Для меня стало сюрпризом...

      С вечера откровений прошла неделя. Больничный Ренки закончился, здоровье пришло в норму, дружба с соседом становилась только крепче и, похоже, переходила на новый уровень. На этом хорошие новости заканчивались.       До сессии оставалось совсем немного. В последние моменты студенты в панике изучали материалы, судорожно готовились и что только не делали ради того, чтобы нормально подготовится. Ренка был от них не далек — с утра до ночи, в завтраки, обеды и ужины он сидел с учебниками, в буквальном смысле не выпуская их из рук. Во время своего вынужденного больничного он обращался к преподавателям, получая от них пропущенные лекции и наверстывая упущенное со свойственной ему старательностью, так что хвостов у него не оставалось и зачетная неделя была пройдена одним махом, без дополнительных проблем.       Но получение необходимых знаний омрачалось тем, что своего случайного партнера с памятной вечеринки он так и не нашел. Ренка в буквальном смысле пообщался со всеми, кто мог хоть что-то знать. Единственный, к кому он еще не пристал с расспросами, был Сома, который продолжал пропадать на занятиях до глубокой ночи, а рано утром убегать на пары. Его выловить все никак не удавалось. Даже когда в загруженном графике Такаги появлялись моменты передышки, у Канрея их не было. Разговор переносился и переносился. Сведения, полученные от Кодзуки и Томаса, подтвердили все опрощенные, включая девушек. Но больше никто ничего сказать не смог. Одни плохо помнили вечер, другие уже спали, третьи вообще ничего не видели за бутылкой. Даже Мизуки — именинница, трезвенница — сказать ничего не смогла. У Ренки к тому времени начало складываться четкое ощущение, что его водят за нос, покрывая того, кто решил им воспользоваться. И это не могло не огорчать.       С грохотом опустив голову на край стола, Такаги замычал себе под нос. В столовой было шумно — студенты брали еду так, словно она была последней в мире и при этом болтали друг с другом на очень повышенных тонах. Мысли из-за этого откровенно спутывались и мешались, а знания из лежащего на столе учебника по философии не усваивались. — Такаги, запихни себе в рот булку и помалкивай, пожалуйста. — для Сомы проблем не было. Ну, кроме, разве что, мычания сидящего напротив него Ренки. Который, услышав возмущения от соседа, закрыл рот и замолчал. — Как ты вообще можешь что-то понимать в таком шуме? — от разговоров стогласой толпы у Такаги в голове набатом стучали колокола. Холодное дерево стола малость остужало запекающиеся от обилия знаний мозги, но от воплей уж точно не освобождал. — Концентрация и отрешенность. Ничего более. — Канрей же успевал не только зубрить учебник по углубленному праву, но и размеренно жевать свой завтрак, состоящий из риса с вареной курицей и сэндвичей. Это восхищало, но и заставляло малость завидовать.       Ренке эти слова были знакомы, но помочь не могли. Оставалось только поднять голову и действительно пихнуть себе в рот булочку с корицей, затыкая ей все свои возмущения. Соме мешать не хотелось — за ним хотелось только наблюдать. За тем, как он придерживает одной рукой прядки челки, упирая ладонь в смуглую щеку. За тем, как он шевелит тонкими губами, бормоча себе под нос определения. За тем, как он с шуршанием перелистывает страницы своими горячими тонкими пальцами. За тем, как его глаза бегают по строчкам, а язык проходится по губам… Такаги с шумом проглатывает вставший комом кусок булочки и отдергивает себя. Хорошо, что откровенного наблюдения за собой сосед не заметил, иначе пришлось бы выкручиваться. Нельзя так пялится на человека, нельзя! Но Ренка не может. Слишком привлекательный, Сома в последнее время завладел всем его вниманием даже не потому, что был единственным оставшимся участником вечеринки, которого второкурсник еще не опросил. Теперь за этим стояло кое-что большее, которое любовью назвать боязно, но и не назвать так не получится.       