Письма в Рай

      Арсению перестаёт хватать воздуха. Все слова, написанные рукой Антона, становятся для него неожиданным, глубоким откровением. И это откровение заставляет сердце болезненно сжаться под рёбрами.       Попов знал со слов Оксаны, что его нежные чувства к Антону взаимны, а так же о том, как Шастун относится к Раю, но одно дело услышать это от кого-то, а совсем другое — прочитать о них, причём настолько честно и открыто. Ведь парень был уверен, что это никто и никогда не прочтёт это, а особенно адресат всех его «писем».       Арс выходит из палаты, оставляя поднос, который хотел забрать, тихо прикрывает за собой дверь и практически бегом направляется в курилку. В голове звенящая пустота, которую он решает заполнить колючим сизым дымом.       Место для курения, ясное дело, пустует, и мужчина усаживается на одну из лавочек. Прикурив сигарету красного Мальборо, он глубоко затягивается.       Нужно разобрать всё по полочкам и фактам. Иначе он в этом утонет.       Первое: Антон чувствует к нему притяжение и симпатию. Что ж, это самое простое и это взаимно. Арсения также радовало то, что Антон надеялся, что у них всё-таки может что-то получится.       Второе: Антон скорее всего сильно рассердится, когда узнает, что прав. Прав, что Арсений — это Рай, прав, что Арс трусливо сбежал, прав, что он также трусливо обо всём промолчал. Но с другой стороны, что ему ещё было делать? Выпалить всё при первой встрече?! Врачебная этика не позволила. Попову изначально хотелось помочь Шастуну, вылечить его, а уж потом подумать о своих нежных чувствах.       Третье: Антон ненавидит Рая. И существовала вероятность того, что он возненавидит и Арсения заодно, когда всё вскроется. И будет снова, чёрт возьми, прав. Тысячу раз прав. И хотя это лишь предположение о развитии событий, Попов почему то был уверен, что всё будет именно так.       И оставалось четвёртое, самое мозговзрывательное: Антон должен обо всём узнать. Причём от Арсения напрямую. Чтобы услышать честные ответы на свои вопросы. Он имеет право знать всё, что творилось у Арса в голове, когда он поступал так, как поступал.       После пятой сигареты становится тошно. От количества никотина и от самого себя. Из-за того, что он тут сидит, расклеивается, хотя может кому-то из его пациентов необходима его помощь, и из-за того, что он вообще залез в записи Антона, даром, что не специально.       Видимо, Матвиенко справлялся и сам, раз рабочий мобильник, старенькая нокия, молчал. Или может друг предполагал, в каком состоянии находится Арс после их разговора на троих с Оксаной. Но чувства чувствам рознь, а работать нужно, потому что судьбе плевать, что на душе у Арса кошки скребут.       Выбросив окурок в урну, мужчина встаёт с лавочки и направляется к стойке медсестры, где его уже поджидает растрёпанный, но вполне бодрый Серёжа.       — О! Вот ты где! Обычно ты в это время ещё бегаешь по палатам, а тут тишина, спокойствие, будто ты и не в клинике вовсе! — усмехается мужчина и натыкается в ответ на хмурый взгляд друга, — всё нормально, Арс?       — Сойдёт, — отмахивается Попов.       — Не заметно, вообще. Ты потерянный какой-то, даже энергетика привычного в руке нет, а ты без него даже шагу сделать не можешь, — Матвиенко скрещивает руки на груди.       Арсений бросает взгляд на свои ладони и понимает, что хирург прав — в них нет заветной банки; она осталась на тумбочке в палате Шастуна. Покорно вздыхая, главврач признаётся: — Хорошо, уел. Да, я не особо в порядке. Не могу в себя прийти после нашего разговора. А банку забыл у Антона в палате, когда осмотр делал.       — О, так вы разговаривали уже? — поднимает брови Серёжа.       — Нет, он спал. Да и слава богу, я не готов пока. У меня в голове такой кавардак…       — Ну собирай себя в кучу, Арс, потому что он проснулся и спрашивал про тебя уже, я сказал, что ты зайдёшь, как освободишься, ибо не знал, где ты вообще.       — Блять, — вымученно, сквозь зубы произносит Попов, — ладно.       — Давай, давай, ты не сможешь вечно от него бегать, Арсюх, — мужчина хлопает его по плечу, — плюс Окс же говорила, что она уговорит нашу Шпалу обсудить все насущные проблемы после выписки! Так что выдохни и хвост пистолетом! Делай вид, что всё хорошо, а что у тебя внутри бури бушуют пока не показывай, для этого есть мы с Оксанкой, ты же знаешь, — улыбается Матвиенко.       — Хорошо, Серёг, спасибо, — Арсений улыбается в ответ и берёт со стойки планшетку, — ну, я пошёл?       — Ага, — машет рукой хирург, прогоняя друга.       Попов улыбается ещё шире и поворачивается, направляясь к заветной семнадцатой палате. Перед самой дверью он делает глубокий вдох, как делал час назад, и дергает ручку.       — Ну что, Тошка, проснулся? — усмехается Арсений.       — Да, Арсений Сергеевич, проснулся, — подаёт слегка хриповатый голос Антон. Он уже в полусидячем состоянии, со стаканом воды в свободной от катетера руке.       — Отлично. Как себя чувствуешь?       — Нормалёк, вроде, только постоянно хочу пить и спать, — пожимает плечами Шастун.       — О, это хорошо. Значит, восстанавливаешься; организм тратит все возможные ресурсы на заживление. Швы как, не тянут? Не болит ничего в районе живота? — Попов уже подошёл ближе к кровати Антона и теперь с нескрываемым трепетом и заботой его рассматривал.       — Ну, побаливает немного, меня ведь всё-таки резали, — усмехается парень, — но такой уж адской боли нет. Мне уже рассказали, что вы хирург с золотыми руками, Арсений Сергеевич.       — Так, давай всё-таки без этого. После операций на таких местах наши отношения должны выйти на новый уровень, — смеётся Арсений, — так что давай хотя бы на ты перейдём. Я Арс, хорошо?       — Договорились, — кивает Антон, смеясь в ответ, — так вот, Арс, мне уже две медсестры сказали, какой ты талантливый, так что я спокоен.       — Ну, девчонки! Я не могу опровергнуть их слова, но и согласиться не могу, так что не знаю… — улыбается Попов, — но провести осмотр и посмотреть на собственную работу я обязан.       — Да, хорошо, конечно, — кивает Шастун и спускает одеяло до щиколоток. Арсений успевает, на радость самому себе, проглотить все чувства и включить профессионализм. Аккуратно сняв повязку, он осматривает швы, которые накладывал ночью на полном автоматизме. Мастерство, как говорится, не пропьёшь, так что Попов остаётся доволен результатом и тем, как всё заживает. Но Антон странно, едва заметно вздрагивает, когда к нему прикасается главврач. Арс замечает это, но не комментирует.       — Так, всё хорошо, у меня нет нареканий, — мужчина утыкается в планшетку и делает пару пометок о самочувствии Шастуна, стараясь не смотреть на его открытый, такой манящий живот, — сейчас позову нашу Марию, она сменит тебе повязку.       — Хорошо, — вздыхает Антон, а потом резко становится серьёзным, — Арс?       — Да? — напрягается хирург.       — У тебя всегда такие холодные руки?       — Нет, не всегда. Я просто перед этим в курилке был, — с облегчением отвечает Попов.       — А то я сейчас начал сравнивать тебя с Элиот из Клиники, — смеётся Антон.       — О, тогда запиши ещё, что я разговариваю на немецком и раньше мутил с ординатором, — ухмыляется Арсений и замечает, как дёргается улыбка Шаста на последних словах, но тот продолжает невозмутимо улыбаться, будто его это не задело.       — Хорошо, учту. И ещё вопрос: мне что, уже можно редбулл? — парень кивает на банку, стоящую на тумбочке.       — Нет, нельзя. Ещё минимум неделю нельзя, — брюнет обходит кровать и забирает банку, — это моя, я забыл её, когда в первый раз заходил.       — Окей, — пожимает плечами Антон.       — Ладно, я пошёл, если что, зови, — произносит Арсений и выходит из палаты.       