Der Zauberberg

      Однажды, в самый разгар лета один ничем не примечательный молодой человек ехал из своего родного города Гамбурга в Давос, в кантоне Граубюнден. Не будучи намеренным оставаться там надолго – лишь на три недели – он ехал туда погостить, а потому сидел один в маленьком, вряд ли рассчитанном на долгое путешествие купе, и глядел в окно.       Путь Гамбурга в Давос отнюдь неблизкий: сначала вы проезжаете несколько самостоятельных земель, постепенно спускаясь с южногерманского плоскогорья к берегу Швабского моря, и плывете пароходом над безднами по качающимся волнам.       Но затем путешествие приобретает всяческие сложности: частые и длительные остановки, пересадки. Уже на швейцарской территории вы садитесь в поезд, однако совсем скоро на маленькой альпийской станции Ландкварт приходится снова пересаживаться. И причиной тому служит нахождение станции на сравнительно небольшой высоте в ветреной, малопривлекательной местности, а дальнейший путь оборачивается крутым и долгим подъемом в высокогорные области.       Людвиг Байльшмидт – так зовут молодого человека – поднял воротник своего пальто и выглянул из окна. Сейчас маленький, но мощный паровозик поднимался по узкой расселине, постоянно поворачивая направо, отчего был виден впереди вместе с ползущими вслед за ним вагонами. Над их крышами проносились темные пихты и сосны, казавшиеся гигантскими на таком близком расстоянии. Справа же, напротив, далеко внизу шумела вода.       Рядом с Людвигом на сидении лежала книга в бумажной обложке «Ocean steamships», которую он частенько почитывал в начале путешествия, но теперь книжка лежала позабытая, а внимание молодого человека было приковано к окружавшему его, доселе невиданному пейзажу. Время от времени поезд погружался во тьму туннелей, а когда выныривал из них, перед на секунду ослепленным юношей распахивались широкие пропасти, на дне которых лежали селения. Затем они скрывались в темноте, и глазам вновь представали расселины с остатками снега в глубине.       Иногда поезд останавливался у крошечных вокзалов и на конечных станциях, машинист переправлялся в противоположный конец, и состав отходил в обратном направлении, сворачивая то ли в прежнюю, то ли в новую сторону. Вскоре ощущение направления полностью перепуталось, и точно сказать, где какая страна света лежала, и в какую сторону ты, собственно, едешь - не представлялось возможным. Столь экстремальный подъем казался нескончаемым, но чем выше оказывался поезд, тем более непохожими на привычные равнинные виды становились величественные высокогорные пейзажи за окном. Горы громоздились друг на друга невиданной фантасмагорией, то появляясь, но скрываясь за поворотом, и молодого человека тянуло к ним.       Область лиственных лесов, а вместе с ней и зона певчих птиц остались далеко позади, сейчас его окружала местность, где жизнь замирала, а ее условия становились скуднее с каждым поворотом железной дороги.       Два дня пути, которые кажутся еще дольше оттого, что едешь на столь короткий срок, уже успели отдалить юношу и от родных равнин, и от привычного мира – от всего, что он считал и до сих пор считает своими обязанностями, заботами и интересами. Отдалить сильнее, чем он мог себе представить в начале путешествия, когда вышел из дома, провожаемый родней, и наемный экипаж вез его вместе с вещами на вокзал. Сейчас же пространство, качающееся перед ним с боку на бок, действовало подобно длительному времени, проведенному вдали от связи с повседневностью.       Примерно это и испытывал Людвиг Байльшмидт, который, как уже было сказано, вовсе не собирался придавать путешествию особого значения. Даже напротив, он хотел бы поскорее отделаться от него, стараясь не ожидать чего-то большего.       