Желая отвлечься от мыслей о том, насколько же сосредоточенный Сома красив и как бы хорошо было бы снова засесть с ним в комнате и разоткровенничаться, Ренка перевел взгляд на интерьер окружения.       Столовая уже была украшена в Рождественском стиле. В самом ее центре поставили большую искусственную елку, украшенную разноцветными гирляндами и шариками. Выглядело красиво и совсем не простенько, а даже помпезно и с пафосом. Особенно если учитывать, что верхушка звезды упиралась прямиком в высокий потолок. По стенами тут и там была развешана мишура, над дверными проемами повесили свечки, венки и омелу, на стекла наклеили звезды, еловые веточки и свечки из пластмассы. В общем, дух Рождества чувствовался. А «Первое звено» еще и пообещало устроить в новогоднюю ночь вечеринку для тех, кто останется в кампусе и не поедет к родным.       Такаги не знал, пойдет ли на нее. Он и с последствиями первой еще не до конца разобрался, а тут и вторая намечается. Стоило ли вляпываться снова? Кстати о вляпываться… — Сома-сан. — собравшись с силами и наконец сформировав в голове нужные слова, Такаги решил наконец открыть ту причину, по которой Сома вместо того, чтобы в одиночестве учить предмет сидит сейчас с ним. — Я тебя на обед пригласил не только вместе поесть, но и кое-что разузнать. — Что конкретно? — Такаги показалось или Сома как-то напрягся? Глаза забегали, учебник на стол положил. — О вечеринке кое-что. Мне говорили, ты туда пришел тоже и мне очень нужно опросить тебя. — Ренка внимательно смотрел за жестами и мимикой соседа и мысли о покрывательстве только укреплялись в его голове. Сома что-то знал. — Слушай, Такаги, давай этот разговор отложим на вечер? У меня сегодня первый зачет и… — ну нет, так просто не отвяжешься! — Кто был ко мне ближе всех на вечеринке? — вопрос повис в воздухе, среди шума и гомона, но не растаял, а так и остался. — Такаги, вечером. Пожалуйста. А теперь… — вместо ответа на вопрос сосед подхватил со стоящей на столе тарелки вторую булочку и пихнул ее в раскрытый рот Ренки, мешая ему говорить. — Ешь давай. До звонка осталось не так много. — Хорошо, но вечером ты от меня не отвяжешься, так и знай. — улыбнуться по шире, на губы не смотреть, думать о хорошем и не думать о том, что Канрей от него что-то скрывает.       Ясно, здесь ответ получить можно будет только позже. Зря Такаги отложил разговор с Сомой на потом. Сразу бы спросил и не мучал ни его, ни себя. А теперь будет выедать соседушке мозги сразу после зачета. Нет, если бы он был менее тактичным, он и сейчас мог бы серьезно насесть на него, но решил быть спокойнее и уравновешеннее и не мешать тому готовится к серьезному испытанию для нервов. К тому же, он не мог так отнестись к человеку, от слов которого где-то в сердце екало, а внутренний голос плавился. Раскованный и характерный, саркастичный и общительный — новый Сома, которого Такаги узнал за эту неделю, вызывал в юноше смешанные чувства. Дружеская привязанность мешалась с желанием чего-то большего и это не могло не смущать. И вместе с тем не могло не ослаблять подозрений по отношению к Канрею.       