***
Поселение Бенак-э-Казнак на юге Франции славилось обширной историей и самобытными традициями, плавно перекочевавшими из Средневековья в современный темп жизни. Воды реки Дордонь, соединявшей на топографической карте тонкой, едва различимой нитью противоположные части страны, бережно хранили многочисленные события, что происходили на территории деревни изо дня в день, будь то объединение близкородственных коммун несколько столетий назад или очередной туристический визит, не способный удивить ни местных жителей, ни природу, испытавшую на себе множество катаклизмов, от затяжных многодневных дождей до ослепительного солнца, что освещало небо особенно интенсивно каждую середину августа. Величественные каменистые склоны соседствовали с простиравшейся на километры вокруг сочной зеленью полей, слегка подёрнутой налётом приближавшейся осени, а из распахнутых окон строгих и непрезентабельных на первый взгляд домов, располагавшихся слишком тесно друг к другу, доносился пленительный запах свежего хлеба, розмарина и кервеля, способный очаровать любого гостя, заплутавшего среди узких улочек, соединявших «низкий город» с замком Бенак. Шелест хлопковых занавесок, заразительный детский смех, отголоски хорового пения из приоткрытой двери в церковь святого Марциала — звуковое многоголосье вряд ли удивляло местных жителей, но оставляло неизгладимое впечатление на смертных, впервые вступивших на плодородную средиземноморскую почву. Цветовая палитра дарила ощущение комфорта и умиротворения — благородный серебряный отлив зданий, бутылочный оттенок травы и пестрое конфетти уютных садов, спрятавшихся от посторонних глаз за уличными фасадами домов. По мнению коренных жителей подобная картина не могла оставить равнодушным ни одного человека из ныне живущих на планете, но обстоятельства не всегда шли на пользу для заплутавшего путника.***
Едва рассвет принялся будить всё живое на сотни миль вокруг, на горизонте в нескольких километрах от деревни появился ярко-красный «Рено», неспешно и практически бесшумно приближавшийся к заветному населённому пункту. Уставший после перелёта и долгой дороги водитель из последних сил старался не потерять сознание, периодически всматриваясь в дремавшего на заднем сиденье пассажира. Лицо спящего не выражало ни грамма беспокойства, ровное дыхание не вызывало настороженности или испуга — всё буквально вселяло уверенность в том, что новый день не принесёт разочарования или боли. Всё, кроме заострившихся скул и синеватых отметин под глазами, некогда служившими своему хозяину верой и правдой. Себастьен отыскал в саквояже бутылку с содовой водой и сделал долгожданный глоток. Прохладная жидкость остудила разогревшийся от напряжения и проблем организм, а боль в висках постепенно сошла на «нет», едва жажда отступила на второй план. Изамбар не тешил себя лишними надеждами, но и не собирался сдаваться раньше времени. Он, как никто другой, знал, насколько заносчив и противоречив порой бывал его друг. Себу хватало мудрости не затевать ссор из-за ерунды, а Урс, в свою очередь, всегда извинялся за сказанное — именно этот механизм всегда обеспечивал здравый баланс в их отношениях. Себастьен понимал, насколько шатким и неустойчивым он стал за время болезни Бюлера, и как трудно будет при необходимости предотвратить его окончательную поломку, в приближении которой мужчина не сомневался. Остановившись возле раскидистого дуба, Себ покинул автомобиль и потянулся, постаравшись привести в чувство онемевшую спину. Казалось, что позвоночный столб за несколько часов езды превратился в осиновый кол, насильно вбитый в ничего не подозревавшие мышцы. Ноги гудели в такт жужжанию проносившихся мимо птиц, задевавших кроны дерева, что послужило укрытием для мечтательного Себастьена. О чём можно мыслить в минуты наивысшей сосредоточенности, спросите вы? О, Изамбар определённо смог бы ответить на этот вопрос, как и любой влюблённый до беспамятства человек, прочно скрывавший чувства от объекта своей симпатии. Себ досконально помнил момент, когда почувствовал, насколько несвойственные эмоции и мысли овладели над его бренным разумом. С момента знакомства коллег прошло больше десятка лет, наполненных трудностями и невзгодами туровых перипетий, радостями и беззаботными развлечениями заветных минут отдыха — друг за другом дни сложились в единый неразрывный пазл, позволивший Себастьену осознать, что значит уметь ждать. Себ не считал себя очарованным любовью до слепоты — к своему счастью, он не перестал видеть в Урсе недостатки, и теперь, когда обстоятельства сложились наилучшим образом для тщательного холодного расчёта, он решил с ювелирной точностью и настойчивостью взяться за исполнение задуманного. — Себ? Где ты? Мы уже на месте? — Себастьен поёжился. Он не любил, когда мысли и внешний мир вступали друг с другом в бессмысленный поединок. Сонный Бюлер пытался отыскать товарища на водительском сиденье, вслепую исследуя кожаную обивку, ещё пахнувшую отделочным составом. Подушечки пальцев не ощущали ничего толкового, кроме пустоты, а в ответ измученный изнурительной поездкой Урс лишь растворялся в себе — уголки рта лениво вздрагивали из-за приближавшейся апатии, а интуиция словно ушла в подполье, оставив певца один на один с ощущением абсолютной