Еще вчера, в начале поездки, голову молодого человека наполняли только привычные мысли – об экзаменах, только что отошедших в прошлое, о скором поступлении практикантом на судостроительные верви и мастерские. И желал он вчера лишь одного: чтобы предстоящие три недели прошли как можно скорее, чтобы он смог возвратиться совершенно таким же, каким уехал, продолжив жизнь с того места, где он ненадолго ее прервал, - желал со всем нетерпением, на какое был способен такой уравновешенной натуры человек, каким он был.       Но постепенно ему начало казаться, что обстоятельства, в которых он оказался, требовали его полного внимания. Высокогорные области, окружавшие его теперь, воздух, которым он никогда прежде не дышал, и места, где условия жизни столь суровы и скудны – всё начинало волновать его душу, вызывая некоторое беспокойство. Где-то позади и в тоже время глубоко под ним лежали его Родина и остановленная на три недели обыденная жизнь; в то же время не так далеко впереди маячило из стороны в сторону нечто неизведанное. Паря между ними, он теперь хотел поскорее прибыть на место, тем не менее, продолжая оглядываться на опасения, казалось, уже отброшенные в сторону.       Пока Людвиг мысленно перебирал все эти новые ощущения, его голова вдруг закружилась, и он откинулся на спинку сидения, прикрыв глаза рукой. Но стоило ему подумать о причинах внезапной дурноты, как она тут же прошла. Он почувствовал, что поезд побежал ровнее, перестав наконец напряженно рваться вверх.       Молодой человек вновь выглянул в окно, там, перед ним расстилалась горная долина; он понял, что подъем окончен. Перевал был преодолен.       Было около восьми вечера, когда поезд остановился у маленькой станции Давос-деревни. До ушей Людвига донеслось, как откуда-то с платформы выкрикнули название – он был почти у цели.       Вдруг где-то совсем рядом раздался знакомый голос. То был голос его сводного брата Гилберта Байльшмидта.       - Ну здравствуй! Что же ты сидишь и не выходишь? – И когда Людвиг высунулся в окно, то увидел и самого брата рядом на перроне. Тот стоял, улыбаясь, и махал ему рукой, вид у него был просто цветущий, если не сказать, возбужденный. Гилберт рассмеялся и позвал снова: - Вылезай, не стесняйся!       - Я же еще не доехал… - пробормотал Людвиг растерянно, не спеша подниматься с места.       - Доехал, доехал! Это деревня. Отсюда до санатория много ближе. Нас уже ждет экипаж, давай-ка сюда свои вещи.       Смущенно засмеявшись, Людвиг передал в руки брата небольшой чемодан, а также зимнее пальто и зонт, которые Гилберт в телеграмме посоветовал обязательно захватить с собой, вызвав тем самым некоторое недоумение. Когда же переданной оказалась и книжка «Ocean steamships», Людвиг пробежал по узкому коридору готовившегося к отправлению поезда и спрыгнул на платформу, лично поприветствовав брата в ответ.       Поздоровались они без особой чувствительности, как и полагается людям сдержанным и воспитанным. Обоих с детства отучали звать друг друга по имени. Несмотря на то, что они всё-таки были братьями, пусть и сводными, от юношей добивались, чтобы те больше всего на свете боялись высказать излишнее душевное тепло. Когда не осталось других вариантов (не называть же им друг друга по фамилии в конце концов), они ограничились простым «ты», что давно вошло у них в привычку.       Недалеко от них стоял портье из интернационального санатория «Берггоф», наблюдая, как они торопливо и несколько смущенно пожимают друг другу руку; затем он подошел к молодым людям и попросил у Людвига его багажную квитанцию – он сказал, что получит большой чемодан приезжего на следующей станции «Курорт», а экипаж доставит господ прямо в санаторий, они как раз подоспеют к ужину.       Они, долее не мешкая, вышли из крошечного здания станции и уселись в ожидавший их желтый кабриолет. Только когда гнедые тронули, Людвиг получил возможность более или менее осмотреться вокруг. Затем, повернувшись к брату, он спросил:       - У тебя ведь уже всё прошло? Выглядишь, словно уже получил офицерский темляк и только что вернулся с маневров, - он искоса поглядел на брата.       