Взгляд жующего Ренки задержался на омеле. Мысли потекли не в ту сторону. — Сома-сан, ты же останешься в кампусе на Новый год? — к черту вечеринку, у него есть более интересное предложение. — Куда мне деться? Есть какие-то предложения на времяпровождение? — Канрей снова погружен в учебник, но это не мешает ему слушать друга. — Ага. Давай на Новый год, после ужина засядем здесь под елкой и будем смотреть тематические фильмы? — простенько, но очень душевно. Так Ренка проводил каждый Новый год, когда у него была семья. — Типа, как это бывает у детей и семейных парочек? — Такаги смущенно агакает, а его сосед откладывает учебник и задумывается на несколько долгих секунд. — Звучит заманчиво. Я могу поговорить с главной поварихой и обеспечить нам закуски. Устроим свою локальную вечеринку. — И она будет куда лучше алкогольной пати «Первого звена». — Ренка улыбается и про себя отмечает, что должен будет выбрать лучшие из известных ему Рождественских фильмов.       На том и порешили. А затем Канрей спешно подскочил и, коротко распрощавшись с Ренкой, убежал. До звонка оставалось десять минут, но перед зачетами преподаватели просили приходить пораньше, дабы распределить билеты. Такаги громко желает другу удачи. Со своего места приходится подняться и ему — у него сейчас тоже зачет, по философии, и если он хочет получить билет одним из первых (а он это хочет, чем больше выбора, тем ему приятнее) то нужно поспешить к аудитории.       Но, когда он к ней подходит, у дверей уже оказывается толпа. Приметив среди знакомых лиц светловолосую макушку Карин, Ренка тут же метнулся к ней, пролезая между сокурсниками и попеременно извиняясь перед теми из них, кому он в спешке отдавил ноги. — Карин! Привет… — пробиться оказалось трудно. После смеси стольких запахов — одеколон, обед, цветы — в носу неприятно щипало и дышать было трудновато. — А вот и ты, Та-кун. — девушка широко улыбнулась, цокая каблучком о плиточный пол. — Готов сдавать в первых рядах, дружище? — Я толком не спал две ночи и зачитал до дыр конспекты Сомы-сана за второй курс. Так что, думаю, я готов. — как хорошо иметь сокурсников, знающих, что вот эта девушка точно займет место другу. Никто не спорит, не сопротивляется, не зудит. Даже не слушает. — Уууу! Кстати… Как там у тебя на фронтах сближения? — усмешка скользнула по губам Карин, а Ренка тяжело вздохнул. Когда твоя подруга яойщица, следует быть готовым к тому, что она сведет вас с наиболее близким парнем. Но тут такое сводничество причиняло некоторое стеснение, ибо было вполне оправданным. — На месте не стоим. К заветной точке все ближе. — Такаги случайно поделился с ней тем, что чувствует к соседу, а теперь получил лучшую сваху в мире. Как говорится, не прогадал. — А как твой контакт с целью операции К.Ш? — Неудачно. Думала, вечер поможет сблизится, но цель покидает позиции. — ясно, значит, Кодзуки уедет домой на Новый год. Не повезло Карин — влюбится в парня, который ее подкаты считал исключительно дружеским жестом.       Вздох разделяю на двоих. Переглядываются и тихо хихикают как раз в тот момент, когда дверь с тихим протяжным скрипом приоткрывается. — Проходим по одному, ребята, по одному. — преподавательница философии осматривает их холодным пробирающим взглядов и открывает дверь полностью.       Ну, вот и пришла пора ступить за порог локального ада. — После вас, мадам. — нет, он отказывается первым заходить в этот пропахший сигаретами и одиночеством кабинет, в котором холод пробирает до самого сердца. — А говорил, готов первым пойти. Ну-ну. — Карин беззлобно подкалывает его и с неохотой совершает первый шаг.       Остается только пожелать ей удачи. Ей и им всем заодно.

