Виток

      На протяжении всей его недолгой жизни Шрама всегда сопровождал холод. Холодные железки обвивали его запястья, когда приятный голос рассказывал о губительном действии газа на человека. Холод забирался под кожу, когда дрожащий клон пытался уснуть под куском потрёпанной картонки, там на пропитанной морозом свалке. Холод заставлял кровь застывать льдом в жилах после каждого провала, после каждой увиденной смерти. Холодной была старая лаборатория, в которой Красный Боб составлял чертежи и планы. Холодным было утро перед революцией. Холодными были больничные простыни, на которых Шрам проснулся. Холодным был пол, на который он с трудом тогда встал. Холодным дуновением одарил Красного Боба воздух, когда его руки прошли сквозь силуэт жены. Холодные клешни жёстко стиснули хрупкое тело…       Холод, неужели ты живой? Словно разумное, мыслящее существо, ты преследуешь свою жертву, душа и сдавливая слабую надежду в своих когтях. Зачем ты здесь? В маленькой камерке из железа и без тебя хватает боли. Но ты всё ещё рядом, заставляешь этого человека постоянно трястись, обняв плечи. Тобой веет отовсюду. От металлических стен идёт твое ледяное дыхание. На замороженном тобой полу невозможно стоять без боли. Босые ноги обжигает заиндевевший металл. От тебя не спасает тоненький больничный халатик, даже иллюзии защиты нет. Почему ты продолжаешь мучить его? Ради чего ты заставил свою жертву забиться в дальний угол, обняв колени? Что дадут тебе красные, потерявшие блеск глаза? Ты упрям, холод. Но, знаешь, ты не сможешь остудить здесь всё. Даже если ты обрушишь на это место всю свою мощь, заставив металл в миг покрыться ледяной корочкой, останется одна вещь, которая никогда не застынет льдом.       Это слёзы.       Они текут по щекам страдальца, практически обжигая их, настолько воздух здесь ниже нормы. Чистые, прозрачные капли падают вниз с тихим стуком. Ты не прекратишь его, холод. Ты не сможешь вырвать из измученной души последние остатки крохотного тепла. Перестань, хватит с тебя и того, что ты погасил огонёк надежды, что вспыхнула ярким пламенем, прогорела и оставила после себя слабо дымящуюся лучину. Тебя злит, что глупый смертный отказывается отдавать тебе своё горькое тепло? Да, злит. Ты желаешь, чтобы этот человек забыл, сдался и распахнул для тебя и твоей подруги, Смерти, объятия. Ты ненавидишь свою жертву за её упрямство, ведь Роберт отказывается признавать, что плачет. Это просто кровь из разбитого лба ползёт по лицу вниз, говорит он себе. Может, он сам в это верит, во тьме не разобрать. Нет, Красного Боба никто не бил, кроме тебя и него в камере уже давно никого не появлялось. Никогда никого не появлялось. Шрам сам причинил себе боль, пытаясь открыть стальные створки. Молотил обожжёнными руками по металлу, пинал босыми ногами, разбивая их в кровь, словно в припадке бился головой о стену, отчаянно крича. Но не покорился, не захотел забыться и исчезнуть. И это ещё одна причина, по которой ты мечтаешь уложить строптивую душу в своё лоно. Настолько тебе приглянулся этот человек, разжигающий в себе пожар. Да, холод, ты погасил лучину, но ведь ты гасил её не раз. Ты закалил жертву своим присутствием, показал, что огонёк надежды всегда можно взрастить. И горькие чистые капли хранят в себе тот маленький запал, который перерастёт в настоящую бурю, как только придёт время.       Ты думаешь, некому возродить надежду? Продолжай так думать. Ты все ещё ждешь, что красные глаза потеряют яркость и блеск, помутнеют и закроются? Продолжай ждать. Здесь твои мысли пересекаются с мыслями другого смертного, который так любезно предоставил на растерзание несчастные души. Но вот только вы ошибаетесь.

