Tobacco Road

За дверью послышался крик, потом — стук, будто кого-то приложили головой об стену, хрип... Дэн — а это был именно он, его звонкий голос тяжело было спутать с чьим-либо другим — прочистил горло и заорал что было сил: — Кто бы ни припёрся, сейчас самое хреновое время для визитов. Уходите, — почему-то звучал этот надрывный крик как-то... плаксиво. Наверное, он и вправду рыдал — слышались всхлипы, громкие вдохи, судорожные выдохи. — Слушай, мачо недоделанный, — Микки давно подозревал, что Хартман не особо симпатичен Винтеру-старшему, а сейчас твёрдо в этом убедился — Джонни взъелся так, будто его самого при смерти не пускали в дом, — или ты открываешь дверь, или я выбиваю её к чертям! Взаимная антипатия, напряжение, крики... Финн надавил пальцами себе в виски, неспособный вынести звонкий галдёж Хартмана, межимый с низким, будто сверлящим лобную долю хрипом Джона. — Катись к чёрту, Джонни! Который раз я тебе говорю, чтобы твоей ноги у меня на пороге не было? Восьмой? Пора бы прислушаться, — и с той стороны стукнули по двери, да так громко, что барабанные перепонки Микки, пусть даже и при зажатых ладонями ушах, едва не лопнули. Марк на руках у старшего завопил, не открывая глаз, и чуть дёрнул головой. Казалось, он вот-вот придёт в себя, и потому нельзя было тратить время на ссоры. — Подожди, — Финн положил руку Доусону на плечо; жестом свободной ладони он попросил его не орать, — обойдёмся без радикальных мер. Дорогуша, — он, выпивший и разомлевший, звучал донельзя вульгарно, — сейчас самое время закрыть рот и открыть дверь. У нас на руках полуживой наркоман, а смерть его сейчас окажется на твоей совести. — Какой наркоман? М-марк?.. — внезапно раздался крик из глубины помещения. Глаза старшего округлились; он, будучи в ступоре, едва не выронил Болана из рук. Майклу тоже было сложно в это поверить, но говорил явно Эдгар. Стоящие на пороге замолчали. Послышалось шушуканье за дверью — Хартман, злой, как подзаборная псина, не хотел знаться ни с каким Марком, а Холли просил, умолял, грозил, обещал, что они поговорят позже, в сердцах выпалил, что в следующий раз откусит ему член... Джон поджал губы. Его глаза были краснее, чем обычно — кровь приливала к лицу, к радужкам, к векам, и выглядел он так злобно, и смотрел не моргая, и казалось, что он сейчас прожжёт дырку в двери одним только взглядом... Замок щёлкнул. Ручка, заскрипев, повернулась, и перед ними предстал Дэн в одних только штанах. Эдгар, полностью одетый, сидел на софе в прихожей и хрустел пальцами. Винтер-старший шагнул вперёд. — Знаешь, люблю семейные встречи, но не при таких обстоятельствах, — он согнал младшего с дивана и уложил туда Марка, уже вовсю мычащего. Следом за ним он выгнал из комнаты всех, кроме Дэна, и тут же поручил последнему показать — без конкретной цели, просто на всякий пожарный — домашнюю аптечку. Микки и Эдгар оказались в кухне. Оба стояли, глядя в пол, не решаясь посмотреть друг другу в глаза. Вопросов у обоих было предостаточно. Эдди недоставало чувства такта, он не любил тишину, терпеть не мог напряжённое молчание, потому заговорил первым: — Давай ответ за ответ? — Майкл кивнул, чуть улыбнувшись. Холли сейчас был похож на большого ребёнка, наивного, запуганного, всякого на своём веку натерпевшегося... — Что с Марком? У него передоз? Финн покачал головой. Младшего это заметно успокоило; он смотрел уже ему в лицо — правда, не в глаза, а куда-то в челюсть, — перестал щёлкать пальцами, только теребил ими рукава своей рубашки, надул щёки, в странноватой ужимке свёл брови на переносице... Подробности