Семейный портрет

Картину Сириус нашел на чердаке, разбирая давно скопившийся хлам. Погибший незадолго до победы Кричер помешать уже не мог, и можно было со спокойной душой испепелить или продать старую мебель, никому уже не нужные платья, посуду, книги и прочую ерунду. Покрытая слоем пыли и паутиной картина валялась в углу под старым сервантом, будто кто-то нарочно закинул ее туда. Сириус вытащил ее, стер рукавом пыль и присмотрелся. Солнце нехотя пробивалось из круглого окна под потолком, но и в полумраке можно было разглядеть, что художник постарался на славу. Картина дышала волшебством, хотя, казалось бы, ничего особенного на ней изображено не было — какая-то комната. Но пылающий в камине огонь выглядел настоящим; тени, освещение, блики, играющие на статуэтках, украшающих комнату, бокал, заполненный чем-то, похожим на огневиски, — казались едва ли не осязаемыми. Сириус почти мог почувствовать и тепло огня, и запах алкоголя. То, что на картине никого не было, Сириуса не удивило: с заброшенного полотна герои давно могли уйти жить в другое, более интересное место, но... Может, если снова повесить ее, они вернутся? Сириус подумал, что ему было бы любопытно взглянуть на героя, а выкинуть ее он успеет всегда. Он спустился в гостиную, положил картину на захламленный стол и распахнул пыльные шторы, впуская яркий дневной свет. Протирая старой салфеткой позолоченную раму, Сириус продолжал рассматривать изображение. Комната — судя по интерьеру, гостиная, — изображенная на ней, казалась смутно знакомой. Когда-то он видел и этот массивный камин, и высокие, обитые зеленым сукном кресла со стершимися от времени подлокотниками, глупые фарфоровые статуэтки волшебников и волшебниц со свитками, котелками, перьями... Он не успел еще вспомнить, как все встало на свои места — на картине появились Малфои. Красавица-сестренка Нарцисса и ее муж, Люциус. Оба, как и их сын, уже не существовали на этом свете. Люциусу не повезло подставиться под проклятье своей же соратницы Беллатрикс и упасть в Арку Смерти, а дорогая сестренка вместе с сыном погибли при штурме Хогвартса. Семью своего вернейшего соратника убил сам Волдеморт. В тот год погибли многие — Сириусу иногда казалось, что больше, чем осталось в живых. Впрочем, он не считал. Победа далась огромной ценой, но так и не стала окончательной — Волдеморт снова исчез, и Дамблдор утверждал, что тот еще сможет вернуться. За исключением Беллатрикс почти все остальные Пожиратели Смерти погибли, но вместе с ними и Гарри, Гермиона, Джинни, Рон... И хотя уже три года в мире волшебников царил мир, покоя не было. Ремус и Тонкс оплакали первого ребенка и попавшую под Аваду Андромеду и уже завели маленькую дочку, назвав ее в честь бабушки. Сириус даже немного завидовал им, их крепкой семье. Сам же он девушку так себе и не нашел, да, похоже, и не девушка ему была нужна. Всю жизнь ему не везло. Влюблялся то в абсолютно гетеросексуальных друзей, а то и в вовсе неподходящих личностей. Сириус взглянул на картину и горько усмехнулся. Люциус и Нарцисса выглядели на ней вполне живыми. Совершенно не обращая на Сириуса внимания, они устроились в креслах и заговорили. О чем, Сириус не слышал, только видел, как шевелятся их губы. Как Люциус морщится и отпивает из бокала, как хмурится Нарцисса, порой недовольно всплескивает руками. Совершенно как настоящие. Сириус мог разглядеть мельчайшие складки на мантиях, блики на драгоценных камнях на кольце кузины; прядку, выбившуюся из прически Люциуса, его глаза — точно такие же, как у живого. Сириус их помнил до сих пор. То, что он видел, не было похоже на обычную волшебную картину. Их герои вели себя совершенно иначе. Чаще всего они застывали в позах, в которых их изначально нарисовали, лишь иногда шевелились и пытались разговаривать с живыми людьми. Впрочем, разговоры с ними были не слишком интересны. Но на этой картине все было иначе. Она скорее напоминала телевизионную постановку, фильм, который вместо телевизора или экрана кинотеатра показывался на волшебной картине. Это было странно. Сириус внимательно оглядел раму и края картины, перевернул ее в поисках подписи художника, но ничего не обнаружил. В этом тоже не было ничего странного: очень часто написанные на заказ живые картины оставляли анонимными. Сириус снова положил картину на стол. С одной стороны, хотелось ее выбросить — с Малфоями его связывало немногое, да и то, что было, вспоминать не хотелось. Надменная презрительная Нарцисса никогда не была ему симпатична, в детстве она едва ли не смеялась над ним и подговаривала сестер напялить на него девчачье платье. Драко Сириус видел от силы пару раз, когда заглядывал в школу к Гарри. Люциус... Вот с Люциусом было сложнее. Испытывать хоть что-то, кроме ненависти, к ближайшему стороннику Волдеморта, фактически его правой руке, Сириус не должен был бы, не мог. Но получилось иначе. И теперь, глядя на старательно забытое лицо, Сириус понимал, что все его сомнения возвращаются. Даже несмотря на Нарциссу, у них могло бы все получиться, но Малфой оказался самым настоящим слизеринским гадом, подлецом, мерзавцем. Сириус занес тряпку над картиной, словно собираясь стереть лицо Люциуса с картины, но так и не сделал этого. Он понятия не имел, есть ли живой портрет Люциуса в Малфой-мэноре или где-нибудь еще, но точно знал, что у него такого нет и не было. Малфой вдруг взглянул на Сириуса и как будто вздрогнул. Жестом попросил говорившую Нарциссу помолчать и что-то у нее спросил. Та тоже взглянула на Сириуса, подняла бровь, пожала плечами, как будто ответила. К сожалению, читать по губам Сириус не умел. Они какое-то время разглядывали друг друга. Малфои — в своей нарисованной гостиной, и Сириус — у себя дома. Первой не выдержала Нарцисса: поднялась, выпрямила спину и ушла. Люциус при этом усмехнулся, допил бокал и только после этого последовал за ней, бросив на Сириуса внимательный взгляд. Сириус еще какое-то время смотрел на опустевшее полотно, думая, как поступить. Он не был поклонником живописи, не мог назвать Малфоев своими друзьями и даже хорошими знакомыми, но вот так просто выкинуть столь необычную картину у него не поднималась рука. Он решил повесить ее над камином и немного понаблюдать, а потом... потом можно было бы отдать ее старому Абрахасу.