Tobacco Road

Эдгар сначала пытался толкнуть Микки первым, но приподнять его просто не смог, да и тот был явно против — махал руками и орал, рискуя их выдать. Младший бы ничуть не удивился, услышь сейчас звучащий с веранды смех; стены тут тонкие, как назло. Света, правда, нигде не было, и оба смекнули, что это совсем уж подозрительно: либо Марк и Джонни просто спали, либо куда-то ушли. Только вот идти им было некуда, а спать сейчас, как думал Финн, ещё рано. Он-то, приезжий, не знал, как здешняя ночь плавно переходит в утро — звёзды светят ярко, лента Млечного Пути над Табачной дорогой брезжит белилами, исходит короткими лучами, как уходящее в сумерках солнце. Эдди только смутно догадывался — знал, что уже за полночь. Страшные настенные часы, висящие напротив окна — резной филин, болтающий от движения маятника крыльями — показывали без малого четыре утра. — Вот и погуляли, — Винтер-младший уцепился за подоконник, подтянулся и прильнул телом к стене. Ждал, когда Микки его подтолкнёт, но тот почему-то стоял столбом, смотрел куда-то вбок и щурился. Страшно щурился, не двигался, подставил ладонь за ухо, даже шикнул в сторону Эдгара, когда тот только помыслил открыть рот. Парой секунд позже всё прояснилось: и то, почему он так насторожился, и то, почему во всём доме не горел ни один фонарь. Раздавался гул от лопат, шум скрипящей единственным колесом садовой тачки — мельком звякнуло что-то стеклянное, и Мик готов был поклясться, что те двое чокнулись кружками. — Мне это не мерещится? — он вопросительно глянул на Эдди, а тот только пожал плечами — сейчас быть уверен точно не мог. — В такое время — и работают. Кого это тут ещё лечить надо?.. — тут Финн припомнил слова Марка, как-то брошенные ещё в Англии. Даже усмехнулся — кто из них двоих действительно болен? — Одних Техас лечит, других... — альбинос смотрел Микки в висок, но на голос тот не обернулся. Тогда он слабо ударил его носком ботинка туда, куда дотянулся — может, в бедро, может — в живот, а то и вообще в колено. Тот привычной человеку реакции не проявил, только тихо повернулся и обхватил свисающие ноги, толкнув висящего выше; когда Эдгар торсом перевалил за раму и обвис, Финн подтолкнул его, уперевшись ладонью прямо промеж ягодиц, в попытке подкинуть его на руке двинув ею значительно дальше. Холланд понимал, что он его попросту не видит и только потому так больно прижал, но всё равно злобно прыснул и рванул внутрь. С такой прытью бросаться через раму явно не следовало, но на полу каморки, благо, лежал набитый чёрт пойми чем мягким мешок. Стоило младшему только привстать, как он разочарованно уставился на окно — ему придётся тянуть за собой Микки. Ему пришлось лезть обратно на окно. Финн стоял, сощурив глаза — так подумалось Эдгару, потому как физиономия первого приобрела страшные тёмные складки где-то подо лбом. — А я в ней не застряну? — он произнёс это тихо, будто спросил сам у себя, но Холланд решил ответить: — Думаю, скорее нет, чем да, — ответ вышел расплывчатый, нечёткий; он и правда не знал, пролезет ли Мик в узкую раму. Головой и плечами — может быть, но вот всем остальным... Финн недоверчиво покосился на болтающуюся маятником над его головой руку. Её можно было явно различить в темноте: она была совсем белая, казалось, даже светилась. Правда, он долго раздумывал, прежде чем за неё схватиться — тощее предплечье и маленькая, едва ли не детская ладонь, будто готовая отвалиться при лёгком дуновении ветра, отстав от тонкого запястья, навряд ли выдержали бы его вес. Он был уверен, что рука Эдди просто сломается, но нет — тот был многим крепче, чем выглядел, даже смог согнуть её в локте. Тогда же Финн чуть подтянулся, поскрябав носками ботинок по стенке, и обеими руками перевесил за раму, больно уперевшись в неё рёбрами. Винтер-младший очень некстати спрыгнул вниз, утянув за собой и его: плечи точно бы не втиснулись в оконный проём, если бы его так резко не дёрнули — на них явно ободралась рубашка. Он чуть затормозил, но из-за приподнявшихся в попытке поймать баланс ног продолжил падение, проехавшись по торчащему деревянному выступу каждым ребром, отбив себе живот и почти разодрав брюки. Одно хорошо — приземлился прямо на мальчишку... впрочем, нет, не хорошо — орал Эдгар куда громче, чем смог бы Микки, даже если бы последний вдруг получил по причинному месту кувалдой. Тот машинально зажал его рот ладонью, медленно