ему были не нужны. Осмелившись глянуть чуть повыше его носа, Майкл заметил, что ресницы у него слипшиеся, мокрые, что склеры влажные, и лопнувших сосудов в них на порядок больше, чем было утром. Хотелось спросить, почему он плакал, но в первую очередь волновало другое: — Почему ты здесь, а не дома? Чего ты тут делал? — Ну... Если вкратце, у Дэна был ко мне разговор, — он потёр нос согнутым указательным пальцем. Глаза стали ярче, что ли — видно было, как собирается чуть выше нижнего века влага, как начинает поблёскивать розоватый белок; как деформируется, обрастая каплей, как отпускает её, как движение век размазывает её по ресницам... — не самый приятный, конечно, и очень-очень серьёзный. Ты когда-то говорил, что джентльмены не болтают, и я очень надеюсь, что ты не расскажешь Джонни... Ведь так? Финн кивнул, между тем пристроив ладонь на его плечо. — У него ВИЧ, — отрезал младший на выдохе. — До синдрома ещё не дошло, и, надеюсь, не дойдёт, но кто знает... Самое плохое, конечно, не в этом. В смысле, это очень плохо, и я даже представить себе не могу, каково ему сейчас, но... Холланд внезапно затих. Взгляд его снова оказался устремлён на носки его ботинок, а слёзы собирались всё быстрее и быстрее, и падали вниз, и ползли по его лицу, бледному, как никогда прежде. Миро, оставлявшее мокрые дорожки на щеках, казалось красноватым, багровел кончик носа, недавно зажатый между пальцами, алела прокушенная губа. От этого вида у самого Микки появилось ощущение, будто крупные сосуды давят сбоку на нос, на скуловые кости — такое часто ощущаешь перед тем, как разноешься, — и он приподнял верхнюю губу, пару раз быстро улыбнулся, стараясь его согнать, посмотрел в потолок, закатил глаза... Констатировал факт: — Ты с ним спал. — Да, — младший шумно сглотнул, — и не один раз. Понимаешь, у нас такое было... Я думал, что я люблю его. Прозвучало странно. Микки про себя отметил, что ему в это лучше не лезть, но всё-таки осмелился спросить: — Разлюбить успел? Или как? Холли покачал головой. Его каре совсем растрепалось — одни пряди стояли дыбом, другие торчали в стороны, третьи спутались с четвёртыми едва ли не в узлы, а пятые выглядели совсем уж короткими; он, должно быть, буквально рвал на себе волосы, пока Хартман с ним говорил. Внезапно он всхлипнул — губа вновь едва не оказалась прокушена насквозь, но обошлось, благо, парой капель крови. — Нет, совсем нет. Просто теперь до всего этого нам обоим нет дела. Мы уже не сможем быть вместе так, как были до этого, понимаешь? Он за весь вечер ни разу не посмотрел мне в глаза, старался меня не трогать, будто я помру, если он меня коснётся... Он уже другой. Финн кивнул. Да, он понимал, чего боялся Холли: он сам знал, каково это — чувствовать, что постепенно, частица за частицей теряешь любимого человека; смотреть, как его меняют обстоятельства, как он слабеет — по своей воле или по прихоти судьбы, — как опускает руки, как начинает жить одними только своими проблемами... Он не назвал бы это деградацией; это скорее упадок, декаданс, точка невозврата — ничто не остаётся таким, каким было прежде, исчезает всё привычное, всё отлаженное, и будто приходится начинать жить сначала. — У меня, кажется, теперь два ответа, да? — спросил Эдгар сквозь всхлипы. Голос у него стал очень высокий, слышалась гнусавость, шмыгание носом... — Если у Марка не передоз, почему он в отключке? Микки прикусил губу. Его глаза слезились, но он не позволял себе заплакать — смотрел, не мигая, чуть выше макушки Эдди, разглядывал статичный вид сквозь матовую полосу, цеплялся пальцами в