Так, что это было?! Отношения на новый уровень?! Мутил с ординатором?! Твою мать, Попов, твои шутки становятся ужасными, когда ты волнуешься. И такими бредовыми. Хотя про ординатора правда, конечно, но, во-первых, ты тогда и сам был ординатором, а, во-вторых, Антону об этом было знать совсем не обязательно!       — Маш, в семнадцатой нужно сменить повязку, — кивает главврач медсестре, подойдя к стойке и кладя на неё планшет.       — Хорошо, Арсений Сергеевич. Также Сергей Борисович просил передать, что он будет вас ждать в вашем кабинете, — говорит девушка, забирая планшетку, чтобы посмотреть назначения пациента.       — Ох уж этот Сергей Борисович, — вздыхает мужчина.       Матвиенко и вправду ждал его в кабинете, развалившись в кресле и забросив ноги на стол.       — Серый, ну чё ты как маленький? Освобождай место! — Арсений сгоняет друга и сам садится за стол, беря в руки несколько папок, которые ему заботливо оставила на подпись его секретарь, Лена. Матвиенко и бровью не ведёт, садится на стул для посетителей и выжидающе смотрит на друга, который уткнулся в бумаги. Поняв, что первый он не заговорит, Серёжа начинает сам: — Ну что, как прошло?       Арс сначала вздыхает, отрывая взгляд от документов, а потом роняет голову на стол и отчаянно стонет.       — Я придурок, Серый. Полный причём. Начал глупо шутить, умудрился проговориться про Рому. Я не знаю, что со мной происходит, когда рядом Антон, но у меня будто все мозги разом вышибают и я начинаю говорить какую-то ересь. Я, вроде, образованный, начитанный, но только стоит замаячить Тишке на горизонте, как всё, в голове сверчки стрекочут…       — Так, глупо шутить я ещё понимаю, ты волнуешься, но про Ромыча как вообще тема зашла?! — искренне удивляется Матвиенко.       — Он меня после осмотра спросил про холодные руки и сравнил с Элиот из клиники, ну я в ответ и пошутил типа я ещё по-немецки разговариваю и с оридинатором трахался. Не таким текстом конечно, но смысл такой же, — поднимает голову Арсений и жалобно смотрит на собеседника.       — Блять, ну ты даёшь бедному пацану просраться! Сначала со всей этой хренью про Анонимус, теперь с Ромой, хотя всё давно закончилось уже, и он не работает здесь два года, если не больше! М-да, Арс, — вздыхает Серёжа, — ладно, не ссы, придумаем что-нибудь, время есть ещё.       — Ну вот дай бог, чтобы ты был прав, Серый, ибо я там готов был сам себе лицо рукой пробить. Причём думал одно, сказал другое, теперь думаю лучше бы вообще молчал!       — Так, а о чём шутил то глупо? — поднимает бровь Матвиенко.       — Да он меня Арсением Сергеевичем назвал пару раз, а меня прям покоробило это, ну я и выдал что-то типа: «После такой операции наши отношения должны выйти на новый уровень!»       — Подожди, ты сказал что?! Антон там не ахуел от жизни? — округляет глаза мужчина.       — Да, вроде, нет, не ахуел, посмеялся даже, а я от осознания, как это звучало, чуть не сгорел от стыда прямо в палате! — вздыхает Арсений и снова роняет голову на стол.       — Слушай, да он точно в тебя втюрился, раз подыграл! А это хороший знак, ведь так?       — Я уже ничего не знаю, честно!       — Вопрос скорее риторический. Если бы ты ему не нравился, он бы не полез к тебе целоваться у меня в прихожей, — рассуждает Сережа, — так что пока выдыхай. Париться будешь ближе к его выписке. Когда она у него, кстати?       — Ну, если всё будет заживать так же, как сейчас, или лучше, то через неделю уже отправлю его домой, — Попов потирает глаза рукой.       — Вот видишь, как минимум неделя в запасе. Пока ходи, общайся с ним как ни в чём не бывало, можешь даже глупо шутить, только, блять, не про бывших! И за это время придумай, что ты скажешь ему в своё оправдание.       — Хорошо, я тебя понял, — бурчит Арсений, — а теперь брысь, у меня куча бумажной волокиты!       — Всё, ухожу! Зайду через часа два, заберу тебя на обед, — улыбается Матвиенко и выходит из кабинета.