откатившись с него вбок. Эдгар громко втянул горлом воздух и сразу после благоразумно затих, приподнявшись на локтях. Спустя ещё пару мгновений Мик убрал пальцы с его губ, понадеявшись, что тот и дальше будет молчать. Зря. Очень зря. Эдгар кряхтел, ухал и покрикивал, как старый дед, медленно собираясь, выравниваясь, в конечном итоге с дюжим трудом сев. Он сжал кулак и надавил костяшками на свой позвонок, низко простонав совсем шаблонное «Моя спина, боже, спина...» и натужно зажмурившись. — Знаешь, лучше будет, если мы отсюда не все пойдём. В смысле, пойти-то пойдём, но не совсем все — я идти не буду. Нет, я перемещусь, а не останусь здесь, но... — Эдди то ли сильно стукнулся головой, то ли вновь опьянел; как бы там ни было, кожей ощутить выжидающий взгляд Финна он смог, быстро собравшись от этого с мыслями: — ...ты меня понесёшь. Я буду говорить, куда идти, а ты — просто тащить меня. Микки тут даже думать не стал, только моментально вспомнил, как когда-то нёс Марка в спальню, нечаянно тюкнув головой в дверь; мог бы и совсем туда не идти — Болан обиделся и на остаток ночи согнал его на пол. Холланд его, конечно, выгнать никуда не сможет, но нечаянно сделать ему сотрясение мозга всё равно как-то очень не хочется. — Нет. Сам пойдёшь, — получилось как-то очень жёстко. Эдди начал было глухо сетовать на болящие от падения ноги, но Финн его прервал: — Болят — не значит не ходят. Вставай и не отмазывайся: они не встают только у мёртвых... чего ты смеёшься? Ноги у них не встают, ноги! — под конец он закинул в альбиноса какой-то подобранный с пола кусок ветоши. Тот рассмеялся только сильнее, и Мик решил его поднять — иначе тот бы сидел до посинения. — Ладно, как скажешь. Только не злись, — хохот стих, голос Холли стал какой-то слезливый. Финну стало не по себе. — Я не злюсь, совсем нет. Нам просто надо бы поскорее отойти от окна — нас отсюда на три мили слышно. Ты же сам говорил — не хочешь, чтобы брат застал тебя пьяным, и притом так себя выдаёшь. Эдгар повёл плечами. Он ухватил Микки за руку и вывел из комнатки в коридор, узкий и тёмный. Света тут вообще никакого не было, а вот хлама на полу хватало: под ногами постоянно хрустели отдельные доски, возле стен звенело что-то стеклянное, а кое-где стояли полные земли цветочные горшки — это Финн понял только после того, как в один из них вляпался пяткой. Тогда же ему подумалось, что всё это очень подозрительно: огромная часть имения выглядит заброшенной, многие комнаты ничем не заняты, кое-где проломлены стены, земли вокруг совсем неплодородные, но лошадей они разводят, следовательно, чем-то кормят... Словом, имение натурально как из ужастика. В одной из комнат, должно быть, будет что-то очень страшное, вроде черепов, баночек с выколотыми глазами или погрызанных костей... — У нас тут из страшного только альбомная стенка — там много-много фотокарточек с тётей Линдси в открытом купальнике, — хихикнул Эдгар, и Мик понял, что от гнетущей атмосферы и малой доли страха начал шептать, — а дом полузаброшен потому, что живём здесь только мы с Джонни, и нам в принципе хватает четырёх-пяти комнат. Впрочем, когда моему брату становится совсем нечего делать, он начинает где-нибудь ремонт и, как правило, не заканчивает. Финн споткнулся о доску, ойкнул и после подошёл к Холланду как можно ближе — тот, судя по звукам, ни на что ещё не напоролся, стало быть, точно знал путь. — Так чего бы вам не съехать? Эдгар на ходу покачал головой: — Мне тут не очень нравится, и жить, в общем-то, накладно, но менять что-то нам с братом не хочется. Этой усадьбе чуть больше двух столетий; пусть первыми её резидентами и не были наши предки, но она всё-таки наша, семейная. Да и место тут, знаешь... — он резко перешёл на шёпот: — ...особенное. Не сказать точно, хорошо особенное или плохо, но такое редко где найдёшь. Микки заприметил свет в конце коридора — то был подвешенный к потолку садовый фонарь. Только сейчас, в отбрасываемом им жёлтом кругу, он заметил, что в крыше над ними зияла огромная дыра — звёзд видно не было, но веяло ночным холодом, притом будто с самого неба струйками сыпались песчинки по надломленным краям досок, издавая тихий свист. Там, за дверью, что была под этим фонариком, начиналась жилая часть дома. Финн подумал, что Винтер-младший ведёт его как раз туда, и сразу же нашёл эту мысль нелогичной — зачем бы, если там будут Марк и Джонни? Впрочем, он оказался