Эмоции

      В прихожей небольшого дома на окраине города щёлкает выключатель, Стайлз бросает свой рюкзак на пол, скатываясь по двери туда же. Его взгляд ничего не выражает, а в голове пусто, как будто кто-то удалил все мысли из его операционной системы, безжалостно, а может быть наоборот, нажимая кнопку «Delete». И, кажется, просто забыл установить фоновый рисунок, где по техасским улочкам проносится клубок перекати-поле, как в старых добрых фильмах/вестернах.       Уголёк распахивает пасть, кусая самого себя, как если бы объектом его ненависти был он сам. Не хватает разве что таймера с обратным отсчетом, который воспроизвёл бы безразличный металлический голос: до самоуничтожения осталось три минуты. Три, два, один. Game over.       Парень вздрагивает от оглушительного шума в опущенной голове, цепляясь непослушными пальцами за клетку со своей эмоцией, как утопающий хватается за соломинку. Уголёк в его руках притих, теряя интерес к собственным конечностям.       - А я ведь даже возненавидеть его не могу, – шепчет Стайлз, смаргивая слезы.       Он размазывает запекшуюся кровь по лицу до самого уха, она тянется липкими комочками, цепляясь за тонкие прозрачные волоски. Стайлз морщится.       Скоро вернётся отец с работы, а он не может делать вид, что всё хорошо, он хочет забиться в самый тёмный угол и остаться там приблизительно навсегда, но он же, блять, сильный. Стайлз открывает клетку, Уголёк, должно быть, первый раз в жизни не спешит её покинуть. Ему совершенно и абсолютно наплевать, он устал, даже если небо упадёт на город прямо сейчас, он не сдвинется с места.       Он снова скользит по двери, заваливаясь на бок, и обессилено прикрывает глаза, чувствуя, как по щекам струятся слёзы. Греческий бог сна спешит распахнуть для него свои объятия.       Стайлз приходит в себя так же быстро, как и уснул. Озирается по сторонам, осознавая, что лежит на полу. Нос пульсирует тупой болью, а сукровица стягивает кожу. Неприятно, одним словом.       Он поднимается на ноги и плетётся в сторону ванной комнаты. В зеркало не смотрит, боится. Ощупывает нос пальцами, промывая. Корчится и стонет от боли.       Сидя на кухне прижимает к лицу дрожащими руками замороженную грудку птицы, наблюдая невидящим взглядом, как валятся листья с деревьев. Слышит, как поворачивается ключ в замочной скважине. Молча поднимается к себе, цепляя пластырь на свежую рану, и забирается в постель, погребая себя под одеялом.       - Ребёнок, – зовёт шериф. – Я дома.       Тишина окутывает словно паутина. И чем дольше Ноа в ней находится, тем больше в его груди трепещет страх, как будто бы муха, ожидающая паука. Привет, Желе – думает он, поднимаясь на второй этаж. В комнате сына всё как обычно, но что-то не так.       Он пожимает плечами, собираясь уже прикрыть дверь, но замечает на столе капли со сосудосуживающим эффектом и пачку парацетамола.       - Стайлз, – восклицает Ноа, срывая одеяло с худощавого подростка.       - Пап, – отворачивается парень. – Всё нормально.       - Кто это сделал? – спрашивает шериф, обхватывая его лицо руками.       Стайлз поднимает глаза к небу, сдерживая слезы.       - Это всего лишь царапина, пап, – тянет он дрожащим голосом. – Перелома нет, я в порядке.       - О, я вижу в каком ты порядке, – злится Стилински-старший. – Если это опять этот зазнавшийся щенок-Уиттмор, я клянусь, что засажу паршивца за решетку и закрою глаза на то, как его там встретят.       - Пап, ну, ты же знаешь, что я неуклюжий, как медведь на роликах, – попытался пошутить Стайлз, морщась от боли. – Поздоровался с косяком, он был не рад встрече, я, кстати, тоже, ничего нового.       - Стайлз, – вздохнул шериф, обнимая сына. – Если ты не даёшь мне защитить тебя, ты должен сделать это сам.       - Во мне 147 фунтов хрупких костей, обтянутых белой кожей. Сарказм — моя единственная защита.