It's getting hard to be someone

Если закрыть глаза, то можно было провалиться в черный цвет. В маленькую бездну. Она была ярче, чем эти серые стены, но все равно предательски пахла хлоркой. Дирк ненавидел этот запах, жутко стерильный и выворачивающий душу чистыми пальцами. Тут все было такое гнотобиологическое. Он вычитал это слово в словаре, потому что ему почти никогда не давали других книг. Дирк знал так много слов и не мог рассказать их никому. Ему было где-то лет шестнадцать, он мельком услышал, как это упоминал дядя Скотт. Значит, он здесь был уже четыре года. Но до сих пор не мог научиться здесь засыпать. Что-то в животе, склизкое и мерзкое, сворачивалось гадким клубком. Перед глазами - красные буквы «НЕВЕРНО». Они выжигали покой внутри, каждую ночь тревожа невидимые раны, которые никак не могли зажить. Иногда Дирк быстрее спотыкался в объятия сна. Тогда их было больше – кошмаров в алом цвете, кричащих и визжащих, где он не мог выбраться из капкана, но где его никогда не убивали. Потому что его ужасы не заканчивались. Даже когда он, дрожащий, просыпался. Тогда он сжимал подушку и ненавидел, что она становилась предательски влажной. Тогда он думал о том, что он не проект, не Икар и не Свлад, он думал о том, что он Дирк. Потому что когда-нибудь он сбежит, острым кортиком перерезав прутья его клетки. Ворочаясь и придумывая сотни способов сбежать, он точно знал, что ни один не сработает. Но ему так нравилось думать, что он может что-то сделать. Подушка высыхала, голова тяжелела, и он забывался в тяжелой дремоте. Дирк узнавал, что утро улыбалось новым днем, когда становилось больно. Свет злобных ламп атаковал его. Стряхивая последние остатки сна, он, растерянный и испуганный, вскакивал с кровати, потому что не хотел, чтобы Блэк и Уайт больно стаскивали его с кровати, хватая за лодыжки. Потом там оставались розовые пятна, которые причудливо меняли цвета. Дирк всегда спал в комбинезоне. Было унизительно стоять перед надсмотрщиками, почти голым и чрезмерно тощим, слишком долго пытаясь попасть в штанины. Так что он, выталкивая улыбку, а потом в нее веря, пожелал им доброго утра. Бетонные лица Блэка и Уайта смотрели на него стекляшками глаз. Они никогда не улыбались и, несмотря на свою непохожесть, обладали одинаково тупым злым выражением. А Дирк так хотел, чтобы однажды у них немного приподнялись уголки рта. Но этого не случалось. А случалось то, что он шел, мерзнущий и опять разочарованный, умываться и смотреть в себя зеркального. После холодной воды очертания лица в стекле становились четче и он мог заглянуть себе в глаза. Чтобы снова увидеть затравленную боль и трусость. У него опять ничего не получится, потому что это так не работает. Оно так не работает. Вселенная так не работает. Раздавался сдержанный стук в дверь. Это была такая насмешливая иллюзия неприкосновенности и личного пространства. Если бы он сейчас не вышел, надзиратели бесцеремонно вошли бы ванную – дверь даже не закрывалась. Блэк всегда шел слева, Уайт – справа, а Дирк плелся по середине. Во рту было мятно, до завтрака оставалось еще долго, но не то чтобы Икару хотелось есть резиновые блины с кленовым сиропом, который был слишком жидкий, а на вкус – ароматизатором с консервантами. Провода обвивали его голову ядовитыми змеями. Он не мог выбрать из колоды нужную карту. Красные буквы «НЕВЕРНО» зажигались на экране. Продолжался его день. Такой же несчастный, как и сотни остальных. Дирк уже не мог во что-то верить – он механически двигал челюстями, давясь завтраком и убеждаясь в том, что, может, это не Вселенная так не работает, а он – сломанный.