Странное состояние души. Судя по всему, в этой главе я буду разбираться в себе. И в сложившейся ситуации. Ибо разобраться, просто подумав обо всём этом — не получается.
В какой момент я стала зависима от общения с кем-либо? Зависима от людей, от дружбы. В какой момент я вдруг стала нуждаться в чьей-то поддержке?
Не помню. Отлично помню, что раньше, несколько лет назад, мне вообще никто был не нужен.
«Есть Свобода, а есть Одиночество. Когда Одиночество оборачивается Свободой, человек может чувствовать себя счастливым». © Кошка-Панкошка, 22 года.
В то время для счастья мне никто не был нужен. Кофе, пачка сигарет и музыка — вот весь «счастливый» набор.
Я легко обходилась без людей. Проблемы? Насрать. Если в жизни наступает пиздец, то либо он такой мелкий, что сам как-нибудь рассосётся, либо такой жёсткий, что его и не исправить. Так и чего паниковать? Чего дёргаться?
Бывал, конечно, и такой «пиздец», который можно было разрулить самостоятельно. И опять же — зачем дёргаться?
«Итак. Да, случился пиздец. Серьёзный? Не очень. Разрулить могу? Возможно. Как? Ну, например, вот так. Или так. Попробуем», — и никакой паники.
Мне не нужно было рыдать, чтобы облегчить своё психологическое состояние, мне не нужно было рассказывать о своих проблемах кому бы то ни было, чтобы получить какую-то поддержку. Не нужна она мне была. Я жила по логике того затёртого статуса, гуляющего по страницам в социальных сетях: «У меня есть я, и вместе мы справимся».
Я могла обходиться без книг: у меня была фантазия, и я сама, при надобности, если совсем уж была отрезана от мира, могла придумать книгу.
Впрочем, и без музыки я тоже могла обходиться. Голосом и музыкальным слухом природа наградила. Сама могу себе что-то напеть.
«Главное — это гармония с самой собой. Тогда ты становишься по-настоящему сильной».
Так я и жила. В какой момент всё перевернулось, а?
Раньше я была действительно Свободной. А теперь… А теперь, я, как Горшок, на закате его физической жизни.
Вот часть нашего диалога о том времени со знакомой:
«Я не люблю таким вспоминать…12й-13й годы».
«О, это он такой «мрачный».
«Чертята из глаз пропали… а вот тоска появилась…»
Миша тогда решил прокомментировать своё состояние в те годы:
«Тяжёлое время. Тосковал, да… Устал. Один был. Совсем. К людям тянулся, они шарахались».
«Щас «душ» будет…» — предупредила его собеседница.
«А?»
«Я говорю, давно мокрый не был, ща устроим…»
Девушка намекала на то, что вот-вот готова разреветься, и Миха вскинул руки, как бы сдаваясь:
«Тихо, тихо!!! Щас я с чертями! В глазах, везде! Честно!».
А я сейчас без «чертей». Кажется, что я уже начала заглядывать в лица прохожих, ожидая увидеть какую-то поддержку во взглядах встречных людей. Ебанутая идиотка.
И рассказать ведь не могу никому о причинах своих страданий. А вдруг понадобилось!
Как же хорошо было жить и не знать такой возможности. Мне в голову не приходило кого-то в душу пускать.
Я ведь даже не плакала в то время. Вообще: ни от физической, ни от душевной боли, ни от жалости, ни от умиления, ни от радости. Кремень. Непробиваемая стена. Терминатор.
Впервые за много лет я заплакала утром 19 июля 2013 года. Ха, «заплакала»… Завыла, закричала, зарыдала. Такое впечатление, что слёзы, скопившиеся за годы спокойствия решили разом вылиться. Я лежала полу, кричала: «Горшок, мудак, ну как ты так?!», и ручейки, льющиеся из глаз, затекали в уши. Поднялась я, в итоге, с мокрой головой. И слёзы не иссякали и на следующий день, и через неделю, и через месяц. Не знала, что человек способен столько плакать.
В тот момент моя броня треснула и рассыпалась?