края карманов на брюках. — Ему здорово двинули под глаз. Там такой фингалище... — Его побили? Кто? — он переполошился, заволновался, затрясся. Микки сжал ткань в кулаках до хруста. — Не побили, только ударили. А ударил его я, — он будто впал в ступор, но уже через пару секунд, подобно невиновному на эшафоте, начал оправдываться, — не специально, конечно. Там была очень сложная ситуация... Он хотел занюхать дорожку, и я застал его врасплох, а потом он как давай визжать, мол, я совести не имею, и вообще... Холланд ошалело его разглядывал. У него даже слёзы уже не текли — видимо, от такого потрясения рыдать расхотелось. — Так ты его... за слова? — петля на шее затянулась. Доски пола под ногами уже не казались верной опорой — вот-вот младший заистерит, и они провалятся вниз вместе с его полумёртвым телом, и последним, что он увидит, будет его лицо. — Нет, совсем нет. Просто я не хотел, чтобы он продолжал себя гробить... Я не знаю, как долго он сидит на кокаине, но с каждым миллиграммом он всё ближе к страшному, понимаешь? Удушье отступило — верёвка упала к ногам. Эдди понимал. Конечно, понимал: у него у самого брат — наркоман, коловший — а может, и по сей день в тайне ото всех колющий — героин. Героин, наверное, страшнее... так казалось Майклу, по крайней мере — он в наркотиках, к собственному счастью, совсем не разбирался, и даже начинать думать о них не хотел. Впрочем... — Слушай... а как бросал Джонни? Он даже не подумал, прежде чем спросить — слова сами слетели с языка. Младший покривил губы, проморгался и тихо начал: — Тяжело и долго. Бороться с зависимостью своими силами — самое глупое, что только может прийти человеку в голову, а вот ему бац! — и пришло. Он не мог есть, не мог спать, пусть и хотел, потом пересел на какую-то другую дрянь, напивался день изо дня чуть ли не до обморока, а я просто смотрел. Он не подпускал меня близко к себе; я его тогда видел только по ночам, и то мельком. Я почти с ним не говорил — только иногда слышал, как он напевает, и знаешь, этот год был похож на ад. Эдгар взял его за руку. Хватка у него была совсем слабая, пальцы дрожали, а всё равно он цеплялся за него из последних сил; стало ясно, что он ни черта не спал, почти ни черта не ел, ещё и снова выпил — едва держался на ногах, упираясь задом в стену, босые стопы скользили по полу, и он вот-вот приземлился бы на ягодицы... Финн его обнял. Резко, крепко, чуть приподняв — так, что тот едва мог коснуться досок большими пальцами стоп. Тут же Холланд, пошатнувшись, обвил ногами поясницу стоящего, руками — шею, резко отняв их от чужих ладоней, и повис на нём, пробираемый мелкой дрожью. — Целый год... Я не думаю, что пережил бы такое, будь на месте Джонни Марк. Не знаю, что бы со мной стало. Впрочем, явно ничего хорошего, — он приобнял его за низ спины, стараясь переместить так, чтобы при случайном движении они вдвоём не распластались по полу. — Узнаешь. Прости за резкость, но с кокаина тоже слезают не за пару дней, — Холланд зажмурился и откинул голову. — А что касается нас с Джонни... Я просто не мог по-другому — мы всё-таки братья, обязаны терпеть друг друга, что бы ни случилось, — он усмехнулся и будто бы фыркнул носом. — Но ты тоже вытерпишь, я знаю. Если ты терпел Марка все эти годы... Микки нервно усмехнулся. Да, уживаться с Боланом — задача не из лёгких; легко никогда не было и никогда не станет. Пожалуй, стоит просто с этим смириться. — Думаю, Дэн тоже вытерпит и примет. Не мне тебе об этом говорить, но в отношениях бывают трудности; если ради тебя он готов собачиться с Джонни, хребет у него