Пробуждение

Сквозь неба синие шелка Взметнулась белой искрой птица, Чтобы узнать как глубока Небесная река И в солнце утопиться Дельфин — «Девять»

      Их не связывают, а просто бросают к бетонному столбу, наставив оружие. Берсерк, что прикончил Незола, садится напротив и долго смотрит в упор. Ориона трясёт, чувств столько, что те переливаются через край чем-то жгучим в глазах. Он не понимает, почему тело так подводит его: когда требуется полная отдача, им снова овладевает леденящий душу страх!       — Что же вы за создания такие? — наконец лидер берсерков прерывает тишину, нарушаемую лишь рваным дыханием Ориона, и брезгливо поднимает его лицо концом кинжала под подбородком. Металлический запах тут же ударяет в нос; он не понимает, что холоднее — кинжал или кровь Незола на нём. — Точно не альбы — слишком слабые, но и не люди — рожей не вышли, да и мозгами.       Орион понимает, что после смерти Незола должен взять на себя командование, защитить Талию, хотя та вполне может постоять за себя, и начинает объясняться:       — Мы покинули Ксакор добровольно и не представляем для вас опасности, — ровным голосом произносит он и не видит на лице собеседника ни тени изменений. — Мы хотели заключить перемирие, союз…       Берсерки смеются, но тот, что перед ним — молчит и смотрит так, что Орион мечтает проглотить собственный язык.       — Должен признаться, ещё ни разу мы не общались с альбами так близко, если не считать Джакса, — будто и не услышав его слов о мире, лидер берсерков опускается на одно колено, с ленцой переводя взгляд то на Талию, то на Ориона, разводит руками. Резкая перемена настроения не поддаётся логике. — Скажем, у альбов есть какие-то интересные истории?       Усмешка на небритом лице не позволяет Ориону относиться к вопросу серьёзно; он хлопает глазами и делает попытку, на ходу пытаясь понять, что значит «интересно» для человека:       — У нас развитая культура. Мы чтим своё прошлое, — «Пусть элексеторы и отрицают это». — В архивах есть множество данных об истории альбов…       — А мне казалось, если кто-то из ваших подыхает, значит, он облажался.       Намёк на Джакса вынуждает Ориона скривиться, как от удара. Его фигура остаётся спорной, ведь память о ходячем болванчике Гибрида всё ещё свежа, однако его подвиг вдохновил Незола на побег.       — Командор Джакс — наш герой. Живая легенда, — наконец выдавливает из себя Орион, и берсерк перед ним чуть наклоняет голову.       — О, почему же?       — Он отказался от элекса, он свободен от его влияния, — вставляет Талия, и взгляды перемещаются на неё. Если даже она рот открывает, значит, тема правда задела за живое. Один Гибрид знает, какие мучения она сейчас испытывает: бледный лоб застилает пот, зрачки расширены, почти чёрные, слова мешаются с дыханием; Талия будто задыхается — и только он знает, что дело в пробудившихся чувствах.       — И как, уже придумали легенду для своего нового героя? Что-нибудь о том, как он убивает альбов и присоединяется к берсеркам?       Несколько секунд под мостом гремит тишина. Орион боится пошевелиться, хотя в душе он давно подозревал, кто подослал эту шайку. Талия рядом содрогается и шипит, чуть нагнувшись вперёд:       — Ты лжёшь!       — Ого, посмотрите на эту горячую цыпочку, — кто-то гнусно хохочет, указывая на неё пальцем, словно на невиданного зверька. — Первый раз вижу такого вспыльчивого альба!       Их главарь отмахивается, и хохот обрывается. Водянистые глаза изучают будто бы с интересом, но не с позиции доверия; скорее оценивают — представляют ли они угрозу. Наконец он качает головой и тихо произносит:       — Больше похоже на судороги, чем на эмоции, — рот кривится, обнажая жёлтые зубы. — Вы — лишь пародия на людей, в вас нет ничего живого.       В области грудной клетки будто обрывается что-то и срывается в пропасть, но Орион не умирает, а значит, это что-то ненужное — наверное, его дрянное сердце. Если человек так говорит, то наверное, он понимает лучше? Изгой среди изгоев, альб с поломанными чувствами — здесь Орион не находит ничего для себя нового. Ему бы следить за руками, сжимающими оружие, но взгляд скользит вниз, под ноги берсерков, где белеет распростёртое тело Незола.       