неправ: Холли в метрах трёх от той двери раскрыл другую, ввалившись туда вместе с Миком и наскоро заперев её изнутри. — Ладно, привязанность к месту могу понять, но чего тут такого особенного? Пустыня пустыней, степь степью... — Как это «чего особенного»? Ты такое видел, что никто приезжий не видел, даже Марк в своё время! Я и то вороний шабаш наблюдал всего раза три, а ты сразу на него попал, — выпалил тот, перейдя от шёпота к жуткому хрипу. Финна сказанное им очень даже позабавило. — «Вороний шабаш»? — он припомнил старые орлеанские байки и, пораздумав, спросил: — Ты этим хочешь сказать, что вороны — ведьмы и колдуны в обличье птиц? Эдгар кивнул; Микки подавил приступ смеха. — А кто ещё? Они, вон, даже говорить умеют — чем тебе не люди? — он будто искренне удивился факту того, что приезжий верить в это отказывается. — Ты же сам мне это показал, стало быть, ты знаешь о них чуть больше. Мы тут, правда, не можем быть уверены, что они — люди в какой-то своей ипостаси. Никто вообще точно не знает, что такое есть ворон... — Ворон — птица, — сказал Финн с таким выражением лица, будто открыл какую-то тайную истину. — Да и чем он, этот шабаш, так примечателен? Просто птицы перелетали, остановились... — начал он было рассуждать, только вот очень некстати вспомнил, что птицы эти — осёдлые. Он взял паузу, и Холли открыто выказал возмущение: — Как это чем? Ты же сам видел — их там просто пруд пруди, и притом даже не в пустыне, а в табачных зарослях! Видел где-нибудь, чтобы кто-то ел табак? Да и не это главное — главное, что не просто в абы-каких зарослях табака, а на самой Табачной Дороге: его там никто не сеял, никто не поливал, а он вырос в два ряда и растёт по сей день. Чем тебе не магия? Мику не верилось, что за табаком там никто не ухаживал, ровно как и не верилось, что его никто не сеял. С другой стороны, сеять табак по секущей через город — глупо, а устраивать дорогу между двух его рядов — тем более. Возразить ему стало нечего, и он решил сменить тему: — Ладно, оставим это. Ты мне скажи, почему мы не могли зайти по-человечески? Нет, не то чтобы лезть через почти что руины дома — повадка воров, варварство и вообще ужасно некомфортно, но почему мы не могли просто зайти в одну из дверей? — Финн прищурился, посмотрев на Холланда: от того виднелись только лохматые кончики волос и очертания плеч. — Большинство дверей заперты, у той единственной в этом крыле, что открыта, спит Винтер-средний. Пусть он даже нас с тобой и знает, но всё равно поднимет лай, а на лай прибежит Джонни и навешает мне оплеух; и за то, что лез из другой части дома, и за пьянство. А потом ещё Марк добавит — за компанию, — по тону его было понятно, что он больше оправдывался, чем пытался что-то прояснить. Микки усмехнулся, но уже как-то по-доброму. Ему вспомнилось, что Эдди даже старше него самого, и от этого ситуация начала казаться ему очень странной. — Тебе же уже давно за двадцать один, в чём могут быть проблемы? — В том, что мы, во-первых, не просто пьяные... не просто напились, а надрались. Джо бы ещё добавил, что надрались мы, как последние сволочи, а Марк... — Марк бы обиделся, что мы пили без него, — Финн почему-то даже это себе представил, усмехнувшись от представшего комичным образа в рукав. Винтер-младший развернулся в темноте, напоровшись локтем на что-то деревянное, и свободной рукой тут же шлёпнул себя по губам. Боялся, наверное, что на очередной его крик кто-нибудь прибежит. — И всё равно никак не пойму, почему ты прячешься. Он же тебе, как-никак, брат, даже поощрять должен. Холланд раздосадованно выдохнул, придвинувшись ближе к Микки. — Да куда уж там. У нас не совсем обычная ситуация, вот и шухерюсь, — он выдержал долгую паузу, будто думал, стоит ли ему говорить то, что он собирается сказать. — Джо и сам пьёт, правда, очень редко и понемногу, в таких очень особых случаях. Пить — считай что не пьёт, но... ты руки его видел? Это всё — героин. Он колется уже очень редко, пытается бросить — и вроде даже у него получается, — а мне всё запрещает: и выпивку, и сигареты. Сегодня утром только одну дал, и то чтобы я при вас не ныл. Я даже косяк ни разу не раскуривал — он меня контролирует как полицай, боится, что мне тоже дурь в голову ударит. За себя бы, балбес, боялся. Финну после тоже пришлось молчать. Он ещё по приезду отметил, что Винтер-старший очень сухопар, и вообще весь жилистый и ребристый, но