***

      Зачет есть. Первый из всех, он задает темп всему остальному, потому что в зачетной книжке у Ренки теперь красуется отлично.       Из кабинета после получения зачета он выбредает в состоянии крайней потерянности и некого разочарования от самой госпожи-жизни. Нервы ни черту, стоит признать. Ну и в жопу это все, он сдал. Дальше только череда настолько же морально сложных, невыносимо ужасных, ненавистных… В общем, зачетов еще порядком. И пережить их все придется, как бы не хотелось.       С трудом Такаги одбредает в столовку. Снова. Выпить чайку, отдохнуть за столом, уйдя в прострацию и послушать, как там у остальных со сдачей зачетов по самым разнообразным предметам. В помещении оказывается тихо, хотя студентов порядком. Постные лица, пустые глаза — все становится ясно еще когда Ренка входит в столовку. Зато за одним из столов, в самом дальнем углу, у окна, он замечает знакомую макушку с выбеленными кончиками прядок. — Сома-сан, ну что, как сдача? — слова льются изо рта потоком, но они не имеют ни смысловой нагрузки, ни какой-либо окраски. Просто бесполезные слова, призванные заполнить тишину. — Как всегда на отлично. — спокоен как глыба льда и в то же время беспокоен как запертый зверь. В глазах его пламя уходящей тревоги. — Я ведь правильно думаю, что и ты сдал хорошо? — Так легко понять? Я, вроде, бледный и трясусь весь. — стул кажется жестким и неудобным, а в желудке сворачивает тугой комок. Да, теперь ему не до того случая на вечеринке. — Но улыбаешься. Значит, все не так плохо, как кажется на первый взгляд. — легкая усмешка, такая нежная и добрая, что скулы сводит от удовольствия, а пальцы на ногах невольно поджимаются. — Господа сдавшие, здравия желаю! — невероятно знакомый голос разрушает их тихую идиллию. Ренка почти мечтает, что бы его обладатель пропал куда подальше.       Теруо Нода подходит к их столику с подносом, на котором стоит несколько стаканов с чаем и тарелка с сэндвичами. За ним вяло плетется Мизуки, совершенно потерянная и уставшая. Ее кожа настолько бледная, что в гроб краше кладут, а глаза запали и потускнели. — Мы тут с вами присядем, хорошо, вы не против? — Такаги и рад бы выразить протест, но лидер «Первого звена» беспардонно усаживается рядом с Сомой и со звоном ставит на стол поднос. — Нет? Вот и славно. — Вы уж простите его. — Мизуки присаживается рядом с Ренкой и тихо шепчет ему на ухо, посматривая на своего жениха. — Он у меня не лучший в праве, а препод еще и завалить его пытался…       Такаги морщится, вспоминая старого преподавателя по праву. Тот еще засранец, который очень любит засыпать вопросами и, не дав времени ответить, ставить оценку. Теперь Теруо прогонять как-то и стыдно. Пусть посидит, если хочет. Но Соме это крайне не нравится — Ренка видит это по тому, какая злоба появляется в его глазах и по тому, как поджимаются его губы. — Сома-кун, ты в последнее время так от нас отдалился. — Теруо отпивает чаю и начинает болтать без умолку. Вот у человека реакция на стресс. Такаги молит Всевышнего, что бы стресс Ноды закончился как можно скорее, пока он не сошел с ума от его болтовни. Образ серьезного лидера «Первого звена» с треском разбивает о реальность, в которой Теруо очень волнительный и очень болтливый человек. — Я все думал, почем да почему, а ты вон как. С Такаги-куном все ближе и ближе. — в голосе и взгляде Теруо проскальзывает что-то непонятное. Ренка напрягается. К чему это он? Или у Такаги снова начинается приступ паранойи? — Мы стали близкими друзьями, Теруо-сан, тут уж не поспоришь. — Ренка отвечает за напряженно сжавшего кулаки Сому и взглядом просит того немного успокоится. — Простите, что отбираю его у вас. — О, нет-нет, я не тебе в упрек, Такаги-кун, я… — путается в словах и замолкает, иссушив реку своего красноречия. Ренке это не нравится. Слишком подозрительно.       