однозначно есть. Болезнь его не сломает, — Эдди прижался щекой к его щеке. Пришлось его снова перехватить. — Я знаю, что я с этим не очень вовремя, но ты меня сейчас задушишь. Ладони, сжимавшие пару мгновений тому назад его шею, осторожно скользнули по ней вверх, до затылка, спутали волосы, легко за них потянули, коснулись ушей; мочки ощутили на себе прикосновение холодных, отчего-то мокрых подушечек пальцев, после скользнувших по внешнему краю раковины, по хрящу, обтянутому тонкой, чувствительной кожей... Внезапно причастность исчезла — умерла на короткое мгновение, сравнимое с той долей от доли секунды, в которую не видишь мир вокруг себя, прерываешь всякий контакт с реальностью, чтобы моргнуть, — но появилась снова, обдав живым теплом щёки, подбородок, линию челюсти. Его лицо оказалось зажато, как тисками, дрожащими руками с обеих сторон. — Чёрт... Прости, — Холланд, приблизивший его лицо к своему, внезапно отстранился, прикусив нижнюю губу. — Знаю, о чём ты подумаешь, но... — Что? Чего?.. — происходящее Майкл осознал не сразу, но глянул на Эдгара из-под бровей, как только понял, к чему всё шло. — Ну... Почему нет? Я не против. — А если ты заразишься? Младший выглядел напуганным. Странно было видеть его таким... нет, серьёзный — не самое подходящее слово: он пытался быть таковым, но не мог; он был скорее сосредоточенным, но притом разбитым, заморочившимся, забывшимся, и ему, вчера такому весёлому и беззаботному, это совсем не шло. — Не заражусь. Не факт ещё, что заражён ты, но даже если так... — думать о таком было страшно. Захотелось прикусить кончик своего языка, сплюнуть; хотелось верить, что слова не имеют никакой силы, никакого влияния на жизнь — что нельзя нечаянно взять и напророчить, — через слюну не передаётся. Эдгар пожал плечами. Он снова подался вперёд, уткнувшись в его щёку кончиком носа, и закрыл глаза. Одновременно с ним это сделал Финн; когда мир погас, ощущения стали ярче — чувствовалась мягкость губ, нежность коснувшихся друг друга верхних и грубость прикушенных нижних; солёный, чуть кисловатый вкус — кровь и слёзы, и ещё прогорклый, терпкий, отдающий жжённым зерном — наверняка скотч; запах кожи, настолько привычный, что не сразу придумаешь, как его описать — шелковистый, приятный, сходный почему-то с лёгким прикосновением, — тоже едва уловим, ласков, тоже дразнит, тоже распаляет... Поцелуй затянулся, продлился, продолжился. Впрочем, никто из них не назвал бы это именно поцелуем — это было нечто иное, в совершенно другом контексте, с совершенно другим посылом, совсем не в романтических чувствах содеянное. Это было от благодарности. Это было от бессилия. Это был крик о помощи.

***

— Иди к чёрту! — Хартман едва не залепил кулаком Болану в живот. Тот полулёжа склонился над ним, упавшим на пол, пытаясь вырвать из рук кожаный мешочек — в таких обычно хранят всякую дребедень вроде специй, семян, каких-нибудь стекляшек или пластмасок, но Дэн из-за какой-то своей странной компульсии хранил в нём четыре грамма кокаина. — Сам иди! — Марк, только-только пришедший в себя, орал нечеловеческим голосом и брыкался в меру возможностей. Как бы там ни было, сбить руку Джона, ухватившую его за пятку, у него никак не получалось. — Да пошли вы оба! — Доусон перегнулся через лежащего и ухватил мешок. Болан пнул его коленом в рёбра, Хартман впился ногтями в пальцы — пусть они и были острижены, но при таком давлении пережимали сосуды, и в суставе от них кололо... Больно, конечно, толком и не было, но и не боль злит пьяных — Джон тут же на него накинулся. Дэну тут же прилетело в