Крылатое божество-змей

      Холодно. Уже несколько дней ебучий холод преследует меня повсюду. Он обволакивает тело мертвенным облаком и гладит мои руки, раздирая плоть иглами незримыми, проникает под рубашонку своими пальцами липкими и вгрызается в мои кости. Я мог бы надеть еще один свитер или еще одну шапку поверх той, что есть у меня, чтобы защититься, но я выше этого, да и это не поможет. Отец учил меня быть сильным и не отступать, это нелегко, и кажется порой бессмысленным, да смысл скрытый есть во всем. Страх неприглядный, но нужно всегда встречать его лицом к лицу, иначе не совладать - не выдюжить с ним, проглотит тебя, пережует да выплюнет. Учась преодолевать себя, мы боремся со своими слабостями, дабы стать сильнее, выше и достойнее.       Я ежусь от холодного потока воздуха. Меня, блядь, тошнит от него, так зябко мне и одиноко, но я не так прост. Черпаю из него злость праведную, и та придает мне силы, чтобы в нужный момент я был готов нанести удар последний да решающий. Нет в холоде романтики сказочной, нет в нем чистоты смиренной иль сияния бесконечного, как любят говорить бестолковые наивные бабы. Касания его омерзительны и гадки, мнимый блеск уродлив да тошнотворен. То не ледяной дворец снежный, то халупа прогнившая с воротами подкосившимися. Руки озябшие будто чужие, я не хочу принимать их как часть себя. Пусть холод забирает остатки тепла из моего тела, но ему не остудить моего сердца. Я еще не готов сдаться. Моя кровь горячая и буйная как Средиземное море, питает мой гнев, а гнев этот согревает мою кровь.       Я не знаю, когда это началось — неделю или год назад. Гуси-лебеди смахнули облачка крылами сильными, память заросла бурьяном колючим - не продраться, перестал я считать дни, когда мой новомодный смартфон без кнопок завибрировал напоследок и отключился, у меня уже давно нет возможности заряжать его. Оставив его земле сырой, вернулся я так к матери-природе, принял ее заветы. В этой реальности не помню я ничего, кроме омута холода мертвенного. Все, что было до, будто произошло не со мной и не в этой вселенной. Когда-то был я молод, любил книги, не мог представить жизни без югославских напевов в своих наушниках. Когда-то я был счастлив. Сейчас ничто из вышеперечисленного не трогает меня, не наполняет мои думы печальные. Мне 25 по паспорту и 50 по ощущениям. Катастрофа все уничтожила. Гляжу на солнце красное и знаю, что может оно сжечь все живое на Земле, да только лучи его больше не дотянутся до нас, не смогут согреть мои озябшие пальцы.       Я рассматриваю кулон крылатого бога-змея. Странное чувство оцепенения овладевает мной. Простенькая деревянная фигурка на кожаном шнурке была теплой от того, что всегда лежала на груди моей. Красные глаза-камешки выцвели-истерлись, смотрели тускло в никуда, вывалиться из впадин деревянной морды грозились. Давно я нашел его, еще когда блуждал в бескрайних лесах дремучих, искал путь наружу во внешний мир. Сиротой брел, был голоден и изможден, признаться, и не надеялся выбраться тогда, в минуты черного отчаяния и беспомощности. Не ведаю, зачем подобрал я в куче мусора этот кулон, зачем причитал над ним да жаловался на судьбу злополучную, но только никак не ожидал, что он услышит меня, внемлет мне и выведет из пучины. Будто был моим талисманом: не прошло и пары дней, как обессиленный и оборванный я вышел на большую дорогу, благо там было, где мародерствовать. Эти безликие и серые, полные безнадежности дни вспоминаю с ужасом и содроганием, но к счастию моему, помню их размыто, как в тумане. С тех пор часто подолгу рассматривал нелепую фигуру змея крылатого, и казался мне тот каким-то божеством неведомым, что умирает и воскресает, напоминая нам, что все мы — ничто перед ликом смерти. Я о смерти думаю, как о Фемиде ослепшей и оглохшей, в глазах ее перестаю быть ничтожеством, утрачиваю себя быть может, но обретаю равные права с этими баловнями судьбы. Все мы пред лицом этой старухи равны… Спрятав кулон под рубашку, немного шарф ослабляю, чтобы выдохнуть и позволить вихрю хладному ощупывать мои шейные позвонки.       Я тщетно пытаюсь согреться у маленького костерка, где уже жарится свежее мясо. Я ушел на окраину редкого подлеска, где меня не выследят, чтобы приготовить себе горячей снеди. Я так голоден, что готов съесть медведя, но сегодня мне и так сказочно повезло: нашел какую-то мелкую дикую пташку с раненым крылышком. Я свернул ей шею, прекратил ее муки, долго бы она и так не протянула, а я хотя бы на несколько часов заглушу чувство голода, преследующее меня ежедневно. Настасья будет в ярости, если узнает, что костер развел без ее ведома. Я, видишь ли, подвожу их, рискую выдать местонахождение всей группы. Она полагает, что, если мы хотим сохранить себе жизнь, то жрать мясо надобно сырым и раз в неделю можем мы позволить себе развести костер для приготовления пищи. Ха-ха, сохранить жизнь, говоришь? Панна Настасья, твою мать, наше состояние уже давно перестало называться жизнью!       Проклятье, кажется, я слышу шаги! Моим первым порывом было броситься тушить костер. Я мог бы соврать, что мол не я его развел, что я нашел его всего лишь, но решил плюнуть на эту идею. Будь что будет. Пусть правда-матушка торжествует.       — Чую волшебный запах жареного мяса! Это просто белиссимо, чувак! Так и знал, что ты тут, — услышал я знакомый голос.       Я улыбнулся: присутствие Эмилио всегда поднимает настроение. Эмилио — моя полная противоположность. Я в приятельских отношениях со многими в группе, но только с ним у меня сложились отношения доверительные. Он, как говорится, свой в доску. Его талант - это чуткость, обаятельность, умение находить общий язык с другими. Ладит абсолютно со всеми, даже с девицами не очень приятными характером, задрали нос да держатся особняком словно шальные императрицы. Глаза Эмилио добрые да ласковые, фирменная ухмылка итальянская и нрав веселый, с ним легко да спокойно мне, будто в жару у источника прохладного отдыхаю. Хорошо, что меня нашел именно он. Я наконец-то расслабился.       — Добро пожаловать, брат! — Я хлопнул его по плечу. — Я уже думал, мою контору спалили. Присаживайся, скоро у нас будет вкусный ужин.