией. И он прав, ведь на месте мужа, одиноко проснувшись раньше всех, Лиза бы взвыла. Стоит стать свидетелем того, как Кос открывает в себе новые таланты. И это не голос ресторанного запевалы, а более практичный навык обращения с продуктами питания. С голода не помрут. Запах жареных гренок царил по всей квартире. Холмогоровой, очевидно, придется долго оттирать кухню от кулинарных происков мужа, но ради такого случая она готова потерпеть. Лиза почти спрыгивает с постели, разметав за спиной золотистые волосы, и накинув на стройное нагое тело шёлковую лиловую комбинацию, идёт в сторону кухни. В коридоре юной женщине встречается зеркало, и на бегу она подмигивает своему отражению, выглядевшему на удивление отдохнувшим. Где-то на подходе к кухне скромно лежали её тапочки, потерянные на скорости, потому что кто-то не дал ей шанса принять вечерний душ в одиночку. Лиза не сопротивлялась. Пусть их путешествие туда, где всегда тепло отложило себя до лета, но у Лизы с Космосом свои представления о медовом месяце. География, время и температура по Цельсию роли не играли. — И по какому праву, гражданин, вы зовёте какую-то Люську в этом доме? Что у вас в паспорте написано, а? — Да опечатали там всё, к вольной жизни больше не пригоден, каблук какой-то, пацаны теперь засмеют, — Кос пытается не смотреть на растрепанную и милую спросонья Лизу, которая зевала, как маленький белый медвежонок, но потягивалась, будто готовилась к высокому прыжку. — Что тебе не нравится в этом, женщина? — Целая «Песня года» у меня на кухне, бесплатно! Нравится всё! Окей, я больше не в судебном настроении, шут с ним. Детством запахло! Мой дед делал гренки лучше всех, так напомнило… — вместо утреннего приветствия говорит Лиза, вставая у Космоса за спиной, и прислоняясь к плечу порозовевшей щекой. В отличие от неё, ледышки, он всегда теплый. И не только из-за физических характеристик. — Почему не разбудил? Сразу петь приспичило? — Твоего легендарного деда из ЦК я не переплюну, следачок ты мой маленький, а вот накормить тебя смогу сам, — Кос выключает газ, предусмотрительно оставляя гренки на сковороде — так вкуснее. Однако главная сладость сама прибежала к нему, но, как вариант, могла и прискакать на запах. — Чего, алмазная моя, соскучилась, холодно стало? Одеяло отжимать мы все горазды, вот я и пошел к плите греться. — Услышала твой баритон и не смогла сдержать восторги в себе. Думаю, где он? Куда провалился? Паника! Ещё и тапки куда-то пульнул. — Ты начинаешь понимать, какой мужчина-мечта тебе достался, милая моя, — гренки лёгким движением лопатки попадают на тарелки, а Лиза прямиком на руки своего личного повара. — Понимаешь? У-у-у-у, всё, космический захват. Попалась? — Главное, что никто не знает, какими ресурсами я владею, — Лиза почесывает голову Космоса, смотря на него с нескрываемым обожанием. — Это останется нашим секретом. Не надо тут всех нормальностью удивлять. — Пчёлочка ты моя, не ври! Ты учуяла божественный аромат, — Космос бы никогда не умер от скромности, — а песней о собаке можно вытрезвлять. Хоть пою я божественно. — Пойду спать дальше, раз кормить не хочешь, хозяин, — стоя у столешницы, не отрывая рук, у них практически нет шанса нормально позавтракать. — Посуду за тобой мыть не улыбается. — Не уж, дудки, я не зря тебя будил, — Космос не даст Лизе улизнуть. — С посудой, так и быть, я сам. — Это уже другой разговор! Они могли бы спокойно продолжить спорить и поедать свой аскетичный завтрак, но стоило Лизе протянуть руку, зажигая конфорку для чайника, как в коридоре раздался телефонный звонок. Космос не хотел поднимать трубку, недовольно морщась в отказе. Его ни