челюсть, но его одним ударом было не вырубить — он был, всё-таки, крепок телом, потому ответил Винтеру так быстро, как смог. Целился в подбородок, но заехал почему-то по носу. Один пытался дотянуться до другого, но оба перехватили друг другу руки и теперь просто подавались вперёд, давили друг на друга... Пакетик выпал на пол; Винтер и Хартман едва ли это заметили, но к нему сразу же потянулся Марк. Вылезти из-под старшего оказалось куда сложнее, чем он думал: тот постоянно перебирал ногами в воздухе, пару раз угодив ему в промежность, отдавил своим весом весь живот, едва не расплющил руку, выставленную локтем ему под грудину. Тем не менее, вырваться Болану удалось, и он сразу же ринулся в перёд, пополз, дополз и даже умудрился развязать узел затягивавшей пакет нитки. — От... отцепись! — Дэну на лицо упала пара капель крови, и ещё, и ещё... Он уже не мог раскрыть правый глаз — в крови было всё веко, и он дёргался, слезился, и из-за этого, чёрт подери, казалось, что он вот-вот разревётся. — Чёрта с два. Зачем ты вообще его вытащил? — у Хартмана о медицине представление было своё, очень и очень странное — помимо этих четырёх граммов в ящике аптечки лежал только спирт, и он это всё сразу же поспешил выложить; на его несчастье, как раз во время похожего разговора — Винтер, кажется, даже спрашивал о том же самом, — произошедшего минут пять-шесть назад, пришёл в себя Марк. — Ты... Твою налево! Кокаин рассыпался. Болан прильнул лицом к паркету и звучно, со свистом, с неким почти инфернальным хрипом принялся затягивать порошок: его лоб то и дело звучно, с глухим стуком ударялся о дерево, ему приходилось дёргаться всем телом, изгибаться, ёрзать, отчего-то притом самым неестественным образом выгибая руки. Две ладони ухватили его за ногу и потянули, — вернее сказать, прокатили физиономией по полу, а после синхронно тряхнули, заставив на мгновение эту самую физиономию от него оторвать — тогда стали видны белые, будто седые, брови, кудри, тоже белые от порошка, прилипшие к щекам с его же белыми пятнами. Мимика его выражала экстаз: глаза были закачены так, что видеть между веками можно было одни только их белки, губы были разомкнуты, щёки почему-то будто прикушены с внутренней стороны... На боль от крепкой хватки он внимания уже не обращал; не обращал, впрочем, ни на что — ни на проклятия, которыми осыпал его Хартман, — ещё бы, у него на глазах втёрли в доски, размазали по лицу немногим меньше двух тысяч долларов, — ни на утянувшего его обратно на диван и хлестанувшего по щеке Джонни, ни на Микки, внезапно появившегося в дверном проёме. У него всегда грустноватый взгляд. Просто такая натура — всегда чем-то недоволен, всегда видит минусы яснее, чем плюсы; всегда смотрит с укоризной, как какой-нибудь там наученный горьким опытом преподаватель из какой-нибудь карикатурной английской частной школы, но с таким притом неясно откуда взявшимся отчаянием во всех своих чертах, с таким исключительно американским выражением исключительно апатичного состояния, какое здесь называют блюзом. К такому Финну Марк привык, как привык к кокаину, жгущему слизистую носа, и потому не ощутил в себе должного смятения, когда тот отвернулся, тяжело прошагав назад. — Джонни... Джон, — он позвал. Голос у него заметно просел. — Старина, хватит, стоп, тайм-аут, у меня сейчас голова взорвётся... — Тебе это никак не повредит, поверь, — старший отступил. — Живи, чёрт с тобой... Пошёл отсюда. Нам с Дэном нужно перекинуться парой слов. Пошёл — громко сказано; он тяжело, медленно двигался, не мог держать себя прямо, и в целом при