***

      Антон восстанавливался после операции очень быстро и, как предсказывал Арсений, спустя неделю был готов к выписке.       Эти семь дней, которые Шастун лежал в семнадцатой палате, они с Поповым пересекались около двенадцати раз. Все разы Арс старался вести себя непринуждённо, всё также странно и не особо смешно шутил и буквально излучал заботу и нежность, будто начав заранее извиняться за всё то, что натворил. Антон же смеялся над шутками, некоторые подхватывал даже, стойко терпел все процедуры и не переставал светить своей улыбкой. На которую главврач смотрел, млел и внутренне проклинал самого себя.       Забирать Шастуна из больницы приехали Матвиенко и Оксана. Серёжа убежал в палату к Антону, чтобы помочь с немногочисленными вещами, а Фролова поймала Арсения у стойки медсестёр и буквально оттащила его за локоть в сторону на разговор.       — Ну что, ты готов? — прямо в лоб начала девушка.       — Честно, не особо. Точнее вообще не готов. Я столько версий передумал, что именно можно сказать, но ни одна не показалась мне подходящей. Мне кажется, он мне сразу двинет, даже не будет слушать, — грустно шепчет мужчина.       — Для начала нет, он тебе не двинет. Ну по крайней мере сначала выслушает, это точно. А, во-вторых, не говори заготовленными фразами, это тупо. Говори от сердца, это будет лучше всего. Как нам тогда в кафе, помнишь? Ты тогда так искренне говорил, вот так и с Антоном сейчас нужно! И ничего не утаивай, я тебя прошу! Хватит уже этой недосказанности между вами, — заявляет Окс, — он имеет полное право знать всю правду, какой бы она не была.       — Да, я так и планировал. Я сам от этого уже очень устал. Только вот как завести об этом всём разговор?       — А тебе и не придётся, Шаст сам начнёт. Он мне вчера написал вечером, что поговорит с тобой сегодня. Так что твоя задача перехватить инициативу, попросить тебя дослушать и выложить все карты на стол, — разводит руками Фролова.       Попов только и может кивнуть, потому что в ответ на услышанное он не может подобрать слов. Со словами у него вообще было плоховато в последнее время. Они не желали собираться в адекватные предложения, разбегались от Арсения, словно бусины, упавшие на пол. И вот ползай теперь на коленочках, собирай их по углам и старайся составить из них что-то членораздельное.       — Так, всё, Серый дал сигнал, вперёд! — Оксана хватает Арса за руку и, как маленького, ведёт к палате Антона. Из неё как раз выходит Матвиенко с рюкзаком Шаста; мужчина приглашающе распахивает перед главврачом дверь и закрывает её, когда видит, что тот уже почти зашёл.       Шастун, уже полностью собранный, сидит на расстеленной кровати и что-то печатает в телефоне. Арсений делает глубокий вдох.       — Ну что, Тошка, — натягивает улыбку мужчина, достаёт из планшетки, которая, слава богу, была у него в руках всё это время, лист выписки и закрытый больничный и протягивает их парню, подошедшему ближе, — твой билет домой.       — Спасибо, Арс, — парень принимает документы и снова поднимает на врача взгляд, — я, кстати, хотел поговорить с тобой.       — Интересно, — наигранно вздыхает Попов, стараясь держать лицо, — и о чём же?       Парень снова отходит к кровати, садится на неё и упирает глаза в пол. До слуха Арсения доходят вдохи и выдохи Антона. Волнуется. Подбирает слова. Эх, Арсу бы самому тоже подобрать их.       — Ты когда-нибудь слышал о приложении Анонимус? — на выдохе произносит Шастун.       — Да, слышал, — кивает Арсений и видит, как напрягается Антон, — там же Серёжа с Оксаной познакомились.       — Точно… — хлопает себя по лбу парень, но осекается, — а сам в нём общался когда-нибудь?       — Да, было дело, — честно признаётся мужчина и прямо слышит, как у Антона сердце в пятки падает.       — И как оно? — тихо спрашивает Шаст, будто вовсе не хочет произносить этот вопрос и слышать ответ. Арс бы тоже не хотел.       — Хуёво, Тош, хуёво. Я поступил как последний еблан и теперь жалею… — также тихо отвечает Арсений и делает глубокий вздох, готовясь к длинному монологу, — на одном из ночных дежурств мне стало скучно. Ну я вспомнил заветы Матвиенко и скачал себе Анонимус, время убить. Общался с какими-то людьми, обычно пара сообщений и всё затухало, но однажды мне попался собеседник с ником Тишина… — мужчина видит, как Антон поднимает глаза и теперь смотрит на него в упор, — мы начали общаться. Мне было интересно с ним, я его выслушал, помог, чем смог. Он в открытую попросил не закрывать диалог, сказал, что хочет пообщаться ещё, я удивился, но чат не закрыл, потому что хотел того же. В итоге на следующий вечер я рассказал ему то, чем не делился почти ни с кем — про маму и сестру. Про кредит на машину, в которой они разбились, про то, как скучаю по ним, как боюсь привязаться к кому-то и снова потерять. Всю душу ему выпотрошил, а он понял меня, выслушал и поддержал. Я проникся к этому анониму какой-то непонятной нежностью. Мы переписывались полтора месяца каждый день, обсуждали всё на свете, от техники до философии. В один день мне случайно прилетела его фотография, вместо скриншота песни, и я понял всё, пиздец, тушите свет. Я понял, что влюбляюсь в него. Понял, что это больше, чем просто переписка или дружба. Я осознал, что хочу быть этому человеку точно не другом, а я ведь даже имени его не знал! Знал, что он улыбается как ангел, что глаза у него солнечные и милая родинка на носу. Знал, что мне нравятся его браслеты и кольца на руке, а также, что у него потрясающе красивые губы. Я испугался. Испугался, что привязываюсь к этому прекрасному анониму, хотя он мог жить за тысячу километров от меня! Испугался, что это заходит слишком далеко и я не выдержу ещё одну потерю. Я неделю ходил как в воду опущенный, думал, что делать, как поступить. И в итоге поступил как последний трус… Закончил переписку, пока собеседник был не онлайн. Сказочный долбоёб…       Арсений переводит дыхание и смотрит на Антона. Шастун сидит, напрягшись, казалось, что даже не дышит, глаза смотрят куда-то в переносицу Арса, взгляд абсолютно нечитаемый. Попов, так и не поняв реакции на свою речь, решает продолжить.       — Я оставил пару фраз напоследок, но я знал, что это вообще не оправдание. А написанное там: «Всё, что не делается — к лучшему», вообще казалось несусветным бредом. Но сначала я как мантру себе это дерьмо лживое повторял, верил, что это так. Накручивал себя, что правильно всё сделал, потому что Тишка то дружил со мной, ему нахрен не сдались нежные чувства какого-то анонима непонятно откуда. Работал на износ, изводил себя две недели, дома тупил в ноут и повторял лишь одно: не думай, не думай о нём. А рука даже не поднималась его фото с заставки убрать и песню на звонке сменить, которую он скинул. И тут мне звонит Серёга, говорит Оксаниному другу помощь нужна, возьми пациента. Я, добрая мать его душа, согласился. А в день приёма я узнаю в этом друге своего Тишку. Теряюсь, но быстро беру себя в руки, потому что узнаю его жалобы и диагноз. Врачебная этика заставляет меня засунуть свои чувства поглубже в собственную задницу и сначала вылечить его. Между тем я узнаю, что