***

      Шрам не поверил своим глазам, когда дверь с характерным скрипом отъехала в сторону. Хотя, Роберт и увидеть-то ничего не смог, его просто ослепил свет снаружи, казавшийся таким ярким после мрака камеры. Красный Боб попытался вскочить на ноги, но ослабевший организм не принимал такого обращения. Каждую мышцу свело судорогой, революционер, пошатнувшись, уперся локтями в ледяную стену, чтоб не упасть. Шрам прищурился, пытаясь разглядеть силуэт в дверях. Он был нечеткий, расплывчатый, но явно человеческий. Неужели сам Диктор решил его навестить? — Сэр, сэр, вы в порядке?       Нет. Точно не Диктор. На плечи Роберта приземлились чьи-то руки. Тоже человеческие и, надо сказать, довольно тёплые. Но Красный Боб всё равно отшатнулся назад, вырываясь из не особо крепкой хватки. Вот только революционер не учёл, что находится практически в углу и теперь был прижат к холодной стене всем телом. Глаза мало-помалу стали привыкать к свету. Шрам даже смог разглядеть какие-то цвета в костюме незнакомца. Довольно знакомые и привычные цвета. — Кто ты? — хрипло пробормотал Красный Боб, сползая вниз по холодной поверхности. Отсюда вид был лучше — тело не тратило бесценную энергию на ноги. Взгляд наконец сфокусировался. — Временный заместитель лидера революционного движения Боб—Кофеман прибыл! — бодро отрапортовал паренёк в зелёных очках, вытянувшись по струнке и приставив «козырьком» ладонь ко лбу. Он был забавно симпатичным. В тёмных брюках, в стандартной голубой жилетке, из-под которой торчала замызганная, некогда белая футболка, в здоровых ботинках коричневого цвета, которые, казалось, были великоваты для Боба на несколько размеров, с притуленой к поясу несуразно большой битой, непонятно, как он вообще её носил. На лицо спадали шоколадно-каштановые, возможно, просто давно не видевшие расческу кудри. Но самой запоминающейся вещью в этом несуразно хрупком облике были голубые глаза. Они и так были крупными, а из-за толстых линз и вовсе достигли размеров стандартного аниме, — я и мои товарищи выяснили, где вас держат и поспешили на помощь. — А сколько вас? — в миг посерьезнев, нахмурился Роберт. — В самом BobSoc трое, — начал загибать пальцы «заместитель», — я, Рад и Вольт. И Зомби с Вирусом ждут нас снаружи. Они прикрывают отступление.       Шрама словно самого прошибло электрическим разрядом. Всего лишь пять?! А ведь революцию они проиграли в восьмером. Хотя, нет, в семером. Роберт снова резко дёрнулся, хватая Кофемана за жилетку: — Пацан, у тебя есть оружие? Нам всем надо уходить как можно быстрее, — «я не желаю больше увидеть чью-то смерть!» — Д-да, сэр, я знаю, — нервно пробормотал клон, обеспокоенно опускаясь на корточки рядом с революционером, — но вам не стоит так напрягаться, ваш организм и так истощён… — Чёрт возьми! — сорвался Шрам на крик, — просто дай мне биту, пацан!       Кофеман потупился, закусил губу, но отстегнул оружие от пояса и бережно вложил в ладони Красного. Тот осторожно опёрся на крепкое древко, как на костыль, поднимая себя над полом. Очкарик, несмотря на тяжёлый взгляд Роберта в свою сторону, аккуратно подстраховывал заключенного. Революционер выпрямился, стараясь не опираться на клона и стены, и сделал несколько неуверенных шагов в сторону двери. Красный замер в метре от выхода, повернулся к Кофеману и выдавил виноватое: — Прости… — Ничего страшного, сэр, — очкарик просиял той улыбкой, которой могут улыбаться только Бобы и только Шраму, — я же понимаю, что вы не со зла. — Не обращайся ко мне на «вы». Мы одного возраста, — поморщившись, попросил Роберт, шагая вдоль стены. — Но это показывает, насколько я вас уважаю, — возразил Кофеман, семенящий рядом с Красным, следя за тем, чтоб последний не упал. — И всё же, пожалуйста, не надо, — проговорил клон с нажимом, — зови меня просто Шрам. — Хорошо, сэ… Шрам. — Так, откуда же ты обо мне знаешь? — О, это долгая история. Понимаешь, я смог взломать один из компьютеров Диктора… — разлетался по коридорам звонкий голос.       Ты остался один, холод.