Я хочу её вернуть назад. Не хочу нуждаться ни в ком вообще. Хочу снова стать непробиваемой сукой.
А у меня слабость и постоянные головокружения. Всякий раз, как встаю со стула, приходится хвататься за его спинку — ноги не держат. Один раз всё-таки упала.
Не знаю, может это от того, что я не ем три дня. Или четыре? А, неважно.
Сначала я просто забыла, что надо есть. Когда вспомнила — попыталась. Стошнило. Физически не могу есть. Да и похрен, похудею… Только желудок побаливает, но и на это пофиг.
Выход «цепи» меня беспокоил сильнее. Как бы боль описать…
Поначалу она была тянущая, ноющая, почти как зубная. Зубы у меня чувствительные донельзя, бывало, что кричала от зубной боли, хотя легко переношу другую боль: сильные ушибы, переломы, вывихи, глубокие порезы и множество процедур, во время которых многие кричат, стонут или плачут.
Вот кстати о глубоких порезах. Боль в груди приобрела и этот оттенок. Напоминает боль во время набивания тату: когда набивали мою, перепутали иглы… в общем, порубили мне кожу. Глубоко и сильно. Когда опытный мастер увидел итог работы, только присвистнул: «Ого! Представляю,
как ты орала!». «Да нет, — говорю, — сказала «ойёптваюматьсука» сквозь зубы, и всё…». В общем, к этой боли я терпелива.
А вот когда у меня появилось ощущение, что у меня ломается грудина и из неё вырывают куски — вот тогда я реально перепугалась.
Чудовищная боль. Но не это было страшно. Страшны были причины этой боли.
«С Мишкой какой-то пиздец случился», — других причин я не предполагала. А терпеть было надо.
Сложнее всего было забивать в себе желание от души порыдать. С истерикой, как полагается бабе, у которой хотят отобрать её любимого мужика.
Тряпка!
А зря держалась, знаете ли. Никто не оценил и не понял.
Небольшое отступление: кое-кто очень не хочет, чтобы я писала эту главу. Один зеленоглазый бестелый сейчас стоит около меня и настырно отрубает мне связь, от чего страница «вылетает». Просто он знает, что это последняя глава. Знает, чем она закончится и, видимо, не хочет этого.
Самое интересное, что интернет он поганит только мне, так как Боец в другой комнате как смотрел сериал он-лайн, так и смотрит.
Нет уж, дорогой. Если я не могу выговориться людям, буду делать это здесь. Выговорюсь фикбуку, ха!
Кстати, именно он, Игорь, и пришёл к Пифии первым. На вопрос о сложившейся ситуации отмахнулся: «Всё хорошо там», — и снова пропал.
Получив эту информацию, я нифига не расслабилась, как ожидала от меня Пифия.
Если бы всё было хорошо — пришёл бы Горшок и сам об этом сказал. А раз его нет, значит, расслабляться рано.
К тому же, если судить по Мишиным манерам изъясняться, это «хорошо» может обернуться, чем угодно. К примеру, он мог бы сказать потом: «Ну, буду Координатором. Это хорошо же», или «У нас есть ещё два с половиной месяца. Это хорошо», или «Ну мы ж в следующем веке увидимся. Это хорошо».
Моё сообщение почему-то было принято в штыки. Я, как им показалось, восприняла их слова, как враньё, и ещё они почему-то решили, что я психую на них.
Мне это было странно. Пифия единственный человек, к кому я могла бы обратиться за помощью, ожидая поддержки. Мы всегда,
всегда друг друга чувствовали.
«Моё сердце — это твоё сердце и Кошино сердце», — сказал ей Горшок прошлым летом, а потом не раз говорил то же самое и мне.
Так и было. Много было моментов, когда Пифия вдруг писала мне: «Что случилось?», в минуты каких-то моих переживаний, физической или душевной боли.
Бывало, что и я вдруг без причин хваталась за сердце — значит с подругой что-то было не так.
И насколько мы бы ни были разными — а мы кардинально разные — всегда понимали чувства друг друга.
Раньше.
