Танатонавты

Назавтра зарядил дождь. Такой же унылый, как обычное настроение Франа. Прибитая каплями пыль грязными ручейками текла к водостокам, капала с навесов, собиралась в мутные лужи на асфальте. К вечеру затяжной дождь отмыл Намимори до блеска. Мукуро смотрел в окно. Выходить не хотелось, никогда – малодушие пиявкой высасывает минуты, когда впереди маячит неприятное. Модная европейская вывеска напротив тревожно мигала – от сырости в букве «P» заедало какой-то контакт, и «Presto» то и дело превращалось в «resto», что Мукуро считал знаком не совершать ошибку. Японцы обожали итальянскую кухню. То, что они считали итальянской кухней. Фран должен был ждать его в «Римлянке» – заведении, открытом Вонголой еще когда. Мукуро подозревал, что открылось оно, чтобы водить туда будущую мать Цуны, когда Иемицу еще бывал романтичен. Мерзко звякнул телефон, а затем, почти сразу же, еще раз – у Мукуро стояло совсем другое уведомление, так что Фран, надо полагать, добрался до места и предался тоске. На третий раз Мукуро раздраженно схватил телефон. – Вербер говорит, «6» – метафорическое изображение ангела, значит «666» – пресвятая троица? – Вы злитесь? – Песня про лондонский мост такая страшная, вы не замечали? От нее рушатся мосты. Мукуро болезненно нахмурился, словно увидел что-то тревожное, неоновая вывеска снова мигнула и застыла торопящим напутствием. Мукуро вышел из комнаты, наскоро набросив на плечи плащ. В «Римлянке» было тихо и сыро – влажность с улицы пробралась внутрь с зонтами и мокрыми волосами. Фран скучающе разглядывал стекающие по стеклу капли и уныло вздохнул, когда Мукуро отодвинул себе стул. – Я боялся, вы не придете. – По пути нет ни одного моста. – Один всегда есть, – серьезно произнес Фран, поворачиваясь. На Мукуро уставилась пустота, две безжизненные вселенные с одинокими сверхновыми в центре, две воронки, тянущие в себя корабли. Подошедший официант натолкнулся на мрачный взгляд и вежливо улыбнулся. – Сырную тарелку и – господи, они приносят пармезан к пасте за дополнительную плату, какая профанация – бокал Амароне. Два бокала, – исправился Мукуро, почувствовав на себе укор. – Вы нарочно выбрали самое горькое, – жалобно проговорил Фран. – Не я, – возразил Мукуро и наконец посмотрел на Франа внимательно. Тот выглядел жалко, брошенным котенком, неудавшимся самоубийцей, влюбленным подростком, из тех, что жалуются в сетях на бессмысленность жизни и просят совета, как избавиться от чувств. – Давайте поиграем в одну игру. Я угадаю ваши мысли. Мукуро изобразил рукой позволяющий жест. Фран сутулился, давно не стриженные волосы лежали на плечах мертвыми лианами, тонкие узловатые пальцы сжимались в замке, и про замочную скважину Фран, конечно, не вспомнил. – Глупый ребенок, – начал Фран, и в его тоне впервые не мелькнула детская обида, – выдумал себе любовь, надо просто переждать, подростки непостоянны, может, выбить из него эти глупости. Я что-то забыл? Мукуро устало прикрыл глаза. Все это было так некстати. Официант услужливо поставил на стол заказ, бутылка тихо стукнула о столешницу, потянуло горчащей осенней хандрой и прелым сладким запахом вендемии – официант разлил вино по бокалам. – Ты забыл дать мне выспаться, – получилось мягче, чем Мукуро хотелось, и Фран тут же растерял свой пыл. – Только не стреляйте в себя, когда захотите отдохнуть. Просто скажите, и я уйду. И принесу вам подарок, когда проснетесь. Например, кости. – Игральные? – Мукуро положил в рот кусочек горгонзолы и оставил мысли Франа без комментариев. Неужели он учил его самодеструкции? – Чтобы играть со смертью? – Фран ненадолго задумался. – У нее не выиграть, Фран. Ничего не выйдет. – Тогда кости с могил ваших врагов подойдут лучше. Кстати, этот сыр протух, – Фран ткнул пальцем в голубые прожилки – плесневые капилляры свернулись, словно иссохшие листья. И Фран все же добавил: – Никогда? – Это твоя голова протухла, – строго произнес Мукуро. – Ты звонил мне среди ночи, чтобы говорить о любви, но я ничего не слышу, кроме смерти. – Просто я… смертельно влюблен, – выдал Фран и замолчал так надолго, что Харон, верно, успел бы выплыть вдоль по Стиксу к звездам. Мукуро смотрел на сгущающиеся сумерки, от светящихся реклам болели глаза и ныло в груди. Надо всем этим чернело густое набрякшее небо, Амароне в бокале вязким кровавым привкусом било в нос, плакат на другой стороне дороги обещал фальшивое тепло – объятия милой школьницы по цене всего в пару сотен йен в час, а следующий – веселье в караоке и незабываемый вечер в гостях у дородных дам с плетками. Интересно, кто и когда должен был петь: клиент или его мистресс. – Хорошо, – как-то измученно произнес Мукуро, сжимая пальцами переносицу и никуда не глядя. – Мы повторим этот разговор через три года, раз уж тебе пришелся так по вкусу Вербер. Если смерть или равнодушие не настигнет тебя раньше, – Мукуро тихо усмехнулся. Фран безмолвствовал, в его взгляде не отражалось ничего, безветрие в летний день на заросших прудах. – Лондонский мост не рухнет, пока не запоешь, – произнес он наконец почему-то с отчаянной мольбой. – Тогда не пой, пока не настанет время, – веско произнес Мукуро и поднялся, чтобы больше не оборачиваться. Развернуться и уйти по чистой дождливой улице как можно дальше от обещаний, за шестьсот Хароновых лет и еще три года. Подойдя к своей двери, Мукуро оглянулся на неисправную вывеску и рассмеялся, не досчитавшись еще одной буквы, а затем вошел. Дождь наконец закончился.