Everything gonna be alright

«Напомни мне, что в среду на следующий неделе у меня экзамен по экономике» — пишет Томас Ньюту за полторы недели до самого экзамена, свято веря, что тот будет пинать его за учебники всю следующую неделю. Ньют не пинает, хотя и отвечает на эту смску «лады, Томми», потому что и сам забывает на следующий же день. *** Нет, Томас не был сентиментальным. Ну хорошо, был, но не до той степени, когда у людей едет не только крыша, но и фундамент на объекте своей привязанности. Ну хорошо, ладно, Томас действительно был чертовски сентиментален, но к фразе «Ты помнишь, какой сегодня день?» в восемь утра в среду был не готов хотя бы морально (Ньют умчался куда-то в жуткую рань, оставив Томасу только записку на тумбочке с этой ужасающей фразой). Отсутствие Ньюта пугало еще больше — значит, он бегал, готовился к чему-то, возможно, даже строил великие планы, а Томас даже не знал, по какому поводу. Это пугало. Именно в этот момент Томас поблагодарил себя-благоразумно-сентиментального за обведенные красным в календаре даты. Единственной проблемой было то, что там были далеко не все «праздники». Первая мысль, годовщина, не подходила, потому что они еще не встречались год. Вторая мысль, некая полугодовщина тоже не подошла, потому что встречались они семь месяцев. Третья мысль приходить отказывалась в принципе. *** — Минхо, у меня к тебе чертовски серьезный вопрос, — Томасу нравилось думать, что он не один на один с этой проклятой запиской, и что в его арсенале еще и прекрасная память друга (спасибо, лабиринт, меняющийся каждый день). — Когда мы с Ньютом впервые поцеловались? — Пятнадцатое апреля, — на автомате выдал Минхо и на секунду завис. — Стоп, что? Томас на том конце тоже завис, кажется, осознавая. — Что «что»? — Почему ты вообще думал, что я знаю?! — истерично зашептал в трубку Минхо. Обсуждать отношения Томаса и Ньюта на парах было затруднительно. — Но ты ведь знаешь! — Это все потому, что в день, когда вы впервые поцеловались, вы сделали это и второй раз, и третий, и сотый, и вы, шанки стебанутые, искалечили мне психику своими постоянными обжиманиями! Да вы даже в кино на последний ряд ушли! Уже на четвертой минуте причитаний Минхо Томас осознал — уж лучше бы сам вспомнил, честное слово. Тем более, что эта дата тоже не подходила. *** К вечеру Томас успел перебрать примерно тридцать четыре варианта (да, он считал) и ни один, ни один не казался подходящим. Тем не менее, он все-таки купил пиццу (потому что любому, даже самому шикарному торту Ньют бы предпочел свою обожаемую греческую), свечи и выбрал самую милую (по его мнению) дату. *** Когда Ньют, уставший и загнанный, как после пробежки километров на пять, чуть не валясь с ног, дополз до дома, он был верен единственному желанию — рухнуть на кровать и не вспоминать об иностранных языках ближайшую жизнь. По чистой случайности одновременно с экономикой у Томаса, на факультете Ньюта сегодня был экзамен по французскому, который он не знал от слова вообще. Зачастую, Ньют вообще обо всем узнавал уже в день проведения. Но и предметы он зачастую знал хорошо, а не так, как французский. Настроение было премерзкое, и создавалось ощущение, что следующего, кто спросит у него, как там экзамен, Ньют собственноручно выкинет из окна. Поэтому он совершенно не ожидал такого великолепного приема дома. — Я знаю! — гордо выдал Томас, распахивая двери перед измотанным Ньютом. Тот окинул его непонимающим взглядом. И попытался заползти в квартиру. Но воодушевленный своим знанием Томас этого поползновения не заметил и от двери не отошел. — Сегодня двести семьдесят три дня, четыре часа и… — Томас мельком посмотрел на часы, — и три минуты, как мы с тобой впервые взялись за руки. Ньют, честное слово, не знал, смеяться ему или плакать, потому что это было и мило, и до одури глупо одновременно. А еще он не мог поверить, что Томас считал все настолько дотошно. Ньют не был сентиментален. Действительно не был, в отличии от Томаса, поэтому лишь вымученно улыбнулся, заглянул в переполненные гордостью глаза Томаса, думая, стоит ли разочаровывать его, и все-таки устало вздохнул: — Сегодня среда, Томми, — он прислонился к косяку и снова усмехнулся, видя, как на лице Томаса радость сменяется непониманием, потом осознанием, а после — вселенской скорбью и паникой. — Сегодня среда.