Смерть — такая же естественная часть жизни, как элекс. Альбы не обращают на неё ни малейшего внимания, разве что в контексте культа силы, когда слабая особь естественным образом отсеивается, но сейчас, глядя на своего командира, Орион чувствует, как в груди, на месте щемящей пустоты, поднимается настолько огромная волна, что глаза мгновенно застилает пеленой. Ему больно, невыносимо больно, но физическое состояние тут вовсе ни при чём.       Хочется кричать, и он не держит новую эмоцию в себе — нет сил. Когда Орион снова может дышать, становится куда легче. Талия содрогается всем телом, встречая его взгляд, но всё ещё молчит; её лицо блестит, а щёки восхитительно краснеют.       Наконец и Орион видит тень варварских инстинктов: приливает адреналин, и мышцы будто вздуваются, руки сжимаются в кулаки, мысли же горят: «Убей! Растерзай!». Он собирается сделать нечто нелогичное и знает, что ярость и порыв, связанный с ней, не приведут ни к чему хорошему — Орион просто ударится о стену и скорее всего погибнет, но та часть мозга, что отвечает за благоразумие, едва лепечет сквозь грохот его разрушающейся жизни.       Талия реагирует куда быстрее — она вообще схватывает всё налету и явно опережает Ориона что когнитивно, что эмоционально — и с силой пинает под колено берсерка перед ними. Орион старается не отставать, и вот уже они пятятся вместе, прикрываясь их командиром, как живым щитом. Это будет честным обменом, если они отомстят за Незола — мысленно он уже представляет, как берсерк падает в грязь, — однако с его смертью они лишатся шанса на побег.       Дальше всё как в кровавом тумане. Берсерк слишком тяжёл, он не собирается помогать им сбежать, поэтому Орион толкает его вперёд, в сторону своих людей, и тянет за собой Талию. Они долго страдали от истощения, но выносливость альбов, к счастью, их не предаёт. С какой-то тоской Орион вспоминает о спрятанном в машине элексе, но хвататься за него было бы безумием. В лесу укрыться легче лёгкого, особенно от стрел.       Они бредут около часа, старательно огибая скопления мутантов, пока не валятся на землю, пытаясь отдышаться. Шастать по диким местам без оружия — верх глупости, и чудо, что они вообще остались в живых. Впрочем, как оказалось, глупости они начали делать задолго до прихода берсерков. Орион жмурится, пытаясь укрыться от палящего солнца и сконцентрироваться на ощущениях, но внутри него пустота — не обычная, холодная и спокойная, а тёмная, как космическая чёрная дыра.       Чтобы отвлечься и привести мысли в привычный порядок, Талия исследует броню на повреждения и снимает погнутый нарукавник, сдвинув тонкие светлые брови к переносице. Такой её застаёт Орион, вынырнув из своих дум, — в прекрасном свете пробивающихся солнечных лучей, — и понимает, что не может отвести взгляд. Талия опережает его в эмоциях, а значит, мимику она усвоила куда лучше, и что-то не даёт Ориону покоя.       Он не видит ничего кардинально нового — и за одной мыслью его окатывает настоящее озарение. Если кто-то заговаривал о людях, альбы хмурились, сдвигали брови и морщились, охотно показывали самодовольство и пренебрежение. Эти мельчайшие детали были невыгодны Ксакору, а потому никогда не всплывали на поверхность. Орион содрогается от мысли, что всё это время мог чувствовать.       Да, спектр был куда уже и ограничивался характерным для альбов снобизмом, но все же — это яркие, доисторические признаки эмоций. Значит, не только люди грешат пробелами в эволюции, но и альбы — от тех же людей, — которые кичатся совершенством. Значит, и Орион не так одинок в своей ущербности, раз те же затруднения наверняка испытывали элексеторы. Наверняка им кажется, что альбы переняли что-то вроде болезни, от которой следует избавиться, вроде штамма вируса, который упорно выживает в организме и ждёт подходящего возбудителя — истощения, отключки, предательства.       Орион так увлечён своим внезапным открытием, что не сразу замечает, как Талия обращается к нему:       — После Незола ты — следующий командир.       