наркомана в нём не разглядел. В момент стало интересно, знает ли об этом Марк, не сповадил ли его Доусон чего-нибудь попробовать, но он старался не паниковать. Дело, в общем-то, совсем не его... только если оно не касается Болана; вот в таком случае его целиком и полностью. Тут же он решил, что следует как-то поделикатнее у своего спутника об этом разузнать, когда Эдди перестанет паниковать и решится вернуться в жилую часть дома. Осознав, что молчание затянулось, он попытался ответить так, чтобы этот его ответ немного успокоил досаду младшего: — Ну, знаешь, не так уж это и плохо — даже правильно, если объективно воспринимать. Это — самая что ни на есть... правильная забота, а забота — она вообще такая... Обо мне, к примеру, никто не заботится, и потому я очень много пью*. — А как же Марк? — совсем грустно спросил Холланд, и Финн чётко понял: ободряющей речи у него не получится. Можно было бы рассказать что-нибудь позитивное, резко исправиться, но врать Мик не хотел: — А что Марк? О Марке о самом заботиться надо. Ему забота нужна так сильно, что даже моей уже не хватает — он себе для этого завёл подружку. Казалось, он не объясняет, а просто жалуется. Зря он вообще ответил: теперь Эдгар попросит рассказать подробнее, и всё полетит к чертям. — Неужели? — его лицо приобрело такое выражение, будто сказанное он не до конца ещё осознал. — Представь себе. — Я не думал, что он по баб... — Холли не договорил, резко исправившись: — что он — такой гад. Микки машинально кивнул. Он чётко понимал, что сейчас бы самое время замолчать, но что-то его будто ужалило. Почему бы и не выговориться? Всё равно завтра никто из них разговора не вспомнит, а сейчас, наверное, каждому станет от этого лучше. — Понимаешь, она — даже не милая девушка из культурного круга, она вообще... Вообще! Вся чёрная, губы пухлые, хрипит как мужик прокуренный. Что он в ней нашёл — чёрт поймёшь; говорит, мол, она у него вся из себя хорошая, набожная. Увела его у жены и крестик ему на шею понавесила. Очень праведно, очень, чёрт её дери, по-христиански. Эдди удивлённо всхлипнул. — Он ещё и женат был? — придвинулся ещё ближе и скорчил такую мину, будто только что сказанное Марка как-то компрометировало. — Был. Теперь вот нет, и упаси его боже пойти под венец ещё раз, особенно если с ней. Похоже, Винтера-младшего это начало в каком-то роде забавлять. Он сгорбился, сложил руки в замок и вкрадчиво спросил: — А если всё-таки пойдёт, что делать будешь? Финн о таком думать не хотел, потому решил отшутиться. — Тогда мне только забеременеть останется, иначе — всё, концы в воду. — Я уж думал, что скорее ты его обрюхатишь, — после Эдгар глухо хохотнул, но тут же искренне поинтересовался: — Разве у вас не так? Микки был слишком тактичен, чтобы на это ответить. Зато отметил про себя, что по пьяни ему всё представляется очень живо — натурально предстал пред глазами беременный Марк, и от этого сделалось только хуже. — Внутренним задом чую — стесняешься, — младший лыбился, видно, думая, что Финн его совсем не видит. — У нас это называют «шестым чувством», — ответил он, будто поёжился. — Распределение ролей? — пьяно выпалил Холланд; язык у него шевелился намного быстрее, чем кралась сквозь спутанные мозговые извилины здравая мысль. — Нет, — тут же Микки скривился, малость брезгуя отвечать таким просторечием, — нутро, которое внутренний зад. Эдгар усмехнулся. Ещё бы — обозначение-то длинное, претенциозное, будто у англичан в прямой кишке какой-то особый интуитивный центр находится. — По-содомитски как-то, — он будто не смеялся, а как бы невзначай отметил. Финн посмотрел на Холланда, и в глазах его можно было прочесть возмущённое «Кто бы говорил», если бы не темнота. — Забудь, — и привычно махнул рукой. — Просто о таком у нас прямо говорить, ну... не принято. — Скучно у вас, раз даже говорить можно не обо всём и не так, как с языка просится. Вы, англичане, вообще замкнутые какие-то — ни то, ни сё, только мизинцы отгибаете и болтаете про чаи. Не сказать, что Мика это каким-то образом задело; он не негодовал, но всё же узостью представления юноши был несколько возмущён. — Вовсе нет. Что это вообще за стереотип? Винтер-младший сатирически хохотнул. Он, может, и не знаком с каждым британцем лично, но знает Марка, знает Эрика** и ещё парочку других, и они по темпераменту просто жутко манерны. Во взгляде его вновь появилась та самая вкрадчивость. — Ну