взгляде на него создавалось впечатление, будто он сейчас разъедется на паркете и отключится. Тем не менее, до какой-то двери он добрёл, завалился за неё и сел на первое, что нащупал в темноте. Боль постепенно стихала, но лучше всё равно не становилось. Прижавшись ухом к дверному косяку, он прислушался к тому, чем обменивались Винтер и Хартман, и не столько из интереса, — он в таком состоянии возникнуть попросту не мог, — сколько от того, что двое хоть и хотели поговорить наедине, а всё равно немилосердно, не стараясь сохранить конфиденциальность, орали. — Жду объяснений. — От меня не дождёшься. Иди, поспрашивай своего братца, — Дэн, судя по вдруг раздавшемуся скрипу, принялся водить пальцами по полу, пытаясь собрать кокаин в небольшую горку, — он тебе обо всём расскажет... Всегда ведь рассказывает, да? Обо всех, только не обо мне? Джон прочистил горло; звук получился донельзя похожим на злобное низкое рычание. — Что ему о тебе рассказывать? Думаешь, я поверю, что он мог так низко пасть? Кто на тебя, чёрт подери, вообще посмотрит? Слепой матрос в борделе — и тот на милю подойти не осмелится. Марк на этих словах попытался вспомнить, как выглядит Хартман. Удивительно, но ничего на ум не пришло, хоть он и видел его буквально пару минут назад... Наверное, это к лучшему — Джонни себе солгать бы не дал; если уж у кого и было настоящее, ни разу не давшее осечки чувство вкуса, так это у него. — Ох, зато к нему бы ломились толпы, устройся он в бордель. Хотя... он и сейчас не обделён вниманием — Рик, Чак, Кацман, тот англичашка, за которого он меня едва не покусал, и чёрт знает кто ещё. Тебе нужно бы начать за ним приглядывать, не находишь?.. Не находишь, конечно, о чём я спрашиваю, — раздались влажные причмокивающие звуки — он слизал кокаин с пальцев. — Ты ведь и сам в веренице его любовников лицо далеко не последнее, а?.. — Что-то ты с такими инсинуациями зачастил, — Болан готов был поклясться, что Финн, если не ушёл из дому насовсем, сейчас схватился за сердце и упал на пол. Он и сам был удивлён, и не столько потому, что до этих пор считал Холли невинным мальчишкой, каким запомнил его четыре года назад, сколько из-за этого длинного, меткого, острого и, что самое главное, книжного — да, у Винтера-то-старшего, в жизни не читавшего ничего длиннее хвалебных строк с этикетки на задней стороне бутылки виски — слова. — Дэнни, уж не фетиш ли у тебя случаем? — Не упрекай меня в извращениях, я хотя бы не сплю с собственным братом, — Хартман говорил уже без вкрадчивости, уже не выплёвывал каждое слово так, будто оно было струйкой яда — просто вдруг стал серьёзен и холоден. — Ещё бы, у тебя же нет братьев... Хотя ты, наверное, братика всегда хотел, а появись он у тебя — захотел бы ещё сильнее. Не переживай, старина, я не осуждаю, но тебе бы для таких целей своего завести, а моего, будь так добр, оставь в покое. Ещё раз вас вместе увижу — тебе прошлое лето раем покажется, попомни моё слово. Джон встал; Хартман парой секунд позже сдавленно взвизгнул — должно быть, тот успел потоптаться по кокаину, пока шёл к двери. Ручка дёрнулась у Болана прямо под ухом, и он даже не успел толком отодвинуться — потерял опору под виском и качнулся, приложившись к телу Винтера-старшего. — Вечеринка кончилась, пошли домой. Давай... — он подхватил Марка под мышки и постарался относительно ровно его поставить. — Что, всё онемело, да? Притупился слух, свет начал глаза резать? А ты ещё подожди, придём — будешь при ночнике спать. — Не издевайся, — Болан пытался отнять от себя его руки, но без них так отклонялся назад, что