Он качает головой, глядя куда-то в сторону — почему-то теперь, когда Талия отвлеклась от своего нарукавника, смотреть на неё становится тяжело.       — Нет, хватит. Больше никакого подчинения, никакой старой иерархии. Теперь есть только мы двое.       Краем зрения он замечает новую эмоцию, мелькающую в её взгляде — настолько восхитительную, что перехватывает дыхание. Талия облизывает пересохшие после бега губы, и Орион совершенно бездумно следит за движением маленького кончика розового языка.       — Это звучит… Не знаю, — копна белых, как снег, волос скрывает половину лица, и интуиция подсказывает, что Талия делает это специально.       — Почему ты отворачиваешься?       — Я всё ещё боюсь, Орион, и не знаю, что делать дальше. Мы одни, без элекса, без оружия… Да, мы ушли, но у нас всегда был план и какая-то подстраховка, а теперь…       — Теперь у нас есть всё, чтобы по-настоящему начать новую жизнь.       Кивок впервые кажется ложью — ничего она не поняла пока что, но почему-то это внезапное проявление лжи кажется весьма приятным. Приятно разрушать природу альбов своим инстинктивным неповиновением.       Они изначально что-то делали не так. Легко сказать, но тяжело отбросить всё, чем жил долгие годы. Те же берсерки никогда не поймут, с какой ношей живут, и почему бездумное подчинение — проще, когда свобода даётся им легко, как дыхание. Орион же вынужден впервые сорвать с лица респиратор и вдохнуть разреженный воздух, точно новорожденный. Эволюция ехидно ухмыляется ему, мутанту, в кошмарах и приглашает принять участие в отборе на право существовать.       Глупо себе врать, что по щелчку пальцев можно стать другим, отмести элекс и стать человеком: монотонная речь Джакса и его каменное выражение лица тому яркое подтверждение. Возможно, его вероломность и строгая приверженность выбранной стороне даже больше выдаёт в нём альба.       Они всегда будут народом льда — и это не изменить сразу. Может, разве что через несколько поколений, но элекс так прочно въелся в землю, в гены и жизни, что он просто не позволит сделать шаг назад. Клетка же, выстроенная изо льда элексеторами и Гибридом — безнадежная западня, ведь эволюция никогда не останавливается, она требует движения и развития. Альбы возомнили, будто уже находятся на вершине, и не видят возможностей прямо над головой. Это застой, и каждая его секунда ведёт лишь к смерти, которая, судя по последним событиям, уже не за горами.       Ориону горько признаться даже самому себе, что является тупиковой веткой эволюции. Ему позволили распробовать эмоции, однако он не нашёл в себе силы с ними справиться или хотя бы понять: если дикому мутанту вручить карабин, тот начнёт копать им ямы, а не стрелять.       Альбы печально утопичны и бесперспективны как вид, если не могут поддерживать оптимальную численность без помощи Свободных Народов. Всё это время в рассуждениях Орион прикрывается природой, эволюцией и игнорирует самый очевидный факт, почему им не стоит существовать в нынешнем виде; почему их существование в принципе иррационально. Уловив наконец логику, большинство альбов бы прыгнуло в утилизатор — наверное, поэтому элексеторы так рьяно их ограждают от информации. Впервые их мотивацию можно понять.       Недостаток элекса приводит совершенно не в ту степь, и Орион уже начинает скучать по страху, внезапно вспыхнувшему через день после побега из Ксакора. Теперь он молчит вместе с Талией и не хочет её лишний раз разочаровывать. Возможно, она и сама всё поняла гораздо раньше.       Они отыскивают неплохой дом с хорошим обзором и несколько дней занимаются его починкой, таскают к окнам бетонные блоки и лом, чтобы возвести баррикады. За постоянной работой некогда формироваться гиблым мыслям, и Орион находит усталость после поднятия тяжестей весьма приятной; впервые сон его крепок и безмятежен. Талия, которая раньше специализировалась на поддержке, сооружает ловушки и как-то изготавливает взрывчатку из подручных материалов. К счастью, канистр с горючим тоже пока в достатке.       