обострение из-за стресса, который я и причинил. Я понимаю, что Тишка тоже переживал, что это я его довёл и снова начинаю загоняться пуще прежнего. Каждый раз, как его вижу, хочу в ноги ему бросится и молить о прощении на всех языках мира, кричать, что я мудак, и клясться в любви. Но молчу, потому что я в первую очередь врач. А он пытается сблизиться, пытается проявлять симпатию, даже не подозревая кто я. Я отстранялся как мог, клянусь тебе, Антон, но у меня не получалось заглушить собственное сердце. И тут случается то, что я точно не мог предвидеть — Тишина меня целует. Сам, трезвый. Просто берёт и целует. Как я об этом мечтал, мать его! Но в моих мечтах я не был мудаком, который довёл его до всего этого! Я не был трусом, сбежавшим от него. А получилось всё так, как получилось. В следующий раз я увидел его уже в бессознательном состоянии, лежащего в обмороке на собственной кухне. Я так испугался и бесконечное количество раз винил себя во всём происходящем. Потому что в тот момент вся жизнь этого прекрасного парня, которого я всем сердцем люблю, была в моих дрожащих руках. Взяв себя в ежовые рукавицы, собрав буквально все свои немногочисленные силы и весь свой профессионализм, я прооперировал его и спас. Ибо я не мог допустить иного исхода. Не мог потерять ещё одного важного, самого важного, для меня человека. И вот я стою здесь, рассказываю всё это ему в глаза и понимаю, что всех слов мира не хватит, чтобы оправдать самого себя. Я налажал, я так проебался. Я собственноручно разрушил всё то, что теоретически могло у нас с ним получиться. Но я понимаю, что он заслуживает знать правду, знать всё то, что творилось у меня в голове всё это время.       Арсений выдыхает, понимает, что в горле уже образовалась чёртова пустыня. Он подходит к тумбочке, наливает себе стакан воды и залпом выпивает его. Шастун же всё это время смотрит в ту же точку, где до этого стоял Попов.       — Антон, я так феерически проебался. Я понимаю, что всего этого недостаточно, но мне правда жаль. Прости меня, — выдыхает Арс, смотря в глаза Шаста, который наконец-то смотрит в ответ, — я не прошу от тебя сейчас вообще ничего. Но ты имеешь полное право знать ответы на все вопросы, которыми задавался после моего ухода. В любом случае я назначу тебе другого врача и мы сможем больше не пересекаться, если ты этого захочешь…       — Захочу, — подаёт голос Антон и порывисто встаёт. Захватив телефон с кровати, он направляется к двери, останавливается у самого выхода, и поворачивается к Арсу, — знаешь, я догадывался обо всём этом. Оксана уговорила меня подождать до выписки и это был чертовски хороший совет.       Арсений смотрит в эти потрясающие зелёные глаза и уже знает всё то, что ему скажет Шастун. Он уже это слышал, когда бесконечно представлял этот разговор у себя в голове. Он всё понимал, всё осознавал, всё знал, но от этого не легче. От того, что Антон действительно стоит напротив и говорит всё это в реальной жизни — только хуже, сколько бы он не готовился, сколько не мужался, он оказался так чертовски к этому не готов.       — Ты думал, что скажешь мне пару фраз и всё станет прекрасно? Тогда ты плохо меня знаешь, Рай. Ты ушёл, бросил меня именно в тот момент, когда я так сильно нуждался в тебе и промолчал о том, что ты — это ты, и никакая врачебная этика это не оправдывает. Поэтому пошёл ты к чёрту, Рай. Пошёл. Ты. К. Чёрту, — отчеканивает Антон, на удивление, очень спокойным голосом и выходит из палаты.       Арсений садится на кровать и не может оторвать взгляд от закрытой двери. Вот и всё.