грамма не смущало, что о них подумает звонящий. Улетели на Луну, просят убежище в посольстве Гондураса, занимаются… бальными танцами. Но дома никого нет! — Кос, сходи, поговори. Вдруг это дядя Юра? Или Белый таки нашёл свою золотую жилу, а Пчёла просит тебя за лопатами на дачу сгонять. — Бля, смешно, но я и так знаю, кто у аппарата! Был, может, снова будет. Тебе не надоело чужие леваки решать? Надо будет, то перезвонят, и тогда ответим. — С чего такие выводы? Пчёлкин, значит, посвящает тебя в свои укромные планы, а мне, как обычно, косяки достаются? Убью придурка! Сколько раз говорила ему… — Ну, блин… — задумчиво протянул Космос, начиная выстраивать перед Лизой логическую комбинацию. — Это ж я вчера твоего братца выкинул где-то в районе ВДНХ, и он сказал, чтобы не сдавал родной дивизион. Хер знает, что у него там с Софико твоей происходит, но, мать его, мутит этот чёрт! — С нашей свадьбы замечено, — Лиза перестала понимать, в чем нуждается её старший брат. Кроме мешка зеленых и знакомого человека среди гайцев. Но рассеянные взгляды Вити в сторону Оли Суриковой стала замечать не одна Софа, которую медленно и верно съедала злоба. Ничего не улучшилось, а только накренилось в сторону полнейшего неприятия ситуации. — Треугольник бермудский! — Лизк, давай не будем туда влезать? — в деле Пчёлы Космос искренне считал, что спасение утопающего — дело исключительно его медовых клешней. — Уже однажды, блять, познакомили. Саньку много мозгов не надо, чтобы догадаться, что к Ольке наш неровно дышит. — Ага, подумаешь, носы переломают, бывает в вашей жизни такое! — Разукрашенными шнобелями не обойдутся. — Готовься, мой генерал, — Лиза крутит в пальцах вилку, скорее, от желания больше ничего не делать, и, изображая из неё подобие оружия, — пойдешь разбираться. Раньше Пчёла твои драки с Сашкой разнимал, а теперь смена караула… — Только этого мне ещё не хватало! — перетянув жену на свои колени, Космос побуждает её расслабиться и не думать о прелестях жизни Пчёлы, Белого и прочего зоопарка. — Окей, понял. У меня нет совести, я вообще глух и ослеплен. Тварь, которой ни до кого, кроме тебя, дела нет. — Лестно, но так и знала, что я опять во всем виновата! — Моли о прощении, красивая… — Тогда думай, сколько раз ты должен меня поцеловать! — Да весь миллиард! — Действуй… — Всё-таки поумнела! Холмогорова не берется судить о том, как время научило находить зерна разума в действиях и решениях Космоса. Упрямство не вывести из женского характера, но замужество заставляет Лизу почувствовать, что последнее слово всегда остается за ним. В этом и смысл. В любви. На счастье, кровать ещё не застелена, и Лиза падает на неё первой, скидывая с себя тонкое изысканное кружево и оставшись полностью обнаженной. Кос расценивает это в качестве предложения, от которого просто грешно отказаться, и, следуя примеру жены, опускается рядом с ней, раскрыв её бедра и подвигаясь губами к открытой плоти. Лиза поддалась ему навстречу, расслабленно откинув голову назад и поглаживая ладонью затылок Космоса, но вскоре ей невозможно сдержать в груди сбивчивых стонов, рождающихся каждый раз, когда муж ускорял движения, заставляя быть слабой и покорной. Абсолютно зависимой от его ласк, пьяной и лишенной желания вырваться, чтобы прекратить сладкую пытку. Стройное тело Лизы ожидает приятных судорог, стоит Космосу чувствительно смять её полные груди в горячих ладонях и осыпать плечики вороватыми касаниями губ, но наслаждение становится ближе, когда он проводит твердым членом по трепещущему животу, опускается ниже и плавно входит, начиная часто покачиваться в узкой глубине. Лиза довольно стонет, крепче