«Мне кажется, ты нехерово так накручиваешь себя. Когда тебе прямо говорят, что всё хорошо, то наверняка так и есть. Скоро кто-нибудь придёт. Я вообще не врубаюсь, чего ты так отвергаешь всё», — написала она.
Ну потому что когда любимый человек ещё не вернулся, а друг отмахивается от вопросов, пусть даже фразой: «всё хорошо», сложно не отвергать и верить. А боль «цепи» не позволяет даже на секунду успокоиться. Такое ощущение, что Миша тянет эту «цепь», наматывая на кулак.
Руки тряслись, сердце выскакивало. Хотелось кричать… Не знаю, что. Просто поорать немного, выплеснуть эту грёбаную боль. Ещё хотелось включить запись голосового сообщения и попросить: «Помоги мне, мне
так плохо!».
Ничем мне не помогут.
Я попыталась взять себя в руки.
«У меня болит грудь. До слёз. Физически. Когда так больно, происходит что-то нехорошее…» — потому что, когда там больно, значит всё плохо. Всегда так.
«Тебе виднее, потому что я не улавливаю никаких жутких ощущений, так что, думаю, ты просто переживаешь. Мне уже давно сказал бы Игорь, что всё дерьмово».
Ну правильно. С того дня, как пришёл Игорь, связь Пифии с Горшком ослабла. А моя, наоборот, усилилась. Так что, она и не должна ничего такого чувствовать… наверное…
«Как хочешь, я не способна поддержать человека, который отторгает всё…», — продолжила она.
Со мной случилось что-то похожее на истерику. Навалилось ощущение одиночества
таких масштабов, что вынести его, казалось, невозможно.
Постаралась не дышать, чтобы удержать рыдания в себе. Продержалась минуту. Вырвался хриплый стон боли, затем последовало икание и я потеряла возможность вдохнуть.
Размазня. Самой противно, но, как говорится, из песни слов не выкинешь… Так было. Значит, придётся обо всём этом писать, по-честному.
Понимая, что Горшок в тот момент, возможно, сходил там с ума от невозможности исправить положение, я вытерла мокрое лицо, глубоко, насколько это было возможно, учитывая боль в груди, вдохнула, и вновь заглянула в телефон. Там меня ждали сразу несколько сообщений от подруги:
«Я говорю, как есть, ты против, ну что тут можно сделать. Ты попросила спросить, я спросила, в ответ ты доказываешь мне обратное. Я не знаю, чем помочь вообще. Мне кажется, тебе надо из этого выбираться. Просто так ты точно ничего не добьёшься, я не знаю, как помочь, когда ты психуешь в ответ.
Реально, сделай что-нибудь, надо же как-то спокойно его дождаться, нет? Иначе ты себя с ума сведёшь.
Ну пиздец. Пошла обижаться?.. Вернись, всё нормально же…
Буду усиленно звать Миху. Хотя сомневаюсь, что ты мне поверишь».
Какие уж тут обиды, крошка. Никто не обязан никого поддерживать и помогать. Я вообще очень пожалела, что втянула Пифию в эту ситуацию.
«Не буду я, нахуй, никаким Координатором! Не психуйте, тут, заебали! К ночи приду к Коше, скоро всё закончится!».
У меня глаза выскочили от такой подачи. Серьёзно? Вот так он отнёсся ко мне?
Физическая боль усилилась. Ощущение, словно меня пнули ногой под дых.
«Видимо, ты доняла Мишу переживаниями, раз пришёл… И ещё кстати, натянуто в тебя в груди, потому что Миша нереально далеко в ином мире, ты в натяжении сейчас сидишь. Туда он никого не водил и водить не будет. Прям царство мертвых, блин…».
Доняла. Своими переживаниями. Доняла… Ладно, пора это заканчивать.
«Хорошо. Извини вообще, что втянула тебя в это», — я писала это без всякого сарказма. Мне действительно было жаль, что я её втянула.
«Ладно, всё, ок, я попыталась, дальше смотри, как тебе удобно, больше не лезу. Просто, извини, но ты троих вывела сегодня из себя, двоих, вернее, я только немного разнервничалась…а парни в ударе».