его затылок грозил вот-вот встретиться с полом. Он схватил его ладони, сжал их в пальцах и попытался заглянуть ему в глаза; свет из-за двери, однако, в тот же миг резанул по его зрачкам, и ему пришлось зажмуриться. — Больных не добивают. Старший взъелся так, будто приходился Марку матерью, и жесты были резкие и грубые, и говорил он отстранённо, и всё в нём выражало серьёзность. В этом Джоне не осталось ничего от того человека, который совсем недавно на пару с самим Боланом разнюхивал порошок, запивая спиртом, и последний причин для такой перемены попросту не находил. — Вот скажи, чего ты так? Хорошо же всё было... Досада в его тоне, такая, казалось бы, искренняя, была всего лишь следствием разморённого состояния — мозг словно бы плавился, растекался, грел голову изнутри... Того и гляди полился бы из ушей, и Джон, казалось, стремился приблизить именно такой исход, потому как перешёл едва ли не на крик: — Не было, Марк. Я думал, что он всё знает, и что в итоге? Первый раз в жизни он поймал тебя с поличным именно здесь, именно сейчас... Ты притащил его сюда развеяться, да? Что ж, своего добился — сомнения ты ему развеял окончательно и бесповоротно. Сказанное Марк осознавал как-то наполовину — за какие-то слова цеплялся слух, какие-то пролетали мимо, но понять, что они означают все вместе взятые, возможным ему самому уже не казалось. Кокаин — хороший стимулятор, но даже его эффект едва ли способен противостоять такому количеству выпитого, а уж сотрясению мозга — пусть даже и не самому серьёзному — тем более... — Протрезвеешь — извинишься, — его лица в этот момент Марк видеть не мог, ровно как и не мог представить в его чертах ту же строгость, что звучала в его голосе. Он знал одно — это несправедливо, и не должен его сейчас отчитывать человек, разделивший с ним его мелкий грешок прошлой ночью. Возмущение себя ждать не заставило: — Как?.. Я? Марк оттолкнулся от его рук и ударился спиной о стену. Он зажмурился, но боли не ощутил — хороший, всё-таки, порошок... — Как, как... тебе текст на бумажке написать? — Доусон распахнул дверь, впустив в комнату больше света, и принялся водить руками по его лицу, елозить по бровям, теребить в пальцах кудри. Кокаин разлетался во все стороны, оседал на стенах, на полу, поднимался и опускался. Вдохнув его вместе с воздухом, Винтер-старший тут же закашлялся. — Он меня ударил! — всё-таки запомнил... Хотя даже если бы и забыл, всё равно понял бы, заглянув в зеркало: фингал на его лице сейчас особенно выделялся — оно всё было бледное, будто обескровленное, и он на этом фоне выглядел нелепо, неестественно, неуместо, точно как намазанный полукругом пурпурный театральный грим. Джон страдальчески вздохнул. — А ты четыре года — если не больше, уж не знаю, как у вас там — его обманывал. Думаю, ему будет больнее, когда это вскроется. Уже, между прочим, вскрывается... Джонни в этом был прав — всё летело к чертям. Что ж, как известно, мощённая благими намерениями дорога в рай не ведёт; стоило всё-таки очень хорошо подумать, прежде чем на неё ступить. — Не вскроется... не вскрылось бы... Чёртов Техас, — штат Одинокой Звезды, конечно, был ни при чём — не весь, по крайней мере... — Помнишь, о чём я говорил тебе четыре года назад? На Табачной дороге не случается ничего хорошего, Марк. Ни-че-го. Джон лихо выволок его в коридор. Болан закрыл глаза ладонью, вцепился в него и постарался мерно, в такт его шагам перебирать ногами; в сущности его движения куда больше походили на конвульсии, и Доусону пришлось чуть приподнять его, чтобы он хотя бы не мешал себя