Незамеченное

      Перед старой обшарпанной дверью лекционной с витиеватой, вытертой до желтизны медной ручкой, сидели на корточках и подоконниках и стояли в совершенно будничной одежде — не белых халатах — будущие медики. Лера опиралась спиной о стену напротив и, отвлекаясь от вовкиного голоса, эмоционально выражавшего волнение, вяло осматривала будущих сокурсников без всякой мысли найти запомнившиеся с экзаменов лица или, не дай Бог, приемного братца.       За окном прямо напротив них с Рудаковским невероятно живописный клён, — тёмно-зелёный, с сочными нехарактерными, кажущимися чуждыми, малиновыми (вместо охровых) пятнами на листьях, — делал интенсивную зарядку, сгибая ветви влево от усилий тренера-ветра. На одном из дальних подоконников темнела чья-то изящная фигура, хоть вырезай силуэт, как в позапрошлом веке. Свет от окна расходился веером лучей, и занимавший всё горизонтальное пространство над батареей человек в этой огромной белой вертикальной раме казался чёрной, вбирающей в себя внимание, дырой.       Лерина привыкшая к карандашу и набросочному блокнотику рука безотчётно теребила ручку сумки, но Чехова не решалась поддаться искушению, чтобы не отступиться потом от выбранного пути. Минуты ожидания преподавателя тянулись детской прилипающей к зубам ириской; от нечего делать, Лера мысленно (прямая-овал) набросала эскизы разных студенческих групп, штриховую фигуру склонённого к ней неуклюжего Вовки, акварельную зарисовку клёна… Но наброски рассеивались и наслаивались друг на друга, потому что внимание невольно возвращалось к чёрному силуэту. Она не пробовала ажурную вырезку и не смогла бы. Но графика…       Шум вокруг исчез сам собой…              Голос школьного друга, только подкреплённый попыткой приобнять, вернул Рудаковскому лерино внимание. Она повернулась к нему, автоматически уходя от обеспокоенного прикосновения, и рассеянно переспросила:       — Чт… Вовка, прости, что?       — Ты чего так на Глеба уставилась, Лер? Обидел тебя опять?       — Аэ… — для Чеховой вопрос звучал нелепо: она не видела Лобова с утра, с Вовкой они приехали вместе. А ещё Лера ощутила засасывающую пустоту досады, что по надуманному поводу её оторвали от творческого процесса.       Лера непонимающе нахмурилась, бросила взгляд через плечо назад, к неизвестному натурщику, пальцы снова закололо нетерпением. Но обзор вдруг перекрыл некстати помянутый вальяжно подходящий к ним, картинно раскинув руки, Глеб:       — Сестри-и-ичка! Ты что это — с утра, а руки уже дрожат? Как ты скальпель-то держать будешь? — его голос казался довольным, как у наконец-то сытого подзаборного Васьки, так что Чехова невольно ожидала чего-то большего, чем этот выпад.       — Глеб, отвали! — их однокашник сделал защитный шаг вперед, как бы ненароком заслоняя даму плечом, но обрамлённая двумя задиристыми мальчишками «дама» устало одёрнула приятеля и утомлённо-требовательным тоном спросила «брата»:       — Глеб, ты что-то хотел?       Тот удивлённо выпрямился, угольные непричёсанные брови взвились отправленными в нокаут запятыми с совершенно непритворным изумлением:       — Я?! — несколько вдохов между ними длилась пауза, — Это ты пялишься на меня последние полчаса! Решил узнать…       Лобова вдруг толкнули в спину сразу несколько локтей студентов из внезапно пришедшей в движение толпы, грохочущим стадом устремившейся к открываемой аудитории, и он, сбившись с мысли, с округлившимися на миг глазами подался вперед сперва невольно, а затем с неожиданно защитным жестом, который Чехова была готова принять за угрожающий и на всякий случай втянула голову и сжала сумку. Глеб несколько мгновений выглядел, пожалуй, непривычно испуганно или растеряно, пока решительно не упёрся руками в стену по обе стороны от Леры и осуждающе не повернул голову к Вовке, пытавшемуся удержаться рядом с ними, но никак не могущему побороть потока.       Когда толчки и тычки вокруг прекратились, Лобов бросил на неё такой взгляд, что, если бы это не был он, Лера решила бы, что это забота, в порядке ли она. А потом вдруг улыбнулся, криво и как-то гаденько, приблизил губы к лериному противоположному от подходящего, наконец, Вовки уху и искушающим опаляющим шёпотом уточнил:       — Хочешь написать мой портрет? Обращайся! — оттолкнулся, подмигнул… и Лера ощутила, что окаменела, хотя уже можно было дышать, и рядом был лучший друг.       — Эй, Глеб! Ты чего это?!       — Выражаю сестричке сочувствие: первые парты должно быть заняты, какая досада. Да, сестричка? — Лобов снова подмигнул и неторопливо ушёл в направлении аудитории, приковывая ошарашенный лерин взгляд.       — Лер… Лер, чего он? — обеспокоенно затанцевал Володя.       — Предложил написать с него портрет, — честно сообщила Чехова, как серьёзным тоном произносят какую-то высшую и очевидную всем глупость.       — А-а ты?       — Идем искать места, Вовка! — капризно и раздражённо толкнула его несостоявшаяся художница, огибая и решительно идя на занятие.       — Но ты же и правда…       Чехова развернулась, ощущая готовую вылиться на друга злостью неловкость:       — Что «правда», Вов?       — Ну, смотрела на Глеба… — парень стоял, растеряно поправляя сумку на плече.       — Я не знала, что это Глеб. Я привыкла наброски делать, композиции составлять, понимаешь? Это автоматически, — и, как будто говорила с надоевшим своей глупостью ребёнком, склонила голову: — Пойдем уже, а?              Первые парты оказались пустыми. Лера потащила Вовку за одну из них. Быстро разложила пенал и тетрадь, всё ещё думая о том, что это только что было. Справа от неё Вовка издал удивлённый возглас:       — Лер! Смотри, парты двойные, просто 19-й век какой-то!       — Угу, — она аккуратно рисовала поля.       — Оба-на! Смотри, что я нашёл! — почти по слогам пропел друг, заставляя Леру скосить взгляд.       В руках у Вовки была недоободранная часть блокнота А5 для набросков и огрызок мягкого карандаша.       — Держи! Прям как специально для тебя!       Девушка непроизвольно оглянулась в поисках Глеба, и не увидела «брата» нигде. Она почему-то не сомневалась, что это лобовские штучки. Лера отобрала у друга сокровище, запихала обратно в стол… и всю первую часть лекции тратила силы на то, чтобы не мечтать о перерыве и карандаше.       А на короткой, как вдох, перемене всё-таки вытащила блокнотик, развернула вертикально и уверенно вывела перекрестие старых рам и делающий зарядку клён. Чехова не успела совсем немного. Положила зарисовку под пенал и услышала знакомое хмыканье сзади. Обернувшись резко и неожиданно для неё самой, Лера встретилась с насмешливым взглядом Лобова. Он беззвучно произнес: «я же говорил!» и кивнул по направлению кафедры.       — Продолжим! — послышалось оттуда.              Лера расширила глаза от гнева, стиснула губы, так же резко повернулась к преподавателю. Отмахнулась от вовкиного протяжного, как ноющего: «Плюнь, он не стоит того», и ощутила, что в горле стоит ком, а слёзы, хотя ещё не пролились, уже застилают глаза. Она наклонилась пониже, чтобы спрятаться за чёлкой и распущенными волосами, и повторяла про себя, что всё это ради Дениса, что она справится и с нелюбимой химией, и со всем остальным, включая тягу к рисунку и подколки Глеба.              Прозвенел звонок. Неидеальная тишина превратилась в многоголосый ор, торопливо перетекающий в коридор.       Лобов материализовался перед их партой, беспардонно сев на парту своего ряда и перебросив ноги вперед, а затем повторив манёвр с первым рядом. Лера демонстративно его игнорировала.       — Глеб, отвали, а? — несуразный Вовка, уже запихнувший всё в ещё школьный рюкзак, зачем-то затеял разборку, чем раздражал Чехову сейчас одинаково с «братом».       — Не понял… — делано возмутился Глеб, — И где благодарность? — патетики в его голосе было столько, сколько в каком-нибудь Гамлете театра самодеятельности племени Ням-ням.       — За что это? — скептически покачал головой на вытянутой шее Рудаковский.       — Ты на какой парте сидел, водолаз? — набычился на него Лобов, Вовка замахнулся в ответ локтем на обидное детское слово, демонстрируя намерение, но только стиснул зубы.       Лера подняла взгляд, догадавшись:       — Мм! Так ты нам первую парту занял?! За это спасиБо? Из-за кафедры целая доска из трех видна! Или за блокнот? — иронично уточнила она, — Это же ты мне подложил, да? Ты? «Всё равно у тебя ничего не получится, какой из тебя нейрохирург, рисуй свои цветочки»?       К концу фразы вернулась жгучая обида и злость на себя. Лера достала из сумки набросок и демонстративно, зло, кривя губы от усилия, принялась рвать, словно бумага была денискиной опухолью.       Лобов побелел, часто моргая и шумно втягивая воздух, чтобы сказать что-то колкое, язвительное, обидное.       — Ну, зачем же так!       Глеб обернулся на голос, немного отступая в сторону. Лера недоумённо, исподлобья глянула на говорившего. Пожилой низенький профессор химии, чья белая, как в извёстке, голова едва доставала Лобову до плеча, протянул к ней руку:       — Вы позволите?       