обхватывает ногами мужскую поясницу и своей манкой покорностью заставляет Космоса больше выкладываться в каждое соприкосновение. Сливается с ним полностью, жадно целует в шею и отзывается на такие же голодные и сладкие нежные поцелуи. Лиза отдаёт себя в руки мужа, доверяется и вручает. Она настолько любит Космоса, что помыслить больше не может, как без него бывает плохо, и поэтому растворяется в нём, чувствуя ответную любовь, о которой просто не было слов. Её надо ощущать, в ней надо купаться и в ней не жалко утонуть. И Кос не сдерживается, без зазрения совести теряет себя и ускоряет темп, с предыханием улавливая, как Лиза разносит рваные вскрики по комнате и сливается с ним ещё сильнее. Её красота дурманила, её привязанность к нему пьянила ещё больше. Он совершенно счастлив. Туманное сознание ожидаемо застилают волны наслаждения, лишая Космоса и Лизу возможности расцепить объятия и перестать целовать нагие тела. Кос заслоняет любимую от солнечного света, придавив своим горячим поджарым телом и глубоко заполняя, но Лиза совсем не чувствует его тяжести и сладостно подрагивает. Они оба обессилены. Кажется, что вокруг мало воздуха и простыни безнадёжно смялись от нахлынувшей пылкости, но оторваться друг от друга тоже невозможно. Нельзя. Это против их внеземного притяжения. Не люди, а космонавты... Лиза очнулась первой. Осторожно высвободилась, поцеловала Космоса в плечо и стала невесомо гладить торс, зная, что это ему нравится. И ей. — Солнце мое, — Лиза кладёт голову мужа на колени, перебирая пальчиками влажные завитки темных волос на его голове. — Ты как? — Вот так-то и теряют башку, — Космос затихает в руках жены, но после такого бурного начала дня, из-за которого они напрочь наплевали на осмотрительность, не мог не спросить о том, что его действительно волновало. — Сына мне родишь? Пора. Не увиливай. — Господи, генерал, не терпится меня в четырех стенах запереть? — но Холмогорова смеётся облегчённо, понимая, что час этого разговора наконец-то пришёл. Сына он хочет. Настоящего пацана с рогаткой и такой же безумной любовью к машинам. Лиза редко заговаривала о детях, несмотря на то, что почти наверняка всё о себе знала и о Космосе, кстати, тоже. Сны её не обманывали, а подсознание без причины не игралось. У них будет дочь. Точно. Классическая папина дочка с характером Холмогорова. И Лизе бы очень хотелось, чтобы эта чудесная космическая девочка хоть немного стала похожей на неё. Но скоро ли? — Хорошая идея, — и голова бы не болела у Космоса от слова «совсем». — Но всё-таки, Лиз? Как ты на это смотришь? — Смотрю так, что у нас будет девочка, которую ты разбалуешь, — хочется настроить Космоса сразу, чтобы не разбрасывался словами про пацана, от поведения которого Лиза точно свихнётся. — Все отцы больше дочерей любят. И ты такой же будешь. Я тебя знаю. — Дочка… — Кос не спрашивает, почему не сын, потому что находится в состоянии шока из-за того, как легко у Лизы пасьянс складывается. — Ничего себе! — Не волнуйся, родной, узнаешь первым, — Лиза проводит пальчиком по черным бровям Космоса, следя за тем, как меняется выражение его черт. — Тебе придётся доставать соленый пломбир, потому что соления в чистом виде я не переношу. Здорово? — Твою мать, я думал, что это брехня всё, — или неповторимый опыт, который терпеливо поджидает Космоса в ближайшее время. — Гудрона тебе не принести сразу? Чтобы было? — Я в детстве его, в отличие от некоторых, не жевала, — и Лиза не понимала, зачем сверстники так рискуют. Её бы уже давно скрутило, да ещё бы от мамки получила нагоняй. — Не надо. — Пороху не нюхала, — Космос и не помнил, сколько они с Белым на пару