В смысле, я «вывела»? В смысле «в ударе»? Я вывела. Тем, что переживала и мучилась болью. Вывела. Ладно…
«Миша прорычал тут как не в себе, мне аж дурно от его ярости. Все мы такие, на стены лезем, и они, и я, и ты, так что нечего извиняться», — продолжила подруга, и начало этого сообщения раздавило моё сердце.
Прорычал. В ярости.
Я закусила губу и собралась с мыслями, насколько это было возможно в моём состоянии:
«Остаётся? Хорошо. Всё, пусть там своими делами занимается. Если его так бесит моё состояние».
Это пиздец. Нет ни слов, ни мыслей. Полный ступор.
«Сколько можно винить его? Сама его прекрасно знаешь».
Видимо нет, не знаю. Я его совсем не знаю. Тот Миша, которого я знаю, никогда бы так себя не повёл. Не сделал бы больнее, чем мне есть... И… винить? Что, простите? Когда я его обвиняла?
«Ты наезжаешь, что его бесят твои чувства. Его не бесят, а разозлились они на тебя, потому что я весточку передала, а ты в штыки. Никто просто не врубился, почему ты так».
В штыки. Прикольно. Значит, в штыки.
Я как-то резко сникла. Будто из меня выпустили весь воздух. Потухла. Писала на автомате:
«Видимо, вы перестали чувствовать меня, раз решили, что это был акт агрессии и неверия, а не истерические переживания».
«Все поняли, что это переживания. Не тупые, и чувствуют всё, но попросили просто чуточку ещё подождать. Понятно, что это трудно, никто и не спорит», — и что-то о том, что «цепь» натягивать и дёргать нельзя, и это его взбесило.
Охуеть! Нет, дорогие, не поняли! И тупые!
Апатию разбил порыв гнева.
Ну суки!!!
«Да пусть идут к чёрту!!! Я из-за этого третий день жрать не могу! Слёзы держу, чтоб
он, сука, не почуял и нервничать не начал, душу из-за него вытрепала, а он так будет на это реагировать?! Да в пизду всё!
Я, значит, «цепь» натягиваю? Я, блять, даже не в курсе! Ничего, что я это не контролирую?! Я не нарочно! Я вообще думала, что это он натягивает! Я же говорю, что даже, сука, слёзы держала, чтоб не мешать ему! Я даже не звала его! А этот дебил решил, что я нарочно дёргаю «цепь»?! ЁБАНЫЙ ПРИДУРОК СУКА!!!»
«Вот ты ж ебанутая, это точно. Прости конечно».
«Не думаю, что моё поведение можно назвать ебанутым. Представь, что у тебя отбирают Игоря. И ты в этой жизни его не увидишь никогда. Как ощущения? Просто поставь себя на моё место».
«Поставила. Игорь знает, что я спокойно отпущу. У меня такой характер».
Мне бы такой характер. И был такой когда-то. И пора его возвращать. А пока…
«Жить сука не хочу. Идите к чёрту все».
«Из всего написанного я поняла: виновата я, не помогла. Инфу передала, и меня послали. Охуенно.
Я реально пыталась быть спокойной и сдержанной. Обеим нельзя паниковать. Впредь я к тебе соваться не стану, потому что помощи от меня всегда ноль. У тебя есть Рыжая, которая ценит тебя и которая реально адекватная. Мне пиздец как жаль, что я не помогла».
Чего? Рыжая?! Она тут каким боком?! Ни за что в такой ситуации я не стала бы обращаться за помощью и ждать поддержки ни от кого. Только от Пифии. Но и к ней больше не стану.
«У меня нет никого. Вообще. И пора мне с этим смириться. Я из вышесказанного поняла, что виновата я. За то, что люблю мудилу, за то, что попросила о помощи, за то, что переживала и нервничала. За то, что тебе показалось, что я обвинила тебя во лжи. Ну простите суку позорную».
Потом всё-таки со мной случился приступ истерики. Что-то рыдала, что-то говорила на голосовой режим… уже не помню. А переслушивать не хочу. Эта мерзкая минута моей слабости… ненавижу.
