***
Воскресное утро получается даже более не учебным, чем обычно. Уже спустя какое-то время (счастливые часов не наблюдают) Томас и Ньют все еще валяются в постели, на кухне все еще зажженная духовка, кажется, нагрелась до температуры, когда ее можно было бы переплавить на подковы, но выключать ее никто не спешит. — Ты понимаешь, что ты упускаешь, когда дрыхнешь по воскресеньям до двенадцати? — улыбается Ньют и скашивает хитрые глаза на Томаса. Где-то в глубине темно-кофейных глаз разливается растопленное солнце. — А к сессии так и не подготовился, — непонятно зачем вдумчиво выдает Томас. — Давай заведем еще одну маленькую традицию, — Ньют наматывает вокруг себя слои одеяла до тех пор, пока все оно (даже половина, принадлежащая Томасу) не создает мягкий светло-зеленный кокон. — По воскресеньям в восемь утра вставать ты будешь не ради сессии.О сессии, пирогах, воскресеньях и традициях
21 апреля 2018 г. в 14:00
Примечания:
Всегда ненавидела, когда авторы перед фиками лепили картинку "кухня того-то", "комната того-то", но вынуждена сейчас поступить так, дабы вы понимали, о чем я вообще. Под "столешницей", "плитой" и иже с ними подразумевалось нечто вот такое - http://screenshot.ru/upload/image/a5kA
http://screenshot.ru/upload/image/a5kG http://screenshot.ru/upload/image/a5kP
*песня "Lucky" Jason Mraz
Когда Томас в субботу со вздохом ставит-таки будильник на восемь, Ньют готов поклясться, что надвигается апокалипсис. Надвигается не апокалипсис, а сессия, хотя синонимы, — объясняет Томас, почти любовно складывая (чужие) тетради с конспектами в стопочку.
В половину девятого в воскресенье Томас притаскивает-таки свою бренную тушку на кухню, ведомый запахом корицы и мускатного ореха. У плиты стоит Ньют, шуршит ложкой по миске с сахаром и желтками и мурлычет «Lucky»*.
— Это что ты в такую рань затеял? — Томас незаметно для себя подкрадывается почти бесшумно, и от вопроса Ньют даже вздрагивает.
— О, Томми, доброе… — он быстро оглядывает помятую физиономию Томаса и поправляется, — Не очень доброе утро, — улыбается и быстро касается его щеки губами. Видимо, настроение находится чуть (раз в дцать) выше привычного уровня, когда каких-либо нежностей вообще не добьешься.
— Ты не ответил, — напоминает Томас, кивая на расставленные возле плиты миски.
— А, это, — Ньют фыркает, сдвигает Томаса со своего пути и включает духовку, — Это будет пирог.
— Пирог? — глаза Томаса почти лезут на лоб. Вот из-за чего наступит апокалипсис, а не из-за сессии.
— Да, пирог. Это воскресная традиция.
— С каких пор? — Томас насмешливо смотрит на жалкие попытки отыскать форму.
— С сегодняшнего дня? — больше спрашивает, чем объясняет Ньют и наконец выуживает из одного из ящиков форму для пирогов. Откуда она у них взялась вообще?
Томас пододвигает к себе табуретку, садится и еще секунд тридцать вдумчиво прожигает взглядом острые лопатки Ньюта.
— Да что не так? — наконец не выдерживает тот и оборачивается. Его раздраженное выражение на лице в сочетании с венчиком в руке выглядит довольно комично.
— Да все так, — улыбается Томас. — Это все здорово.
— Вот, что действительно здорово, — Ньют цепляет на палец капельку теста и отправляет в рот.
Томас правда пытается оторвать взгляд от губ Ньюта на протяжении нескольких секунд, но потом сдается.
— Не веришь? — Ньют легко ловит взгляд Томаса и растягивает губы в улыбке. — Сам попробуй.
Но стоит Томасу протянуть руку к миске с тестом, Ньют сам зачерпывает пальцем немного и подносит к лицу Томаса. Он виснет еще секунды на полторы, а потом легко слизывает тесто. Оно немного терпкое, сладкое и отдает мускатным орехом. Это действительно здорово.
Это все вообще очень-очень здорово — домашний, ручной, не огрызающийся по пустякам Ньют, пирог в половине девятого утра, тепло и уют, которыми обычно в их квартире и не пахнет. Это все здорово, но как-то неправдоподобно.
— Что не так? — в лоб спрашивает Томас, перехватывая ладонь Ньюта у своего лица и запечатлевая легкий поцелуй на внутренней стороне запястья.
— Да что тебя не устраивает? Милый — не нравится, обычный — не нравится, черт знает, как тебе угодить, — начинает ворчать Ньют, отворачиваясь к плите и начиная смазывать форму маслом.
— Ты мне любой нравишься, — фыркает Томас, поднимается с табуретки и подходит близко-близко, так, что места хватает только на то, чтобы Ньют мог повернуться к нему лицом. А потом Томас подходит еще ближе — Ньют поднимается на носочки, а после и вовсе сдвигает посуду и усаживается на столешницу. — Что милый, что обычный, хотя обычный ты — тоже милый, — поясняет Томас и накрывает губы Ньюта своими. Он чувствует, что тот улыбается в поцелуй.
— Я сто раз просил не называть меня милым, — скорее констатирует Ньют, но в противовес своим словам еще чуть шире раздвигает колени, позволяя Томасу подойти так близко, что тот упирается в край столешницы.
— Но ведь так и есть, — праведно возмущается Томас и снова накрывает губы Ньюта своими. Ладонь, которой Ньют упирается в столешницу ползет назад, натыкается на одну из мисок и случайно сталкивает ее в раковину. Звон стекла о металл заглушает первый судорожный выдох.