Первые сутки они ещё как-то терпят, но потом потребность в элексе пересиливает страх.       — Ты была права насчёт Абессы, а мы не слушали, — наконец признаётся Орион: он давно думает об этом, но почему-то до последнего молчит. — Этот город под куполом — торговый узел, где есть община альбов. Мы можем торговать с ними и возвращаться обратно.       — Только мы будем выходить вместе, — решительно ставит условие Талия, будто заранее знает его мысли. — Ты обещал быть рядом.       Разделяться не стоит; даже потенциальная потеря их убежища не стоит риска, и Орион соглашается. Вместе они собирают всё полезное, что могут найти в округе, вместе же вооружаются подручными средствами — топором и ножом, — чтобы хоть как-то обезопасить себя, и, следуя в лесу параллельно дороге, оказываются в Домед Сити, где выменивают немного элекса.       Женщина-альб, видно, услышав о них, выходит за ворота, чтобы познакомиться, но Орион с Талией больше походят на загнанных зверьков и наотрез отказываются называть имена. Несмотря на опасения, их спокойно отпускают и не преследуют.       Хлам Старого мира не бесконечен, выбираться каждый раз приходится всё дальше от убежища, поэтому постепенно они переключаются на изготовление чего-то более сложного и полезного. Знания альбов помогают чинить более-менее пригодную технику, а также строить что-то новое; Орион собирает перегонный аппарат и размышляет над возможным потенциалом, когда Талия высаживает растения с особо ценными лечебными свойствами.       Так дни растягиваются в недели. Тишина между ними приятная и даже уютная — совсем не такая, как под мостом, где они разбредались в разные стороны и страдали в одиночестве. С утра и до самого вечера Орион будто сжимается в единый комок нервов, пока занимает мышцы работой, а потом — просто отпускает. Он находит спокойствие, как под элексом, в тишине дома; ему нравится сидеть на втором этаже и следить за горизонтом, наблюдать за восходом солнца и как Талия, сидя на коленях, бережно касается растений.       Ещё недавно его воротило от существования, полного безделья, без войны, без приказов Незола, но сейчас внутренняя пружина будто расправилась. Пришлось адаптироваться к тому, что имеется. Как бы ни была бессмысленна жизнь, всё же она уже есть, и расставаться с ней он не готов — иначе бы присоединился к Незолу. Спорить с таким сильным фактом бесполезно.       Преодолевая внутреннюю брезгливость, он кидает спальник на кровать, но всё равно не расстаётся с мыслями о насекомых, что обычно водятся в вещах Старого мира. Когда они только нашли дом и принялись выгребать мусор, Талия приподняла груду тряпья и тут же зажала нос рукой, машинально выпустив его из рук. Даже Орион содрогнулся при виде разбегающихся чёрных точек — а некоторые, мать их, ещё и взлетели, — хотя раньше он не страдал от впечатлительности. Подумать только, какой абсурд — убивать диких мутантов, которые могут перегрызть тело пополам, но вздрагивать по вине какой-то мошкары?       И всё же он опасается больше не соседства насекомых, а того, что они могут перенести с укусом. Орион чувствует себя беззащитным посреди леса, в окружении дикости, без поддержки техники и врачей, а потому — перестраховывается, когда несколько раз выбивает матрац перед сном. От сырости и времени деревянный каркас кровати давно прогнил, и Орион нисколько не удивился, когда тот однажды сложился, точно карточный домик, утянув его за собой на пол. В принципе, всё и так устраивало.       К Талии лезть — себе дороже; чутьё подсказывает, что ей нужно время разобраться в себе, хотя мысли то и дело возвращаются к проклятому мосту, где все они были вместе, но — отчаянно одиноки. Однако Орион не знает ни что говорить ей, ни что при этом делать, а собственные руки кажутся лишней деталью, когда они вынуждены общаться по каким-то делам.       Всё это глупо; Орион чувствует себя глупым и со вздохом перекатывается на спину, уже не пытаясь поймать слетевшую с глаз дрёму. От всей исковерканной души он проклинает дар разума и горько усмехается, когда на ум приходит изречение Старого мира: «Мыслить — значит существовать».