потерянности и бесполезности. «Всё же, его совершенно нельзя оставлять в одиночестве». — Ещё нет, доброе утро, — Себ вернулся в машину и несказанно удивился тому, как изменился его голос. Впервые он заметил это несколько дней назад, когда в очередной раз сопровождал Бюлера в клинику — благозвучие и гармония уступили место внутренней гипнотической силе, способной успокоить каждого, кто посмел усомниться в себе. — Чёрт, я так испугался, — Урс выдохнул и опустил голову. Самым унизительным для него оказался тот факт, что позиция лидера и души компании, приклеившаяся с ранних лет, словно ярлык, теперь приносила только дискомфорт. Несоответствие амбиций, привычек, потребностей и реальности. Конфликт стереотипного общества, ценившего в человеке только беспрецедентную уверенность в завтрашнем дне и лошадиную работоспособность, с непринятием жизненного уклада — список мог продолжаться до бесконечности, но Бюлер не терял надежды — рано или поздно он найдёт тот заветный алгоритм, что подскажет ему правильный вектор принятия самого себя. — Предлагаю немного размяться и пройтись, — улыбнулся Себастьен, проверив смиренно молчавший гаджет. — До дома около километра — он стоит на отшибе, поэтому нам никто не будет мешать. — Хочешь сделать из меня затворника? — Урс усмехнулся. — Я не до такой степени немощный, как тебе кажется, правда, — словно в доказательство Бюлер решительно открыл дверцу и покинул салон, предоставив Себу необъятный простор для действий. — Не хочешь взять немного вещей? — Изамбар неспешно проследовал к багажнику. Хватило пары отточенных движений, чтобы все немногочисленные пожитки перекочевали в отвыкшие от тяжестей руки Урса. Мужчина покачнулся, но смог устоять на ногах, еле заметно нахмурив брови за оправой солнцезащитных очков — один из саквояжей оказался слишком тяжёлым для Бюлера, пристыженного обострившейся гордостью, в чём тот явно постеснялся признаться. Едва Себастьен поравнялся с другом, тот с неподдельным интересом поинтересовался: — Долго мы здесь пробудем? «Столько, сколько понадобится для того, чтобы ты смог безоговорочно ответить мне взаимностью», — пронеслось в голове у Себа, но озвучил он совершенно другие доводы: — Несколько месяцев, пока погода окончательно не испортится. Видишь ли, Бенак знаменит тем, что в любой момент метеоусловия меняются до неузнаваемости, так что — не будем загадывать, а пока — вперёд, и аккуратнее, ради всего святого! До сего момента Урс не был знаком с ощущением «чужого тела» — управлять конечностями без видения окружающих предметов оказалось невероятно сложно. Ноги, ставшие ватными, ступали по земле с небывалой трудностью, звуки, доносившиеся до напряжённого слуха, ничуть не помогали: «Неужели многочисленные истории про обострившиеся анализаторы — бред и чепуха?» — размышления Урса прервал настойчивый телефонный звонок. Вибрация в заднем кармане брюк становилась всё беспардоннее, а Себ не торопился помочь. К своему разочарованию Бюлер не сумел самостоятельно поднять трубку вслепую — сенсор отказывался срабатывать на прикосновения, а наглый Изамбар лишь довольно усмехался где-то поблизости. «Да, дружище, ты сам не понимаешь, как нелепо выглядишь. Во всеуслышание заявляешь о самостоятельности, а потом попадаешь в плен к собственным заблуждениям. Пытаешься за напускной уверенностью скрыть растерянность и злобу на несправедливость без единого шанса на спасение. Я не виню тебя. Пройдёт время, и ты осознаешь, насколько важный шанс оказался совсем рядом. Изменения уже близко», — Себастьен замедлил шаг, едва путники подошли к высоким каменным воротам, моментально отбрасывающим каждого, кто их наблюдал, на несколько веков назад. — Мы почти на месте, осталось повернуть направо и осторожно спуститься по узкой тропинке до ближайшего дома, — пообещал Себастьен и попросил: — Возьми меня за ремень и повторяй каждый шаг. Ступая мимо прохладных серых стен, покрытых множеством трещин, что некогда переплелись в неразрывный причудливый узор, украшенный мхом, Урс пытался представить, чем закончится его внезапное исчезновение из медийной жизни. После продолжительного обсуждения продюсерским центром было принято единогласное решение о сохранении в тайне болезни мистера Бюлера. Концерты, запланированные на год вперёд, сорвались по другой причине — организаторы, словно сговорившись, предоставили площадки другим коллективам, потребовавшим менее затратные гонорары и несущим своим появлением меньшую ответственность, за что именитый квартет оказался лишь благодарен недобросовестным коллегам. В свою очередь, студийную работу отложили до зимы — времени на восстановление моральных сил оказалось предостаточно, да и компания оказалась более чем приятной. Единственное, что напрягало Урса — это он сам. — Мы на месте! — радостно сообщил Себ, остановившись возле закрытой двери. Звон ключей и лязганье замка вселили в душу Бюлера надежду на новую жизнь — смена обстановки всегда шла ему на пользу. — Добро пожаловать домой! Урс не стал уточнять, кому именно посвящалась фраза про возвращение в родные пенаты — мирозданию, Себастьену или непосредственно ему, потому что прекрасно знал: дом — это не та обитель, где тебя воспроизвели на свет. Дом — это место, откуда ни под каким предлогом не захочется уезжать.