Девушка неуверенно, но послушно протянула ему обрывки. И тот принялся неспеша собирать паззл из них на лакированной жёлтой парте, негромко бормоча, словно говоря с самим собой:       — Вот вы — первый курс, лекция, стало быть, первая… Моя любовь — химия. И я убеждён, что без неё нет медицины. Вы, как я вижу, художник? — Лера неуверенно качнула головой в отрицании, но профессор смотрел на выложенный рисунок, а Вовка зачем-то вставил про художку, на что тот только кивнул и продолжил: — А многим в, скажем, физиологии, мы обязаны человеку сказавшему: «умножая рисунки, я даю изображение каждого члена и органа так, как будто ты имел их в руках и, повертывая, рассматривал со всех сторон, внутри и снаружи, сверху и снизу» Знаете, кто это был?       — Ая… аэ…       — Да Винчи, — мгновенно сориентировался Глеб, пока Лера потрясённо, огромными глазами исподлобья смотрела на преподавателя.       — Совершенно верно, юноша, — профессор одобрительно положил руку на спину Глеба, образовывая с ним противостоящий возмущенным Чеховой и Рудаковскому полукруг, — совершенно верно. — Он перевёл взгляд на Леру и, внимательно заглядывая снизу-вверх в её влажные глаза, продолжил мысль: — Анатомические рисунки Леонардо да Винчи заключались в тринадцати папках. Вдумайтесь: тринадцать папок. Его первый учитель тоже изучал анатомию, а первым исследователем в области пластической анатомии был итальянский художник и скульптор Антонио Полайоло. Но он может не быть на слуху… В 16 веке труд Андреа Везалия «Устройство человеческого тела» с первым правдивым описанием строения тела был иллюстрирован учеником Тициана Иоганном Стефаном Калькаром, известное участие в этой работе принимал, очевидно, и сам Тициан. Тициана Вы, как художник, должна знать.       — Я… я знаю! — Лера быстро кивнула.       — Кто ещё из художников, занимавшихся анатомией, Вам известен?       — Так это, все занимались… — ляпнул Вовка.       Лектор посмотрел на Глеба. Тот, видимо, сориентировался и тоном отличника самодовольно сообщил:       — Рафаэль. Гудон.       Вовка протянул саркастически:       — А! Это его гипс с мускулатурой на главной лестнице стоит, вот ты и запомнил!       — Я-то запомнил, а кто-то не поинтересовался даже! — Глеб, несмотря на близость преподавателя, агрессивно подался вперед, было видно, что он сказал бы гораздо больше, если бы не обстоятельства.       — Молодец! — так же саркастически качая головой, раскрыл рот в улыбке Рудаковский.       — Прекратите! — прикрикнула Лера на мальчишек и, обращаясь к профессору, горячо произнесла: — Да, да, спасиБо. Я, я в-всё, я вс-сё поняла!       — Вот и славно. А Ваш… — он задумался на миг, — коллега действительно молодец, — он сгрёб собранный, было, клён, в свою белёсую от мела ладонь, а Глеб в этот момент показал сокурсникам язык.              Когда они втроём вышли, Глеб улыбался самодовольно, но Вовка прокомментировал, насмешливо-иронично покачивая головой на тощей шее:       — В нейрорихургии-то анатомия не нужна!       — СпасИБо, Вов, — обиженно съязвила Лера.       Лобов приобнял Вовку сзади и доверительно сообщил:       — Там анатомия мозга есть. Но тебе не понять. У тебя анатомии мозга точно нет.       — Почему это? — Рудаковский возмутился прежде, чем понял смысл.       — Потому что мозга нет! — трагически продолжил Лобов, Владимир вспылил:       — Ах ты!       Лера по-взрослому покачала головой:       — Вовка! Глеб!       — Да, Владимир! Иди-ка ты займи места! — почему-то распорядился Лобов.       — Почему это я?! — Вова повернулся лицом к сокурсникам и возмущённо распахнул руки.       — Ну, моя сестричка же больше не хочет выглядывать из-за кафедры! Да, сестричка?       — Глеб! — Лера остановилась, — Прекрати! Ты прекрасно знаешь, что ты специально. Это Павел Иванович не в курсе, а я…       Глеб тоже остановился, и уже не дурачась, а с агрессивной иронией произнёс:       — А ты знаешь, твой порыв рисовать меня был как-то ближе к анатомии, а то клён… это же ботаника, не находишь? Далековато от нейрохирургии. Или ты брата травами лечить собралась?       — А ну заткнись, ты! — нервно и нестрашно стиснул зубы школьный лерин друг, пока Чехова потрясённо и гневно раздувала ноздри, глядя на изменившегося вдруг в лице зарвавшегося сынка её опекуна.       — Ладно, — произнес Лобов сдавленно, как будто сдаваясь, — гомеопатия тоже хорошо…       — Придурок! — провыл Вовка и дернул девушку за собой, — пойдём, Лерочка, не обращай внимания. Вот у кого мозгов-то нету!       Глеб остался стоять.