нести. — Холланд! Пошли. Дважды повторять не буду, — громко, чётко, прямо Марку в ухо... Впрочем, важно другое — услышали его все: и Микки, незваный, но подскочивший к двери в ту же секунду, и сам Эдгар. Последний, правда, подойти к ним не спешил. — Джон, я потом сам вернусь. Мне нужно задержаться, очень... Голос звучал как раз из той комнаты, в которой Хартман, судя по аккомпанементу, — сухому скрипу и каким-то будто бы повизгиваниям от трения пальцев о паркет, — всё так же безутешно отскребал порошок от пола. — Не нужно. Поговорите потом, — он уже открыл дверь и поставил Болана за порогом, — когда-нибудь не в этой жизни, — добавил он почти про себя. Винтер-младший неохотно, понуро, на прямых ногах, то и дело подскакивая от волнения побрёл за ним. Стоило тому выйти, как старший тут же с силой захлопнул дверь. Над Табачной дорогой уже светало. Утро выдавалось совсем тихое, будто мёртвое; в той же Англии, известной унылой, хмурой погодой, флорой и фауной натурально в пуританском стиле, — скучной и однообразной, — всё ж таки было в такое время как-то поживее: пташки пели, шумел дождь, и хоть какая-то зелень могла порадовать глаз. В серо-белом английском парке, говорят, временами хотелось вздёрнуться, и сам Финн не стал бы этого отрицать, но здесь, в Америке, — в той самой Америке, где живут самые живые в мире люди с самым ярким менталитетом, — хотелось просто лечь на сухую землю и подождать, пока не прилетят вороны, пока не выклюют глаза, печень... Навряд ли кому-нибудь приходилось видеть хоть что-нибудь более удручающее, чем пустыня — ни звука, ни даже единого кустика, за который мог бы зацепиться глаз. Только земля и небо, и солнце, от которого скрыться негде — тень только одна, и ту случайный путник заберёт с собой так же, как и принёс. Табака рядом с домом Хартмана уже не росло; удивляться было, в общем-то, нечему — этот парень, судя по всему, — по его нынешнему положению в особенности, — вообще ничем в этой жизни не пренебрегал. Как бы там ни было, пустота надоедала, удручала, и хотелось поскорее уйти, и не важно даже, куда. — Что у тебя там было такого важного, а? — старший смотрел на младшего в упор, а тот, казалось, вот-вот залился бы слезами. — Пошли, — Эдди выправил волосы из-за ушей и повернулся к Джону боком. Тот отпустил Марка, поначалу стараясь его придерживать, а после и вовсе толчком в поясницу отправив его в свободное плавание. Идти молча было просто невыносимо. Микки, шедший до этого впереди всех, чуть замедлился и в итоге сравнялся с Винтерами. Несмотря на паршивейшее расположение духа, он ощущал потребность в общении, — потребность эта была ему вообще мало свойственна, но всё-таки... — Знаешь, вы с Дэном очень уж громко спорили, так что я даже не скажу, что подслушал — просто услышал... Что такого было у вас прошлым летом? — он говорил почти шёпотом, чинно вышагивал, нарочито сторонясь Марка — не подходил близко, даже не смотрел в его сторону. — О, Холли тогда побил свой же рекорд... Придём — расскажу, не переживай. Эдгар на этих словах насупился и принялся облизывать губы. Он заметно покраснел: под белыми волосами то и дело мелькали пунцовые щёки. Почему?.. Думать об этом Микки было как-то очень неловко. Оказалось, секреты хранили все; все, кроме самого Финна... Впрочем, и у него было кое-что за душой. Он остановился. Когда Марк досеменил до него, он прикусил губу, сразу после проникновенно, вкрадчиво, с чувством прошипев: — Слушай... Я переспал с младшим. Кажется, теперь мы квиты, — он похлопал Болана по плечу и снова ушёл вперёд. Тот замер и ошалело уставился ему вслед.