Потом пришёл Игорь. Осторожничал поначалу — крутился в коридоре. Я игнорировала — только колени к груди подтянула, прикрыться.
Игнор не помог. Стал маячить белым светом, мол, смотри сюда, не выпендривайся.
Вот пристал!.. Может с Мишей что-то?..
— Нет, всё хорошо, — успокоил он.
— Тогда гуд бай, мой милый друг, — и я снова стала бездумно листать ленту. До кого-то докапываться в комментариях, в общем, сливать свой негатив, как умею.
Игорь оказался упрямым. Прошёл в кухню, сел на стул напротив меня и стал сверлить меня взглядом.
Раздраженно вздохнув, я вышла, чтобы одеться. Вернулась — так и сидит.
— Уходи, Игорь, — спокойно сказала я.
Молчит. Смотрит. И жалость и укор в этих глазах. Требовательность и просьбы. Усталость и решимость.
Что ж. Я тоже умею глазами разговаривать. Пообщаемся, зеленоглазый?
И я уставилась на него, закинув ноги на стул, на котором он сидел.
Пофиг, даже не шевельнулся. Ну да, это Миша орёт благим матом, если через него что-то проходит насквозь. Игорю похер, хоть встань на его место и стой, проникая сквозь него.
Не знаю, прочитал ли он что-то в моих глазах, или отправился к Пифии потому что ей было хреново, но вскоре он ушёл. Вздохнул и ушёл.
Вообще, меня очень легко превратить в жестокую бесчувственную суку. Это очень удобная черта.
Я, как глина. Слепишь красавицу — буду красавицей. Слепишь монстра — не обижайся, сам ведь слепил.
Я никогда никому не позволю топтать свои чувства. А Михаил именно это и сделал.
До недавнего времени я ни разу, на трезвую голову, не вкладывала в слова: «Я тебя люблю» тот смысл, какой он хотел — по пьяни я что угодно могу сказать... И вот ровно тогда, когда я это сделала, призналась и ему — хоть и на расстоянии, но он знает — и себе… он впал в ярость и прошёлся по моей душе в своих тяжёлых «гадах» с грязной подошвой.
Такого я не прощаю. Кто угодно может «войти в положение», «понять», «простить», «забить», «спустить», но не я. Я своё сердце, свою душу не на помойке нашла, чтобы допускать такое отношение.
И знаете, от любви до ненависти действительно один шаг. Хорошо, когда эти чувства смешиваются, хуже — когда чередуются. Но самый пиздец — это когда они исчезают.
Такая любовь мне нахуй не нужна.
Немало работы придётся проделать над собой, чтобы снова стать из тряпки человеком. И я сделаю, уж постараюсь.
Он хотел видеть во мне слабую женщину, а не «терминатора», а в итоге создал слабую истеричную сучку, которая без него нормально дышать не может.
Не будет этого больше. Я мир переверну, но ни от кого зависеть больше не буду.
В десять вечера я отправилась спать. Чтоб его не видеть, когда он явится.
Если явится. А утром я что-нибудь придумаю, чтобы оградить себя от него.
***
Первое, что я увидела, проснувшись… Нет, не Мишу. Странную тварь, что сидела у меня на подсосе.
Пульсар не получился — силы не хватило. Защиту тварь пробила: крупная она и сильная. А я сейчас, как комок соплей.
А когда я добрела до кухни, чтобы попить кофе — это моя единственная еда в эти дни — пришёл Миша. Всклокоченный, лохматый, с безумными блестящими глазами. Стоял в дверном проходе, оперевшись руками о косяки и нервно кусал губы.
Увидев его, я покачнулась и схватилась обеими руками за край стола. Не упала.
«Оставили!»
Пульс участился, бешено застучало в ушах. Перед глазами поплыло.
Ничё, исправим…
— Коша, я…
Я молча вскинула ладонь вперёд, пресекая его.
— Я объяснить…
— Не трудись. Неинтересно. Уходи.
Я ещё не успела придумать, как избежать разговора с ним. Блин… Как же себя оградить… Оградить! Точно!