вот какой у тебя чай любимый? — и сколь бы явно Микки не сознавал, что вопрос не от интереса, а только ради доказательства его любви к тому, что Холли считал исключительно английским и для всего остального мира скучным, а всё-таки решился ответить: — Эрл Грей с королевской плантации, заваренный с сушёными яблоками и залитый при подаче сливками вместо обычного молока. Если не он, то, пожалуй, тайский порошковый, но обязательно с цедрой, мёдом и разбавленный — иначе зубы после него станут цветом точь-в-точь под надраенный паркет, — младший посмеивался в руку; Финн по-доброму улыбался, внезапно осознав, что подыгрывать ему было даже приятно. — Но мы можем о нём говорить не оттого, что кроме чая ничего не видим, а оттого, что хорошо в нём разбираемся. Вот вам, американцам, как я приметил, вообще плевать, что вы пьёте: хоть благородное вино, хоть ужасный кофе; самопальную ли водку, абсентовый ли настой — вообще по боку. Вам хоть воду из-под собаки лей, — последнее он сказал так мягко, что Эдгар даже не подумал обидеться; сказал так потому, что находил это правдой. Пару раз Холланд пошутил почти про себя, бормоча что-то об «Академии чайных наук» и «Доблестном представителе профессоров-экспертов в исследованиях кенафа». Мик его поправил, объяснив, что чай может быть только из чая, а гибискус от него очень далёк. Винтер-младший поджал губы. — Ой, да ну эти заморочки. Я этот ваш чай вообще редко пью, да и у меня к нему свой рецепт, — этой фразой он явно заинтересовал Финна, и потому ему пришлось договаривать: — два пакетика чёрного кенийского в одну чашку, залить кипятком наполовину, ещё наполовину — холодной водой. Или даже водкой... — он мечтательно улыбнулся, но тут же добавил: — ...если Джонни нет рядом, конечно же. Микки даже прыснул со смеху. — Боже милостливый, мало того, что из пакетиков, так ещё и горячее холодным разбавляет. Извращенец — иначе и не скажешь, — сказал он, не переставая улыбаться. Лицо Холли на миг поменялось, и Финн интуитивно понял, что тот ему подмигнул. Он почти неслышно придвинулся вплотную; Мик это ощутил только тогда, когда Эдгар налип на него едва ли не всем телом. Сначала подумал, что тот его обнимает, но позже в голову ударила более близкая к правде мысль — младший просто замёрз. — Ну, хоть в извращениях я что-то да смыслю, — он сипел Финну в шею, притом запустив руки тому под рубашку; англичанин бы от такого смутился, но точно не с Холландом, точно не здесь, пусть даже тот и начал странно тереть ладонями о его рёбра. Продрог, с кем не бывает? — Кстати, о них... Как Марк любит? А вот это уже нешуточно смущало. Микки знал, что в Америке люди в разы раскрепощённее, что не брезгуют говорить об откровенном, но всё-таки не думал, что здесь начинать такие разговоры принято так прямолинейно и резко — резче и прямее, пожалуй, была бы только пуля в лоб. — Ну, как обычно... как все, — шумно сглотнул и пожал плечами. Сам понимал, что такой ответ ответом, по сути, не является. — Это как? На четвереньках? — Мик не знал, насколько распространена эта поза, да и знать не особо хотел. Прояснить придётся: зная настырность Эдгара, он отчётливо понимал, что лучше сказать сразу и прямо, чем потом отвечать на летящие пулемётной очередью вопросы. — Да нет, лёжа. Иногда может даже на боку, но ему это не особо нравится. Ему же, искушённому, лицо видеть нужно, — в самом деле, такой детали в их отношениях Микки не любил, потому и сказал об этом как-то издевательски. Эдди перестал елозить по его коже ладонями, остановив холодные пальцы на груди. — Чего такого? Я вот тоже люблю смотреть Джонни в лицо. А Джонни, как назло, любит у стены и сзади, — последнюю фразу он произносит на выдохе. Микки после долго молчит, и Эдди начинает нервно комкать подклад его рубашки. Финн поначалу просто вдумывается, потом понимает, что это, в общем-то, было очевидно: братья между собой обычно так не говорят, да и редко кто захочет жить в огромном поместье со своим старшим. Стало понятно, почему они не хотят съезжать — тут все, должно быть, привыкшие, тут они одни на всё имение, могут жить так, как живут повенчанные пары. Столь необычные отношения он — чем сам себя немало удивляет — на каком-то подсознательном уровне отказывается воспринимать как нечто мерзкое; может, оттого, что лично знает братьев, может, ему это просто не так уж важно. Даже появляется какой-то интерес, как и ко всему