На этом разговор и прекращается. Теруо больше не решается заговорить, хотя пару раз порывается. Но Сома ни разу даже не удосужился ему ответить, только отводя взгляд и хмурясь. — Сома-кун, можно попросить тебя на приватный разговор? — просьба в воцарившейся тишине прозвучала внезапно. Ренка внимательно наблюдал за реакцией Канрея. — Почему бы и нет? — Сома поднимается изо стола, задвигает обратно стул. На Такаги не смотрит, а когда тот пытается поймать его взгляд, отводит его.       Они уходят слишком неестественно — прямые спины, минимум движений. Такаги и рад бы последовать за ними, но Мизуки не отрывает от него взгляда. Мысли тянутся рекой дегтя и их с трудом удается привести в норму, чтобы бы вытащить из них одну идею. — Мизуки-сан, я пойду куплю еще чаю. Может, вам тоже купить? — максимально добро, так, что бы не заподозрила, но без слащавости. — Нет-нет, Такаги-кун, не надо чаю. Может, ты лучше останешься со мной? Теруо потом все купит. — девушка пытается его удержать. Вцепляется в руку, говорит елейным голоском, но держит не сильно и не старается. Устала, по лицу видно. — Хочу купить сам. Подождите тут немного. — ему хватает лишь слегка дернуть на себя руку и она отпускает, не желая удерживать. — Как хочешь… — ее взгляд Ренка чувствует на себе, даже когда торопливо убегает сначала к буфету, а затем, совершив крюк, к выходу из столовой.       В коридоре Такаги тут же осматривается. Тихо, но Ренка знает, куда нужно идти, что бы наткнуться на звуки. Туалет на первом этаже — то место, куда Сома уходит, прячась от мира, чаще всего с сигаретой. Такаги помнил, как застал его там однажды, еще в самом начале обучения, а затем смог выяснить, что это — почти единоличное убежище самого мрачного студента «Дельты». Идти приходится тихо — снова напрягать себя, но на этот раз не превозмогать. Дойти до холла, свернуть в небольшой проход. Голосов пока не слышно — звукоизоляция хорошая. Но стоит только тихо шмыгнуть в туалет и так же бесшумно запрятаться у раковин, как переговоры становятся вполне себе отчетливыми. — Сома-кун, так не может продолжаться вечно! — Теруо зол, его голос полнится раздражением. В его словах чувствуется призыв и уже это не нравится. — Он всех опросил, ищет. Вышел на нужное направление, скоро до всего дойдет сам! — Теруо, прошу, тише. Мы не настолько в укромном месте, нас могут услышать… — Сома испуган, голос его дрожит. Ренка напрягается и почти задерживает дыхание, прислушиваясь к прерывистым вздохам. — Сома, прятаться больше не получится. Ты должен все рассказать, иначе это сделает кто-нибудь из нас. — Такаги все понимает. Слишком долго носил в голове мысль о заговоре и покрывательстве, что бы не понять. Но сомнения все еще теплятся и мир еще не разбит. Он просто параноит, они не о нем. — Что будет лучше — чтобы он узнал от нас или все-таки от тебя? — Теруо, ну как ты себе это представляешь? — отчаяние звучит в ставшем таким любимым голосе. Боль, боль, столько боли. Ренке тоже больно. — Такаги, я тут узнал, что ты уже почти две недели ищешь человека, который тебя трахнул на вечеринке. Ну так вот, это я, представляешь?       Время прекращает свое движение. Ренка задыхается от боли, пронзившей его насквозь, от копчика до головы. Ноги подгибаются, он тихо сползает на холодный мокрый кафель, не заботясь о чистоте черных брюк. Глаза жжет, сердце словно пытается замереть. Стиснуть зубы, ни вздоха боле, не выдать себя всхлипом и воем. — Он возненавидит меня. — уже, Сома-сан, уже.       