Я полностью закрылась от него и вдобавок поставила на себя самую простую защиту — перевёрнутый стакан. Проверим, поможет?
Помогло. Теперь я его не слышу. Вообще. Давно было пора этому научиться.
Но Миша меня в покое оставлять не собирался. Что он учудил!
Спустя немного времени пришел муж. С цветами… Я умилилась.
Вообще-то Боец мой лучший друг. Очень хреново, когда нет возможности излить душу лучшему другу… по понятным причинам.
Мы отправились в кровать. Да, он сдался ровно тогда, когда я этого не ждала и даже не думала об этом. Все эти дни мои мысли занимала проблема Горшка. А теперь, когда она решена, я решила позволить себе расслабиться.
И каково же было моё удивление, когда в глазах мужа я вдруг увидела горшковских «чертей»!
Все жесты, мимика, всё горшковское! И такт движений, их манера совершенно другие…
Должна сказать, что когда бестелый проникает в чьё-то тело, он не выкидывает хозяина, а просто соседствует с ним. Получается, как в рекламе: два в одном.
И вот в чертах Бойца я разглядела черты Горшка. И это не безумие на нервной почве, я точно знаю.
Вообще-то он у меня красивый мужчина. И его лицо, его внешность, можно сказать, пластилиновые. Меняется по щелчку.
Сейчас он носит длинные волосы: они отросли чуть ниже плеч и очень мило завиваются на концах. Тёмный рыцарь с глубоким взглядом.
Сделает низкий хвост — и становится похож на Бандераса в его лучшие годы.
Но во время секса он всегда остаётся самим собой — открывается его истинная натура и отражается в чертах… А сегодня он стал вдруг… Горшком. И я охуела, по-другому не скажешь.
«Миша?!»
Лёгкая ухмылка в ответ.
Серьёзно? Но зачем?! Его рискованный поступок остался для меня загадкой: буквально через пять минут он выскочил из тела Бойца, отшатнулся к окну и нервно зашарил руками по своему торсу.
«Стакан» я на себе не удержала, и потому слышала, как он почти истерично кричал в никуда:
— Блять!!! Не могу!!! Не могу я так!!! Не я это, не я!!! Не могу, сука, не хочу, не получается у меня!!!
«А тебя никто и не просил», — заметила я.
— Знаю! Я хотел… А, неважно, — он вскочил на подоконник и сиганул вниз из окна.
«Досвидааанья наш ласковый Миииша, — мысленно пропела я, — возвращайся в свой сказочный лес».
— Ауфидерзейн, — донеслось с улицы. Ну и хорошо.
***
«Пусти его, он меня заебал», — пришло мне от Пифии днём.
Она ещё утром спрашивала, как я себя чувствую. Ответила честно: странно.
Подруга обволокла меня энергией, я почувствовала себя немного лучше: перестала биться о стены при ходьбе по квартире.
А теперь вот… «Пусти, заебал». Странно, я его не выгоняю. Пускай шарится, просто я его не слышу и не чувствую.
Я выразила своё непонимание:
«В смысле? Я ничего такого не делаю… просто закрыта от него и всё».
«Он ноет. Хочет прийти и поговорить, а ты оградилась от него. Затрахал мозг».
«Я не хочу с ним разговаривать после вчерашнего. Шли его нахуй, пусть отстанет от тебя!» — я была настроена решительно.
«Не отстану. Дай поговорить с тобой».
«Закройся от него, — посоветовала я подруге, проигнорировав сообщение от Горшка, — он тебе весь мозг вынесет, ты ж его знаешь».
«Не, не могу…»
«Да это легко. Стаканом закройся и всё. Он там хоть разорвётся, до тебя не достучится. Я проверила».
«Нет, я сама просто не могу. Игорь умоляет не закрываться, я не закрываюсь. Знаю, что вам помощь нужна».
Не нужно нам ничего. Мне не нужно. Я всё для себя решила.
«Ну потерпи немного, пожалуйста, — попросила я, — ему скоро надоест, сам отвалится».