воспрещённому. Хочется много о чём спросить, но он предпочитает благоразумно прикусить язык. Только заметив, что Холланд разделяет с ним выжидающие молчание, он решается отвлечённо ответить: — Всяко удобнее будет на кровати, — и изображает лицом искреннее безразличие. Мысль о том, что он был бы не прочь послушать про них ещё, самого Микки очень пугает и настораживает. — Удобнее, и синяков после не так много. Всякие там тумбочки и столы вообще так опасны — имеют свойство ломаться в самый неподходящий момент... Пусть Финн и не хотел бы признавать, но продолжал он только для того, чтобы младший ему ответил. И тот действительно был охоч до разговоров, в особенности — таких; и не сказать, что он был человеком пошлым или озабоченным, но... пожалуй, просто любвеобильным. Да, Мик охарактеризовал бы его именно так. — Тогда уж пол — оплот надёжности. Ниже земли ведь не упадёшь, — он хохотнул, ударив пяткой в трухлявую доску. — Не думаю. Это вообще очень грязно и грубо, да и несерьёзно как-то, — ладони Эдди спустились ему на живот, но он этому жесту значения не придал. — А тебе нужно, чтобы всё и всегда было серьёзно? Тебе надо бы научиться дурачиться. Нового чего-нибудь попробовать... знаешь о «голландском штурвале»? — он так внезапно оживился, что даже подался вперёд, притом проехавшись подбородком по его ключице. Финн боялся даже предположить, что именно может под этим подразумеваться. Он понимал, что Холли не только расскажет об этом самом штурвале, но ещё и предложит попробовать; ещё явно ощущал, что может сейчас проигнорировать вопрос, и тогда ничего такого не станется. В нём взыграл интерес, и потому он коротко мотнул головой — знал, что младший почувствует движение. — Тогда позволь тебе его показать, — он плотнее вжался ему в шею лбом и глухо пробубнил: — только пообещай, что это останется между нами. Останется же?.. — Однозначно. Джентльмены много не болтают, — и рассмеялся про себя: конечно, никакой он не джентльмен — просто меланхоличный манерный алкоголик. Говорить Эдгар, вопреки ожиданиям Микки, больше не стал, только пересел чуть вперёд, опёрся спиной о его грудь и выпрямил ноги. Потом вытянул руки из-под его рубашки и принялся дышать на ладони, тереть их одной о другую. Спустя пару минут ему удалось их согреть, и он на ощупь попытался найти его пояс — получилось не сразу, но от него младший резко опустил ладонь на брюки, вызывающе огладив между ног. Финн не знал, почему, но его это не смущало; не смущало даже то, к чему всё идёт, но он держался скованно, не позволяя себе издавать звуки. Хотелось, конечно — от того, как Холланд пробегался пальцами, прижимал ладонью, хватал и резко тянул то в одну сторону, то в другую, сам собою просился стон. Винтеру-младшему настойчиво казалось, что с Миком что-то не так. Впрочем, он упорно продолжал, пока не ощутил, что под рукой образовалась плотная выпуклость — тогда улыбнулся и отнял ладонь, схватив ею запястье Финна. Тот непроизвольно издал непонимающий, разочарованный всхлип, и как-то совсем низко, хрипло спросил: — Это и был твой «голландский штурвал»? — Нет, до него мы ещё не дошли, — Эдди ухмыльнулся, игриво огладив его руку. Микки снова зазвучал — до неприличного громко втянул воздух, и младший повторил движение. После Финн снова нарушил тишину, но в этот раз голос его явно выдавал толику искреннего интереса: — В чём он вообще заключается? — и уставился на Холланда; тот немо раскрыл рот, но тут же поджал губы и ярко — даже в темноте можно было различить розоватые крапинки на щеках — покраснел. Он бы с превеликим удовольствием показал, но говорить почему-то стеснялся, и Мика это несколько забавляло; он продолжал выжидающего на него поглядывать, и тот, пусть и нехотя, объяснился: — Это когда... смотри, — и притянул его руку, положив ладонью на ляжку, а свою расположил на его внутренней стороне бедра, — ты берёшься за себя, я обхватываю твою ладонь своей сверху, но ею двигаю сам, и ты делаешь то же самое. То есть, получается, по факту ничего и ни с кем не было, но вроде как и было, и притом всё-таки с другим человеком. От последней реплики Эдгара его прорвало на смех; вроде и понятно было, что он пытался объяснить, но что-то было в его речи необычайно... милое, пожалуй. Он и сам сейчас был милый: небо светлело, и в прямо падающих сквозь доски блёклых лучах было видно румянец на его лице, дрожащие пальцы, взлохмаченное каре и торчащие из