Вот почему была забота. Вот почему были эти странные взгляды, жесты, действия. А Ренка… Ренка верил ему. Почти готов был снять со счетов. Он рассказал ему свою историю, открыл душу, доверил самое сокровенное! Его сердце, после смерти Ицуки очерствевшее и потерявшее шанс на любовь, ожило вновь за ту неделю, что они провели вместе. Такаги полюбил его — на этот раз точно, честно и открыто, без приукрас и лишних слов. Те чувства, что разгорались в нем всю неделю — любовь. И теперь эта любовь колом вбилась в грудь, пронзая ее. Кол не осиновый, стальной, так, что бы причинить боль, но не убить. — Сома, но если он узнает сам, будет еще хуже. — Теруо-сан знал. Знал и соврал ему. «Я не видел, прости.» Лгун! Лжец!       Оба лжецы. А кто еще? Мизуки, Кодзуки? Кто еще врал ему, покрывая того человека, которому Такаги и так верил? — Я не хочу терять его. Я… Я совершил такую дурость. — глухой удар кулака по кафелю. Память волной, захлебнуться бы, да нельзя. — Я люблю его и сам же от себя отгоню.       «Я люблю тебя.»       Вот чей голос звучал в его снах на протяжении этих дней. Вот чьи руки ласкали его во снах. Боль и кровь, первый крик, себя не сдерживать. Толчок — слезы из глаз. Губы на щеках, шепот, дрожащий голос. «Люблю тебя, прости, люблю тебя…» Резкие движения, ногти под кожу, губы на шее, горячее дыхание. Боль и страсть, кровь и наслаждение — смешались во едино чувства, которые сносили крышу. Его порвали, но ласки настолько нежны и чувственны, а толчки такие почти осторожные, что Такаги может только плакать, но не вырываться. Он вообще почти ничего не понимал, кроме того, что рядом есть человек, а внутри него жарко. Перед глазами было мутно, мыслей в голове не было, но Ренка помнил, что в редкие моменты прояснения пытался сопротивляться. А затем снова дымка алкогольной мути и забытья, из которых выход один — сон. — В этом и моя вина. В большей степени моя. Если бы я тебя не споил, если бы не уговорил… — Теруо знал, все знал. Видел и понимал, но не смел говорить. Ублюдки, какие же они ублюдки. — Все хороши. И хватит об этом. — Такаги чувствует, как первые слезы стекают по щекам. Была бы возможность, он бы расцарапал себе грудь, остановил сердце, потому что боль в нем была такая сильная, что жить не хотелось. Хуже было только тогда, когда Ицуки рвали собаки на его глазах. Вместе с болью расцветает злоба — пока еще первые ее бутоны, что скоро раскроются. — Я скажу ему сам. Сегодня вечером, когда он снова спросит меня. — Молодец, Сома. Ты сделал правильный выбор. — но его не сделал Ренка, когда позволил себе вновь сблизится с человеком, хотя знал, что отношения с ними хрупки и недолговечны.       Из туалета он уходит так же тихо, как и зашел. Срывается в туалет на втором этаже, проносится вихрем мимо ничего не понимающих студентов. Запирает за собой дверь, прижимается к ней спиной и сползает на пол. Воет раненым зверем, так громко и надсадно, что срывает голос. Снова предан, снова обманут. Глупый и наивный дурак, который верит людям. Но ведь он правда не видел подвоха! Он жил с этим человеком полтора года, почему бы тому было не позаботится о нем? Но все сложилась. Забота объяснилась, и слов больше не подобрать. Такаги полюбил снова и снова потерял. Только теперь потеря еще больнее, так как принесший эту боль человек жив. Просто совершил то, что простить трудно. Разбивая кулаки об пол и сдирая с губ кожу, срывая голос от крика и ломая ногти о кафель, он воет волком от причиненной боли, не веря в правду, но уже ее принимая.       С трудом вытащить телефон из кармана брюк, задумывая месть. Найти избранный контакт — Сома Канрей. Дрожащими пальцами набрать ему короткое сообщение: «Мы с Карин пошли погулять по кампусу, прости.» Подруга сейчас ушла в общагу, ей что-то нужно было там взять, ее не будет до звонка, все пройдет отлично. Месть удастся, когда вечером он все скажет.       Бутоны злобы распускаются, отравляя ядом. Невыплаканные слезы высыхают, крик прекращается на самой высокой ноте. Он все сделает правильно.