перезванивали гудрона. — Да вообще до знакомства с тобой света белого не знала, разве непонятно? — Лиза гладит Космоса по лицу и лучисто улыбается. — Девчонка ты моя алмазная… Голос у Коса чарующий и ласкающий. Лиза тонет от чувства невероятного счастья. Пожалуй, новая жизнь в новой квартире обретала добротные смыслы. Этого не отнять. Или медовый месяц и в самом деле такой необыкновенный и волшебный? И Холмогоровы отбросили бы прочь заботы дня, если бы не телефонный звонок, ответить на который стало бы неудобно. Космосу не хочется отпускать Лизу, вставать и идти в другую комнату, но она метнулась первой, выскакивая из его рук, как воздушная гимнастка. Большого труда стоило её обогнать. Кос сам снимает трубку, пытаясь одновременно и затормозить Лизу, и придерживать резиновый провод. Она смеётся и щекочет его за живот, но раз уж Кос вздумал играть в хозяина дома, то препятствий ему чинить никто не станет. Все свои ухищрения Лиза делает с совершенно серьёзным лицом. Жена же! — Холмогоров слушает, алло? — с нарочито важным видом проговаривает Космос, готовясь пошутить с собеседником, как обычно это делает, но захлебывающаяся в слезах Голикова просит его позвать к разговору Лизу. — Да вот стоит рядом. Не реви, не надо. Чего? Нет, не знаю, где его носит, не оповещал. Увижу — мозги налажу. Слово даю… На лице Лизы поселились немые вопросы, но она молча прикладывает трубку к уху, готовясь к худшему. И кто мог предположить, что в это благодатное утро Софа рыдает вовсе не потому, что Витя опять что-то учудил, чем вогнал её в очередное расстройство? Не всем весна преподносила приятные сюрпризы. Не ко всем добра. — Что там, мать, совсем кранты? — поинтересовался Кос, опускаясь на пуфик и удерживая Лизу за ноги. — Лизок, не темни. Чего случилось? — Ничего хорошего, Кос, — Лиза потемнела лицом. — Лучше бы Софа про Витю верещала. Уж знали бы, куда ему бить. — Короче? — не нравился Космосу тон жены. — У Софки отца увезли с инфарктом прямо с совещания, — Константин Евгеньевич всполошил всю Старую площадь. — Она просила передать Вите, если найдем, что на неделю пропадёт. — Вот дела! — только и мог воскликнуть Кос. Как и предполагалось, перемены зрели так скоро, что забирали первых жертв. Столпов партхозноменклатуры, которым не по душе умаление собственного влияния. Это было всем тем, что Лиза могла сказать об отце Софки — Константине Евгеньевиче Голикове. — Как сажа бела… — Лиза от души сочувствовала подруге. Помнила, хоть и ребёнком была, как деда на почётную пенсию отправили. И Владимир Александрович стал ожидаемо болеть и загибаться. — Хрен их знает, — Космос же был настроен куда спокойнее, чем Лиза. — Поснимают же, наворовались. — Кос, знаешь, что, солнце, не надо углубляться, — изнанка мира слишком хорошо известна, чтобы её обсуждать. — Главное, что у нас всё хорошо, да и у Софки не должно боком вылезти. — Будет, будет. На хлеб с маслом заработаем, и на твои чумовые платья тоже, — Космос не желал оказаться на месте тех, кому придётся терять привычное влияние, но ему есть дело только до своей жены. Ведь побежит успокаивать приятельницу, выслушивая от неё с три короба, как бывало. — Ты к себе всё близко не принимай, ладно? — Когда я тебя не слушалась? — Действительно! Новая жизнь Космоса и Лизы не могла быть омрачена и после звонка из дома Голиковых. Лиза нежно перебирает темные волосы мужа, чувствуя, как от него веет спокойствием и силой, которых ей так часто недоставало. Друзьям не стоило делать слишком резких и поспешных выводов о собственных неудача, и этим Космос успокаивал себя, не собираясь кого-то судить. Время всё расставит по местам. И это не он так придумал.***