белых — такой белой не бывает сама луна, не бывает даже, наверное, снег — волос пунцовые уши. Ресницы его — тоже удивительно белые, длинные, как вытянутые льняные нитки — торчали из набухших полусомкнутых век, казались простыми бликами на широком зрачке в красной радужке. Он был весь из себя необычный, от природы немного несуразный, самую малость пухлый, и именно сейчас Микки вновь поразился его внешности. Вместе с тем он перестал казаться гипсовой фигуркой с живой фарфоровой мордашкой — захотелось его коснуться, погладить, захотелось, чтобы касался он; Финну стало совсем жарко, и ладонь Холланда он быстро подтолкнул выше. Тот уцепился за ткань брюк, повёл коленом, скинув лежавшую на ляжке руку — ждал, что его тоже тронут, но Мик не особенно мог двигаться: его разморило от усталости, от приятного чувства — возбуждение пришло вместе с лёгкой эйфорией, как от снотворных: тело томилось, всего его пробирала испарина, предчувствовалось приятное как само собой разумеющееся — будто только стоит закрыть глаза, и всё станет хорошо, — и ему тотчас же станет хорошо. Настигало похмелье, отдавая лёгкой болью в затылке, но до него было ещё далеко — до него был Винтер-младший со своим штурвалом, было небо, прояснившееся, льющееся прямо в болящие глаза. Вниз он не смотрел, но на коже живота внезапно стало прохладно: Эдди расстегнул его брюки, немного их стянув. Полез к своим, отстегнул ремень с тяжёлой пряжкой, лязганувшей по полу так громко, словно у Микки над ухом прогремел взрыв, потом будто нарочито медленно и шумно расстёгивал заедающий замок на джинсах, стянув штаны вместе с нижним бельём. Голым задом он снова уселся на пол, двинулся ещё ближе, чтобы внезапно ослабевшая рука англичанина смогла за него взяться. Финн прикрыл глаза, полагаясь больше на высокую осязательность. Он ощутил, что Эдгар был весь влажный и горячий, и это было ни разу не пошло — чувствовалась тонкая кожа, торчащие бугорками вены, капли, стекающие на пальцы. На себе он на миг ощутил трение ткани, сразу после — руку с грубыми кругляшками мозолей, чуть длинные ногти, немного царапающие, покалывающие. Ладонь на нём разомкнулась, прошлись пальцы — смазанно, сбивчиво, собрав и застряв в складке кожи. Ту же его ладонь, что слабо обхватывала Холли поближе к животу, накрыло ладонью Эдгара; он сам начал слабо подёргивать ею, потом надавил, заставив Микки рефлекторно сжать кисть руки. В такт рывкам младший начал звучать: глухо, протяжно втягивая воздух и выдыхая его одним залпом. Наверное, больше скулил, чем постанывал, — но с хрипотцой, так же, как и пел. И Мик тоже звучал, но не в унисон с Винтером: ниже, размереннее, даже настолько протяжно, что полустон становился почти бесшумным, едва звенящим не то жужжанием, не то порывистым выдохом. Потом стал громче, выше — над крайней плотью будто иголку воткнули; Холланд схватился подушечками пальцев за головку, задев её ногтем, и начал по-странному её обводить. По-странному, но необычайно приятно — Финн пару раз крупно дёрнулся, сразу после попытавшись повторить это на самом Эдгаре, и тот отозвался утробным, почти что рычащим, однозначно выражавшим довольство звуком. Тот обхватил его кулаком и начал двигать резче, и Микки сам за собой сначала этого не заметил, но дышать начал чаще, рывками, тяжелее. Приятного стало меньше, и он легко сжал Холли — и тот удивительно горячо отозвался. В его руках хотелось расплавиться, забыться, потому как даже такое нелепое движение он смог каким-то образом превратить в нечто тягучее: по-особому ухватил и так двинул рукой, будто что-то выкручивал. Микки дрожал в каждой конечности, едва был способен пошевелить пальцем, не говоря уже о целой ладони — она осталось лежать на бедре Эдгара, иногда — в такт стихающим стонам — конвульсивно сжимаясь. Внизу живота хватало и скручивало, тяжелело и мигом легчало — удивительный контраст был ощутим всем сразу: и руками, впитавшими тепло тела младшего вкупе с холодом бетонного пола, и ногами, почему-то очень больно сжимающимися в пальцах, но сладко ноющими ближе к тазу, и даже прессом, то напряжённым, то на несколько секунд — только чтобы пустить в тело скудный поток воздуха — расслабленным. И им уже даже было плевать, что получается никакой не штурвал — главное, что получалось... нечто; мыслить ясно было невозможно, ровно как и прерваться, взять и остановить это. Нельзя было перестать касаться, нельзя было