***

      За окном — ночь. В душе — разбитые надежды, павшая вера, закат. Ренка сидит за столом, откинув голову на стул и считает — от одного до десяти до новой смерти, что пронзает тем самым стальным колом совершает круговое движение на сто восемьдесят. Часы тикают и их ход ясно слышен в немоте, ставшей владелицей комнаты, в которой чьи-то часики прекратили отмерять минуты.       Скрип двери, входит в комнату тихо, боится потревожить, надеется не встретить. И натыкается на наигранную улыбку и лживый блеск в потухших глазах, красных от не покинувших их слез. — Привет, Сома-сан. — держать себя в руках, но представлять месть. Разбиваться самому и бить стеклянный мост, связавший их. — Еще ждешь? — верил в лучшее, но разговора не избежит. — Да. Я очень хочу узнать, так что давай поговорим, хорошо? — эти глаза, это лицо. Серое с аквамариновым оттенком — любимый цвет стал цветом его проклятия. — Ладно. — усаживается на свою кровать. Немножко нервно, срываясь на самых простых движениях. Как он раньше не замечал? — Так… Что ты хотел узнать? — Немногое. Кто был ко мне ближе всех на той вечеринке? — видеть, как он теряется, от чего-то приятно. Поджатые губы, морщинка на лбу ощеривает края подживающей раны. «Только бы не пошла кровь, если она пойдет, я не сдержусь, все рухнет, только бы не пошла кровь…» — Кто изнасиловал меня в ту ночь? — удар под дых, до шального блеска в глазах, до сиплого выдоха, в котором смешались его растерянность и страх.       Молчит и смотрит, то туда то сюда мечется взгляд и пальцы двигаются слово бы сами по себе. Прямая спина, скомканные движения, неверное ему дыхание. Молчит минуту, молчит вторую, словно бы набираясь сил. — А знаешь, я передумал. — Ренка поднимается со стула. Майка оседает на нем мешком, губы дрожат в болезненной усмешке. — Мне не нужен ответ на этот вопрос. — ближе, еще ближе, почти касаться губ губами, столкнуться лбами и смотреть в глаза. Это могло бы быть очаровательно и трогательно, но в груди у Такаги кровоточащая рана. — Хочешь скажу почему? — Почему? — еле слышный шепот, едва шевелит губами, выдыхая свой приговор. — Ты изнасиловал меня, Сома Канрей. — Ренка хватает его за запястье и сжимает. Кому больнее — Соме, в кожу которого грубо впились короткие ногти, или Ренке, которого предательство убило еще раз? — Воспользовался мной, как куклой. — Ренка, я… — оправдания не помогут. Больше — нет. — Я бы все понял, Сома. Но ты сбежал! — не секс принес разочарование. Колом стало то, что Канрея не было тем утром рядом с ним. Потому что он испугался и сбежал. Предал. — Ты думал спустить все на тормозах? Думал, что я все забуду? — растерянность, сладкая мука в любимых глазах. А сам умирает вместе с теми чувствами, что старается похоронить. — Правда вскрывается, Сома. Всегда. — Такаги-кун… — жарко дыхание на губах, это почти поцелуй. — Ударь меня. Уничтожь меня. Только пусть твои глаза больше не будут такими. — Живи с этим, Сома-сан. Живи с последствия того, что ты сделал. — самая худшая месть — это жить с осознанием. Ничего не может быть хуже, Ренка знал это, потому что ночами ему все еще снилась не спасенная им сестра, погибший под завалами отец и мать, к которой он опоздал.       Такаги отходит от него. Отворачивается, бредет к своей кровати словно пьяный. Это конец. Вере, надежде, любви, ему самому. Если бы это был Том было бы не так больно. Но это Сома, и этот факт разбивает жизнь на крошево, от которого в легких все колет. Даже вдохнуть больно.       Ренка прячется под одеялом от мира, от взгляда Сомы, от самого себя. Тихо тонет в разочаровании и надеется, что сегодня умрет. Потому что терпеть это больше нет сил.