Впервые за долгие месяцы в доме у Голиковых стихли крики. Марина Владленовна выглядела сущим ангелом, которого Софка помнила исключительно по детству. Мать будто подменили: она жила в беспокойстве за здоровье отца, постоянно наводя свои порядки в его кабинете. Это изумляло Софу, нашедшей утешение, лишь изложив Лизе опасения, которые ныне не связывались с именем Пчёлы. Последний, узнав о том, что у Голиковых подозрительно тихо, извиняясь, сказал, что никуда не денется, раз так сильно захлестывало. Но Софе нет дела до пчёлкинских обещаний, ведь мать пугала притихшим нравом. Профессор Голикова не отчитывала дочь за то, что она не появляется в институте, сославшись на особые семейные обстоятельства, и не выговаривала ей за то, что «приблатненный ухажер пропал с радаров». Софка и сама отвлеклась от своей нерешенной проблемы. Но шестое чувство подсказывало — это начало. Спокойствие, воцарившееся дома после того, как отец начал приходить в себя, казалось обманчивым. Странным затишьем перед бурей. В гости не раз приезжали Милославские, желая подбодрить, советуя Марине Владленовне взять отпуск, а после выписки отчалить с мужем в Форос для поправления здоровья. Константин Евгеньевич поедет, потому что на поездке будут настаивать врачи, а с эскулапами лучше не спорить. Ник неизменно являлся вместе с родителями, но Софа, помня, что Пчёла давно обозначил перед Милославским, где зимуют мидовские раки, отделывалась дежурным приветствием, и, отговариваясь пересдачей в институте, спешно уходила из дома. Мать никогда не предупреждала, когда приедут друзья семьи, всё время незримо надеясь на Софкин рассудок и элементарные правила приличия. Сдаваться гордая сибирячка не привыкла, а Милославский размениваться не станет — коленкор высокий. И не мальчик с окраины, вырядившийся во всё самое дорогое, как пародия на английского аристократа. Разумеется, что ни в какой институт нога Голиковой не ступала. Она почти бесцельно бродила по улицам, помня о том, что Милославские не просидят в гостях больше, чем пару часов. Иногда делала это вместе с Пчёлой, если он не был чем-то занят, или встречалась с Филатовой. Ещё реже — с Холмогоровой. Лиза погружена в семейную жизнь с Космосом, и кажется, что вывести её из мечтательного мира почти нереально. Голубые зрачки горят от воодушевления, щёки румяные и все в Лизе говорило о том, что она действительно счастлива. Её любят. Но сегодня, вернувшись домой, Софке не повезло. Конкретно. Потому что Галина Афанасьевна Милославская упражнялась в искусстве сплетничества с её матерью, а Ник, мучимый скукой, наглым образом проник в комнату Софы, заняв удобное кресло у окошка. Не прогонишь. Пчёлкина на помощь не позовёшь… — Какие мадамы пожаловали! — любезничать Никита не собирался, и более того — не скрывал, что обижен. — Чё, Софья Генераловна? По сотам нагулялись? Сусеки наскребли? — Блин, смотрите на маменькиного сыночка, — хочет войны — получит с гаком, — а что сразу в кабинете папки не развалился? Не пустили? Ник, Ник! Теряешь сноровку. — Слыхал, что подруги твои все замуж повыскакивали, и сестричка этого твоего распальцованного тоже. А чего ты не аллё? С хомутанием осечка вышла? — Не твое дело, дипломат, сгинь с моего места! — Какой-то рыжий хрен в женихи набился, и сразу друг детства золотого в отставку ушел. Нехорошо! — Рыжий хрен? Ты, курилка, давно на себя в зеркало смотрелся? — Но, но, но! Ты не сравнивай тут хрен с пальцем… — Фи, Милославский, чему тебя только в МГИМО учили? Портвейн глотать и к бабам яйца подкатывать? Я была о тебе лучшего мнения! — Я тоже, особенно до восемьдесят девятого. Крыша у тебя