задерживать прикосновение, нельзя было одному оставить тело другого. Микки готов был поклясться, что даже в полудрёме всё чувствует особенно остро, что сейчас одновременно и пьян, и трезв. Ещё готов был сказать — но никогда не скажет, нет, — что сегодня, прямо сейчас, самую малость влюбился. Немного, правда, и не сказать, во что: то ли в самого Холланда, то ли в то, что он делал, — вернее сказать — что он умел делать. Его ладонь то брала Микки в обхват, то оставляла на нём только пальцы. Он трогал себя, трогал его, невесть как гладил — приятно, напористо, с жаром. На глазах у Финна то и дело появлялись влажные проблески, но полностью он их не открывал — изо всех сил наслаждался происходящим, от него же впившись ногтями в валявшуюся под боком трухлявую доску. Что-то уже подступало, начиная с головы — там жарило и кипело, гудело в ушах и бешено стучало по вискам, — ложась на шею. Момент как понятие потерял значимость: времени для двоих больше не было, и было даже глубоко плевать, что крадётся утро, что их скоро хватятся... что уже хватились. — И вот кто бы подумал, что они так загуляют? Звучало пусть и тихо, но сердце схватилось как от выстрела; ужасно быстро Мик дёрнулся всем телом, согнулся, едва не сломав притом мелкую проворную руку — в последний момент Винтер-младший успел её отдёрнуть. Его тоже перекосило: по лицу было понятно, что он испуган, но вскакивать и одеваться он не спешил. — Ты... — Микки на полуслове запыхался, забыв, что хотел сказать. Эдгар расположил недавно отнятую ладонь на его коленях. — Тс-с, они сюда не зайдут, — и так посмотрел в глаза, что невозможно стало его ослушаться. Не властно, но невинно, и два розоватых — но уже порядком раскрасневшихся — огонька нежно, без напора пригвоздили его к полу. — Честно, не додумаются. Пожалуйста, поцелуй меня. И он повиновался, не допустив даже мысли, что знаком с этим мальчишкой — мужчиной, правда, но удивительным образом тот казался намного моложе — только пару дней, что у него есть тот, кто целует его постоянно, что даже самому Микки есть кого целовать. Рука Эдди легла на его живот, сползла ниже. Он вернулся к прерванному; поначалу — нежно, но сам Финн уже не выдержал: от ударившего в голову — и вместе с тем явно отбившего мозг — адреналина всё стало резче, быстрее. Бесстыднее. Шаги слышались не эхом, тихо, глухо, как если бы что-то просто ритмично падало на пол с досок. Звуки поначалу казались фантомными — Микки думал, что просто перепугался и только потому их слышит, и как он был бы рад, окажись всё так — иллюзией... Но нет: слишком явно угадывалась лёгкая, но неуклюжая поступь Марка, слишком громко звучала его отрывистая ругань, когда он споткнулся о доску. Оглушительно разразился смехом Джонни, за руку поднимая того с пола. Треснуло что-то под их ногами. Эдгар вжался носом ему в шею. — Не дойдут, точно не дойдут... — между словами он быстро, рвано дышал, так же двигал рукой, и Мик делал это в такт с ним, в унисон — оба старались звучать тише, не привлекая к себе внимания. Странная тревожность поспособствовала ощутимым переменам: сердце стучало порою даже громче, чем стонал Эдди, дрожь в костяшках ощущалась едва ли не пульсацией, будто кожа с них была сбита напрочь. Под ложечкой, в самой груди хватало, как при инсульте, и грозило не отпустить, резче сжаться, лопнуть. Сменился и колорит осязаемого — теперь на коже всё горело, любое прикосновение обжигало, выбивало из колеи... Последнее случилось как раз тогда, когда что-то стеклянное зазвенело совсем рядом с дверью; Холли его дёрнул, ошпарил, царапнув тончайшую кожу ногтями, и в голове у Финна будто разом не осталось ничего, кроме осознанной приятной конвульсии — та прошлась по всему телу, возвращаясь раз за разом, с каждым новым движением пальцев, пока не стихла, оставив в нём только беспокойный трепет. Об Эдгаре он уже не думал — хотел, правда, но оказался напрочь обессилен. Глаза сомкнулись сами собой, но он не спал, нет — слушал, и с облегчением отметил, что мимо двери прошли, что младший после выдохнул и совершил потуги вытереться и одеться. Где-то на периферии сознания блуждали мысли. Что будет завтра? Что он скажет, если спросят? Что после станет с Холландом, что — с Марком? Не лучше ли действительно собраться и уехать?.. Но главный вопрос, занимавший его сознание ровно до того момента, как он уснул — что случилось сегодня? Почему? Случится ли это снова?..