Гилберт был старше, а потому выше и шире в плечах, несмотря на это Людвиг обещал вскоре его догнать. И всё же брат, казалось, сиял юношеской силой, и был прямо-таки создан для военного мундира. За прошедшие полгода, что они не виделись, Гилберт чуть загорел, правда, цвет этого загара явно отличался от того, что приобретают летом на пляже. Людвиг продолжил:       - Ты же потом вместе со мной вернешься вниз? Никак не увижу, почему бы тебе не вернуться…       - Когда это – вместе с тобой? – спросил Гилберт, удивленно посмотрев на брата. Людвиг не ожидал вопроса, полагая, что тот непременно даст согласие. Помимо оздоровленного вида в нем изменилось что-то еще; если присмотреться, казалось, будто он устал или чем-то несколько озадачен.       - Ну, через три недели?..       - Уже мыслями возвращаешься домой? – улыбнувшись, заметил Гилберт, - Да ведь ты только приехал! Я скажу тебе вот что: три недели здесь у нас наверху – это почти ничего. Хотя, если подумать, то для тебя они и впрямь покажутся длинными, так что попробуй тут акклиматизироваться, причем, во всех смыслах: тебя ждет немало нового, имей ввиду. – Что брат подразумевал под «немало нового», Людвиг просто не представлял.       - А по поводу меня, всё не так хорошо, как может показаться. Так что насчет того, чтобы «вернуться домой через три недели» - это, знаешь ли, одна из ваших фантазий там, внизу. Я может и загорел, да загар мой в большинстве своем снежный, и дивиться им не стоит, так нам гофрат говорит. Он же на обследовании заявил мне, что полгодика мне уж наверняка еще придется здесь посидеть.       - Полгода? Да ну, быть не может! – Людвиг возмущенно заерзал на жестких подушках сиденья, - Ты ведь и так здесь уже почти полгода! Столько времени даром пропадает!       - Да, ты прав, - как-то задумчиво проговорил Гилберт, несколько раз кивнув самому себе, словно и не замечая искреннего возмущения брата. – Знаешь, здесь наверху с человеческим временем в принципе обращаются бесцеремонно. Три недели – а всё равно что один день, вот увидишь… - И затем добавил, - Потому многое начинает выглядеть совсем по-другому.       Людвиг незаметно продолжал наблюдать за ним, потихоньку выискивая изменения.       - Но ты все-таки замечательно поправился, - чуть склонив голову, возразил он.       - Разве? Хотя, я ведь тоже так считаю, - согласился Гилберт. – То есть, конечно, мне уже лучше, но окончательно я еще не выздоровел. В верхней части легкого осталось только жесткое дыхание вместо хрипов, но ниже дыхание всё никак не нормализуется, впрочем общая ситуация не так уж плоха.       - Ученый же ты стал за полгода, - заметил Людвиг.       - О, спасибо – больше мне нечего тебе ответить! Как же мне хочется вместо курорта очутиться на маневрах, чтобы выбить всю эту «ученость» из головы, - брат раздраженно передернул плечами, чего никогда прежде не делал, и Людвиг это заметил, - А доктор продолжает втолковывать мне свое, мол, «все еще появляется мокрота», и выпускать меня никто не торопится, - с этими словами Гилберт как-то горько усмехнулся.       Людвиг не совсем понимал: не было похоже, будто брату здесь не нравилось, однако отправиться домой он хотел куда больше.       Экипаж тем временем оставил позади длинную улицу, тянувшуюся вдоль узкоколейки, свернул влево, пересек полотно железной дороги по мосту и стал подниматься в гору. Из-за поросшего лесом склона показалось длинное здание, расположенное немного выше курорта, обращенное фасадом на юго-запад.       Если приглядеться, увенчанная куполом башенка смотрелась несколько странно, как и ряды множества балкончиков, издалека больше похожих на строчки песенки, записанные на странице. Среди букв уже вспыхивали огни, надвигались сумерки. Долина по левую руку тоже осветилась, местами огни загорались даже на склонах гор и у кромки дальних лесов.       - А про виды здешние ничего не скажешь? – спросил Гилберт, заметив, как брат разглядывает вечерний пейзаж.       - Хороши, - проговорил Людвиг больше из вежливости, нежели от восхищения, - Правда, мне казалось, что вокруг будут глетчеры, или фирны, мощные горные гиганты. Те вершины вдалеке не выглядят высокими.       - Они действительно высокие, - возразил Гилберт на правах бывалого постояльца санатория, - И глетчер среди них тоже есть. Но, подумай, под нами тысяча шестьсот метров над уровнем моря! Потому высоты и не замечаем.       Людвиг вздохнул полной грудью, подумав о только что преодоленном перевале: почти целый день ушел на то, чтобы подняться на эту тысячу метров в купе вагона узкоколейки; молодой человек обнаружил, что воздух стал еще более непривычным. Свежий - и это всё, что можно было о нем сказать. В нем не витало посторонних ароматов, не хватало влаги – и того и другого в избытке осталось в воздухе равнины. Этот же воздух легко входил в легкие, ничего особого не говоря душе.       - Превосходно, - заметил он.       - Да, здешние места знамениты воздухом, - отозвался Гилберт, - В общем-то вечер - не лучшее время чтобы осматривать окрестности. Иногда погода проясняется, тогда уж с балконов видны чуть ли не самые дальние вершины. Правда, очень скоро надоедают все эти пейзажи. Нам всем здесь наверху они уже давно надоели, даже мне. Не знаю, может и ты вскоре найдешь их такими же, - на лице его проступила тень отвращения. Людвиг невольно подумал, что брат преувеличивает, не особо владея своим раздражением – на что он был способен и на равнине, но всегда вовремя останавливал себя, не выходя за рамки приличия.       - Странно ты говоришь, - сказал вдруг Людвиг.       - Разве? – спросил Гилберт и повернулся к брату, тот с удивлением обнаружил некоторую тревогу в его улыбающемся лице, хоть и лишь на мгновение, - Я действительно разговариваю странно?       - Извини, это только так, минутное впечатление! – Людвига несколько побеспокоила интонация, с которой брат его спросил, потому молодой человек поспешил заверить его, что он просто забылся. Дело было в новом выражении, которое Гилберт употребил уже два или три раза: «нам здесь наверху»; именно оно и показалось Людвигу странным, если не сказать таинственным, и даже немного пугающим.       - Видишь, наш санаторий расположен чуть выше курорта, - продолжил Гилберт, - на пятьдесят метров, что бы ни говорилось в проспектах. Выше всех стоит санаторий «Шацальп» - он в той стороне, его отсюда не видно. Зимой им приходится спускать свои трупы на бобслеях, потому что по дорогам ни пройти, ни проехать.       - Свои трупы? Подожди, послушай, - Людвиг было воскликнул в удивлении, но тут его охватил бурный смех, неудержимый, потрясший всю его грудную клетку так, что лицо молодого человека в какой-то момент даже искривилось болезненной гримасой. – На бобслеях! И ты так спокойно об этом рассказываешь? Неужели за эти пять месяцев ты стал настоящим циником?       - Почему сразу циником, - снова пожал плечами Гилберт в непривычной для него манере, - Разве трупам не всё равно?.. Впрочем, быть может, здесь наверху все становятся циниками. Гофрат Цвингли, например. Вот уж где настоящий циник, кроме того чудесный малый, блестящий хирург. А потом есть еще Брагинский – доктор, ассистент гофрата, тот еще страннее. Видел в проспекте, там особо подчеркивается род его деятельности. Он занимается с пациентами «расчленением души». Вместе эти двое – забавно выглядящая парочка.       - Расчленением души? Вот это да! И этим здесь доктора занимаются? – проговорил сквозь смех Людвиг, и веселье его перешло всякие границы: он уже не мог владеть собой. После всей информации, что ему довелось за сегодня услышать, это «расчленение души» вызвало его хохот, такой, что слезы потекли, когда он прикрыл лицо рукой, наклонившись вперед. До чего же забавным было это всё!       Гилберт тоже искренне рассмеялся, и юноше показалось, что таким – смеющимся - он выглядел гораздо привычнее.       Когда лошади наконец доставили их к парадному входу интернационального санатория «Берггоф», молодые люди вышли из экипажа в самом веселом расположении духа.