поехала, насмотрелась на подружек. Большой и чистой любви захотелось! — Ник не мог объяснить себе, что Софа нашла в смазливом решателе с Западного Бирюлево, кроме его собственной морды лица. — И как там? Сопли на кулак? — Что ты как баба с базара? Сплетни собирать не надо. Пришел поддержать? Заодно таксистом для своей матери подработать? Спасибо за участие, но меня лечить не надо. — Пришёл, потому что пришел, знаешь, не каждый день у вас в семье такая лажа происходит, — не у одной Софки странные опасения, связанные с будущим их дружного семейства. — Говорю, лажа! Правда, пока твой папахен держит у себя все коды и ключи к запасному плану существования в швейцарских банках — всё у тебя по плану будет. — Бред какой-то, Ник, хватит! — и всё-таки она не умеет отсекать от себя паразитирующих людей. — Разберусь, если подует. Сама. — Понял, что без головы не останешься. К королю рэкетиров своему побежишь. Эта шайка теперь в определенных кругах известной будет. Саня Белый — руки загребущие! — Я людей за другие качества ценю. — Не берусь судить тебя в этом вопросе. — Это не твоя профессиональная обязанность… Софка не может понять, почему Ник решился с ней поговорить. Располагает ценной информацией и искренне решил поделиться? Так себе Робин Гуд. Знал, что Софе не станет лучше от его китайских предупреждений, но всё-таки упрямо пытался вывести на диалог, лишенный прежних добрых чувств. Тот же Пума, рассказывая о Пчёле, был куда деликатнее. Быть может, потому что раздражал её мамочку одним фактом своего существования? Ник же Мариной Владленовной уважаем, как самый лучший представитель современной молодежи. Вот такой фрукт! — Что, дочка? — скажет Софке мать, когда закроет дверь за Милославскими. — Поговорили? Как в старые и добрые времена, правда? — Ты специально его подсылаешь, — Голикова крайне возмущена, — но ошибочка вышла, мимо! У меня есть Ви… — Что ты заладила про своего Витю? — Марина не даёт дочери договорить. — Где он твой Витя? Деньги зарабатывает? Сколько кружитесь, всё хрен его знает куда! Сестричку он свою устроил, и подумала, что и сам туда же с тобой хочет? — Выйди! Выйди в свою комнату, мам, поспи, и с утра к отцу иди, — у Софы нет сил для скандала, — а я сама потом к нему схожу, не забуду. Не сомневайся! — Милая моя, — почти дружелюбно произнесла профессор Голикова, — я-то выйду, спать пойду, переживу, а ты… Так и будешь страдать? Подружки твои умнее вышли, у всех постоянно, хоть неизвестно, насколько там мирной жизни хватит. — Я тебя поняла, мама! Глупо было предполагать, что Марина Владленовна бросит свои излюбленные привычки. Софе снова кажется, что ей пять лет, и мать отчитывает её, оставаясь, преимущественно строгой к любым проявлениям упрямого характера. Кто бы сомневался, что тишина в доме окажется мифом? — Чего ты? — услышит Софка в телефонной трубке, когда решится позвонить Пчёлкину. — Бери свой шмот, и, мать её, тебе тут на метрохе минут пятнадцать. — Скучал, медовый глаз? — Витя наверняка соврёт Софе в ответ, но она всем будет довольна. — Как протрезвел, так вообще… — Поверю, — Софа не обнадеживает себя великими чувствами Пчёлы. Сойдёт и так. — С чего бы тебе мне не верить, женщина любимая моя? — Не суть, Пчёл. — Вот-вот… — Жди!.. Обвинять Пчёлкина во всех грехах не хочется. Разбираться в том, чего ему в этой жизни не хватает, нет малейшего смысла. Ревновать — этого умения на век Голиковой достаточно, особенно пока невестой Саши Белого является симпатичная скрипачка. Поэтому Софа внушает себе, что ничего не изменилось, и продолжает любить, будто бы непоколебимая уверенность в Вите не подвергалась гонениям. Это помогает ей жить.