Танатонавты

– Не думай, что я тебя не вижу, – Мукуро говорил тихо, но в пустом зрительном зале даже шепот казался оглушающим гласом с небес. Спектакль закончился несколько минут назад, толпа, вылившаяся в фойе, шумела полноводной рекой где-то за дверьми. Мукуро пропустил ее вперед, чтобы остаться единственным зрителем полутемной сцены. Когда огни гаснут, театр утрачивает жизнь и разыгранная ложь кажется очевидной – смерть вообще все делает очевидным и ясным. – Я и не думал. Я думал, что вы не смотрите, – ответила пустая сцена голосом Франа. Стоящий на ней рояль вдруг начал сдуваться, словно огромная резиновая утка. – Это еще не значит, что я не вижу. Мукуро сидел на втором ряду, сложив руки на груди, стекла продолговатых очков слегка отблескивали. Будто режиссер на репетиции или придирчивый критик неопределенной ориентации – «я предпочитаю духовную связь профанной». – Вам понравилось? – Рояли обыкновенно стоят в кустах. – Не хотел показаться слишком предсказуемым, – Фран наконец появился сам, темной фигурой на фоне тусклых декораций холодного датского замка и чернеющего надгробия Гамлета-отца. И начал торопливо сворачивать совершенно сдувшийся рояль, будто действительно притащил его туда и накачал воздухом до спектакля, а теперь собирался унести домой. – Я предпочитаю греческие трагедии, – все же отозвался Мукуро, поднимаясь с кресла. – Здесь есть греческий ресторан, но вы же в него не пойдете, поэтому я заказал столик в «Имаго», там отличный вид, если вы снова не захотите на меня смотреть. Мукуро отчаянно захотелось на воздух, Шекспир порядком надоел ему за вечер, людская река в фойе обмелела, а призраки театра интересовали его разве что в контексте Бэкона. Мукуро вышел, не оглядываясь, чувствуя на себе болезненный взгляд. Колокола на Тринита дей Монти заливались так оглушительно, что Мукуро замер на лестнице, аккурат у памятной таблички о смерти Китса, и прикрыл глаза, подставляя тело под вибрацию и стараясь войти с ней в синтонию. Лестница казалась бесконечной, Иаков поднимался по такой на небеса за волшебной фасолью, но, конечно, не дошел. Никто не может дойти по ней до самого верха, это закон. – Вам плохо? – участливо поинтересовался случайный прохожий. Наверное, и ему колокола в сумерках казались тревожным знаком. – Разумеется, – отозвался Мукуро и немедленно пошел вперед, на звон, мысленно зачем-то считая ступени, будто это могло умилостивить Фортуну и придать душевного равновесия. – Вы не забыли, – произнес Фран с осенней горечью, стоило Мукуро появиться в дверях, – время оказалось не властно над его меланхолией. – Три года – много только для любви, – Мукуро сел напротив окна. Оттуда действительно открывался прекрасный вид на дрожащий фонарным светом город. – Я заказал вам цветки цуккини и каталанского лобстера, вы всегда его берете. Фран совершенно не изменился и изменился полностью: все те же безжизненные лианы на плечах, но вселенные в глазах совершенно другие; современные телескопы делают невозможное, даже черные дыры больше не так загадочны. Правда, фотографии звездного неба всегда сродни фотографиям мертвых людей – так любили делать в прошлых веках – снимки вещей, уже не существующих в материальном мире. Вот и Фран продвинулся в изучении своего микрокосма и теперь ему, видимо, казалось, что весь он подобен ойкумене и белых пятен с драконами не осталось. – Всегда? – Мукуро помолчал и затем поинтересовался совершенно буднично: – И давно ты это делаешь? – Что именно? – спросил было Фран, но уже через пару мгновений поник, как водоросль, вытащенная из воды, и продолжил с привычной тоской: – С того самого дня, как вы ушли по лондонскому мосту. – Никто не может быть лучше нашей собственной фантазии о нем, Фран. – цветки цуккини оказались ядовито-желтыми, будто кто-то добавил в них пищевой краситель. – Даже я. – Вы правы, – Фран уныло размазывал по тарелке зеленое клейкое, словно тина, ризотто. – А Вербер – нет. Он думает, чтобы раскрыть тайну жизни, нужна смерть. Но это как война за мир, да? Для жизни нужна только жизнь. – Фран вдруг повеселел, словно в изученной ойкумене вновь родились драконы. – Но знаете, иллюзионист может выбрать любую жизнь. И нам с вами там хорошо, даже если здесь вы не будете своего лобстера и не дадите мне вылечить ваши шрамы. – Неужели ты наконец устал от шекспировских драм? – Мукуро рассмеялся, и подошедший официант вздрогнул, так что лобстер на блюде подскочил и сдвинулся на целый сантиметр, испортив творческую задумку повара-декоратора. – Нет, – Фран тоже улыбнулся. Тут же потянуло застоявшейся водой и терпким запахом водяных лилий. Если только Мукуро не придумал его сам. – Но теперь я могу написать им свой конец. Мукуро кивнул, а затем поднялся, давая Франу шанс переписать финал по своему вкусу. Когда он вернулся, место Франа пустовало. Мукуро взглянул в окно: Испанская лестница полнилась туристами в любое время дня. Среди них, изредка позволяя Франу себя поддерживать, шел сам Мукуро. По лестнице Иакова нельзя подняться к небесам, но всегда можно спуститься. И если ты достаточно умен, волшебная фасоль окажется у тебя в кармане, как только ступишь на землю. Мукуро отвел взгляд, будто увидел что-то, не предназначенное для чужих глаз, и жестом подозвал официанта. Смертельно хотелось сладкого.