«Нет. Пожалуйста… поговори».
Да что ж такое! Ладно, буду действовать грубо:
«Нахуй пошёл, сволочь».
«Я расскажу всё. Там дохуя всего. Поясню».
Ничего себе. Пацан, очнись, тебя нахуй послали! Ты, как всегда в таких случаях, обязан был взбеситься! Ладно, ответим по-другому.
«Неинтересно».
«Поверь, тебе будет интересно. Я скажу, почему злился».
Давит на моё любопытство… А мне и правда неинтересно. Не знаю я адекватной причины вызвериваться на свою женщину, коей он меня считал, за то, что произошло не по её воле, за то, что
она его любит и боится потерять. И знать не хочу.
«Миша, мне похуй. Понимаешь? До пизды. Отвали и не приходи. Игнор».
«Ты всегда на меня пиздишь и дуешься. — как будто у меня нет причин! —
а там пиздец был бы, если б я не обсёк тебя! Всем нахуй досталось! И Игорю хуёво было вчера. Нельзя там было так натягивать. Ты не знала. Я понял. Но мне, блять, нельзя было вырваться и предупредить! Я припёрся только на полпути назад. Передал Игорю. Ты всё равно нервничала. Я сорвался к Пифии. Ей хуёво стало потом. Нельзя было так делать. Ты нихуя не виновата! Но пойми, блять, опасно было это для всех! А для тебя особенно!»
Ничего не поняла, кроме того, что всем хуёво и что-то мне опасно было. «Цепь» натягивать опасно? Ой, ладно. Пофиг.
«Ну больше не опасно, больше ничего не натягиваю. Наслаждайся».
«Да поняли все уже».
Ага, особенно ты. Прицепился, как клещ. Понял он. Ничерта ты не понял, Мишутка. А, вот что надо сказать…
«А если ещё раз в Бойца влезешь, я тебя с концами нахуй пошлю».
«Я тебя прикрыл, а ты злишься. Не злись».
«Понял».
Так просто! «Не злись» — и сразу перестала! По хлопку! Ничего, скоро злость пройдёт.
«Не злюсь. Похуй».
«Ну люблю я тебя, блять, — ага, до безумия. Я прямо чувствую эту неземную любовь. Особенно остро почувствовала вчера, —
нахуй заебало всё! Я ж для нас старался! Сука, выть хочется! Всю ночь выл! Тебе похуй!!!»
Наорать на него? Вылить ярость? Прорычать, чтоб не выл и заткнулся? Протереть себе кеды этой его любовью? Чтоб прочувствовал, что такое, когда хочется выть, а нельзя. А за это ещё и поток агрессии получаешь.
Нет. У меня просто нет сил. Ни выть, ни рычать, ни пытаться кого-то проучить. Я исчерпала остатки энергии. Я кусок мяса с пустыми глазами.
«Я спала ночью, извините», — мой ответ.
«Порвало бы нас. Не стало бы связи и Пифии с тобой, и с Игорьком».
А говорили: просто надо искренне попросить, и оставят. Просто объяснить причину желания, вескую.
Ага, просто. У Горшка всё через одно место. Как я, собственно, и думала. Прекрасно знала, что не всё там у него хорошо идёт. А они ещё и обиделись.
«Ниче страшного. Пифия Игоря легко отпустит».
«Не то чтобы легко, но отпустила бы», — уточнила Пифия.
Ну, вообще там особо не интересуются мнением половин. Отбирают, и всё. И никого не колышет, отпускают там или не отпускают. Ну да ладно… Хоть немного душу облегчу:
«Мне вообще жаль, что я тебя, суку, сволочь и паскуду, так сильно люблю, что жить не смогу без тебя, скотина, если не буду знать, что ты в этом мире. Не хочу».
Ничего не хочу. Зачем он только свалился на мою голову! Жила себе спокойно, проблем не знала! И вот, вломился, ворвался: «Вот он я, люби меня давай! А я буду трепать тебе душу!». Да пошёл ты к чёрту…
«Я понял. Тогда отпускаю Пифию. Понял».
Какой понимающий, охуеть.