* Эволюция явно заигралась с объёмом мозга, когда выдумывала изощрённые способы выживания для своих любимых видов, и не потрудилась сообщить, зачем позволила зародиться столь гибельным побочным эффектам.       Орион больше напоминает себе разумное растение, нежели альба, когда слышит скрип двери и несколько неуверенных шагов в его сторону; Талия застывает в метре от кровати бледной тенью. Если бы он сейчас проснулся, то непременно бы всполошился, но сейчас, зависнув где-то между реальностью и очередным помутнением, он жаждет избавления от постылой двойственности.       Она усаживается рядом, и некоторое время ничего не происходит — по крайней мере, для Ориона, — лишь затем ощущается явственное давление её руки где-то в области предплечья. Когда она перемещается и касается его шеи, кожу обдаёт жаром, хотя пальцы холодные.       — Что ты делаешь? — голос срывается на хрип, дышать сложно, словно пустыня из Тавара мгновенно переселяется в горло. Талия же говорит тихо, но с лёгким нажимом:       — С первых минут этой жизни я не испытываю ничего, кроме страха и боли. Пожалуйста, докажи, что существуют и приятные эмоции, или я сойду с ума.       Ответить он не в силах, да и что бы сказал? Что вряд ли они способны отличить «хорошие» эмоции от «плохих»? Талия остаётся альбом — сильным созданием, — поэтому стянуть с Ориона нагрудник не составляет для неё труда. Он её не останавливает, а только ошарашено таращится в пустоту за её плечом, утопая в волне новых чувств — горячих, как лава. Оцепенение сковывает каждую мышцу тела, и в то же время что-то тяжело поднимается в районе диафрагмы, будто после долгого сна.       Она усаживается сверху, фактически продолжая разбирать его по частям. Конечно, он носит броню почти круглыми сутками, даже спать приходится в ней, чтобы не окоченеть, поэтому Орион не в восторге от лёгкости в руках и груди, ничем не сдавленной; холод ночи мгновенно нападает на беззащитное тело.       — Как же я устала от этой оболочки… — бормочет она с привычной уже злобой в голосе, чуть отодвигаясь и сдирая с Ориона наколенники. Когда её руки опускаются на пояс, он перехватывает запястье и впервые встречается с Талией взглядом. В молчании они понимают друг друга лучше всего — это их личный способ коммуникации, куда более чувственный, чем слова и непонятная мимика.       Вскоре уже его руки шарят по её телу, освобождая от верхнего слоя брони, как она и просила. Кажется, никто из них на самом деле не знает, что делать дальше, но Талия как всегда первой бросается в омут и ведёт его за собой. Когда она чуть выгибается назад, чтобы потянуть молнию на своей одежде вниз, ворот его комбинезона чуть сдавливает шею, и Орион почти задыхается. На них преступно много слоёв лишней кожи — такой же бледной, как их собственной, — слишком много барьеров.       Орион никогда прежде не показывался кому бы то ни было обнажённым — не только физически, но и духовно. Талия тоже выглядит не такой уверенной, какой хотела показаться сначала, и он немного помогает, аккуратно касаясь участка кожи на бедре. Пальцы чертят невидимую линию всё выше и выше, будто набираясь храбрости для исследований. С каждым прикосновением он пылает изнутри; наверное, лишь внутренний ледяной стержень не позволяет тотчас развалиться на части.       О холоде они оба забывают — или же сливаются с ним, как истинные альбы, — отдавшись новым ощущениям с головой. Ему нравится наблюдать за ней, как и раньше, но теперь — нестерпимо хочется касаться, тянет укрыть ладонями её снежную кожу от ночной тьмы, от боли. Будто прочитав его стремление, Талия перехватывает его руку, но не за тем, чтобы остановить, а наоборот, уводит вниз, чтобы открыть источник восхитительного жара.       Он сходит с ума, когда она склоняется и ложится сверху, кожа к коже, царапая грудь бледными сосками. Сердце рвётся наружу, как и её — стремится к нему. Орион удивлён, но охотно делит с ней чувства, — может быть, для этого они и существуют? — свой собственный жар, скопившийся под кожей.       Наверное, впервые за всю сознательную жизнь они по-настоящему не одиноки.