«Саёнара, Горшок».
Пифия:
«Последнее от него написать? Или не надо?»
«Давай, чё уж там», — пускай добьёт.
«Уже ушёл, но сказал:
«Ты выдрала из меня кусок, — многообещающее начало. А он из меня не выдрал? Если я побегу, в моей груди весело засвистит ветер, —
я виноват. Но хотел всех защитить и сохранить связь. Хуёвый, блять, супергерой, нахуй, вышел. Тогда не буду давить своим присутствием. Только так и не понял нахуя все это время боролся. Чтоб отшили. Ну раз так, то к хуям съёбываю».
Сказал тот, кто бил себя в грудь, крича: «Это всё бабские загоны, я никогда не уйду!». Ну ладно, это я так, просто заметила. И да, супергерой из него действительно дерьмовейший.
«Ну… Я не знаю, что сказать. Надеюсь, он просто от меня ушёл, а не из этого мира».
Это было бы нереально тупо. Я действительно просто хочу быть уверенной, что Михаил Горшенёв находится здесь, среди нас. И пускай он не контактирует со мной — жила же я как-то до недавнего времени без этого контакта, и неплохо, к слову, жила.
Просто он не должен умирать.
Михаил Горшенёв не должен умирать. Это главное.
Он ведь так хотел остаться здесь…
«Судя по тому, что я тут узнала, он может вернуться и переиграть. Туда, где был все эти дни. Это его право», — написала Пифия.
Он не конченый дебил, чтобы уходить в иной мир из-за бабы. Из-за такой, как я. Он этого не сделает. Есть слишком много всего, что держит его здесь, и я — я уверена — не на первом, не на втором и даже не на двадцатом месте. Но, в любом случае, решение за ним.
«Понятно… Ну, уже ничего не поделать. Его выбор».
***
Позже я всё-таки узнала, что никуда он не ушёл. Нет, я его больше не вижу и не слышу — стараюсь подольше держать защиту… Защита от Защитника… смешно.
Мне сказала об этом Пифия.
«Я знаю, что Мишу не пустили туда. Он не ушёл. То есть даже не дошёл. Остановили. Хотя не особо он рвался свалить. Не может».
Всё он может. Я его, хоть и не отсекаю от себя, но больше не держу. Свободен.
«Вот и хорошо. Этого я и хотела, — ответила я. Это и правда было главным желанием. Но я не удержалась от ехидства: — Прикольно. Мог вернуться и переиграть, а ему по носу щёлкнули. Правильно, нехуй выёбываться. Трое суток там подмётки стирал, просил остаться, а теперь обратно? Да хуй. Не игрушечки».
«Вообще мы с Игорем его задержали, а не кто-то другой. Я падаю с ног от усталости теперь. Я не хотела тебе говорить, но вот и сказала».
Ну да, какая мне разница, что случилось с Мишей? Зачем мне знать? Ладно, пора его отпустить. Или хотя бы попытаться.
«Вот и возитесь теперь с этим придурком. Сами себе его на шеи взваливаете. Насладитесь по полной его мерзким характером».
***
Вот и всё. Михаил здесь, но не со мной. Когда-нибудь ком в моём горле рассосётся, а глаза перестанут наполняться влагой каждую минуту. Когда-нибудь я начну есть. Снова захочу читать книги, слушать музыку, и даже, возможно, его музыку тоже. Когда-нибудь я перестану ощущать разрывающую грудину и сердце боль. Не может же это продолжаться вечно, да? Никто этого не выдержит…
И когда-то я перестану нуждаться в людях. Мне не будет требоваться чья-то поддержка. Я начну снова справляться со всеми своими проблемами сама.
Но пока мне хочется кричать и плакать. Скулить и выть. Я не могу нормально дышать. По-настоящему постоянно задыхаюсь.
Пока что я опустошённый до дна сосуд, тупо натягивающий на хлебало улыбку, а в сети прикрывающий эмоции смайлами; как болван, кивающий: «Всё пройдёт, всё будет хорошо».
Так жить я не хочу. И любить его не хочу. Это конец.
