Объятия Нью-Йорка

Облака под нами еле заметно опускались вниз, обнажая вид на солнечный Лос-Анджелес. Нарастающий звук турбины самолета отчетливо засел у меня в ушах, так что я его уже не замечала. Табло «пристегнуть ремни» засветилось красным, и монотонный голос стюардессы промямлил что-то о посадке. Мужчина, сидящий позади меня, резко толкнул мое сидение, но я не злилась. Предвкушение новой жизни фейерверками выстреливало в грудную клетку, иногда мне даже становилось сложно дышать. Может быть это из-за резких перемен давления на высоте одиннадцати километров, а может и счастья, которое буквально распирало меня последние полторы недели. И причина такого состояния сидела рядом со мной. Киану, облокотившись на выставленную наверх ладонь, крепко спал уже добрых три часа. Пусть за полторы недели это посапывание и стало привычным, но эмоции внутри никак не унимались. Он наконец побрился, оставив лишь аккуратную щетину. Отрезать длину волос оказалось сложнее, на все мои просьбы он чуть ли не убегал в другую комнату. Тогда пришлось доставать ножницы и самой за ним бегать. Такие агрессивные переговоры оказались удачными, и целый вечер я посвятила прокачиванию своих навыков парикмахера. Получилось в общем-то неплохо, на мой взгляд, но Киану был в восторге. Он и правда иногда походил на ребенка. Эта искренняя радость, его нежный взгляд и валяние дурака приводили и меня в восторг. В восторг от того, что этот человек из миллионов девушек выбрал меня. Мне не хотелось его будить, но его ресницы пару раз дрогнули, когда яркий луч осветил лицо. Он открыл глаза, и пару секунд его взгляд судорожно бродил по впереди стоящему креслу, но, переведя его на меня, он расслабился. — Мы почти в Лос-Анджелесе, да? — его сонный голос заставил меня улыбнуться. — Да, мы уже садимся. — он выпрямился и снова закрыл глаза. Но новая полоска света и мой неотрывающийся взгляд не дали ему задремать. Он посмотрел на меня и поднял бровь: — Ты чего? Все в порядке? — я опешила, но тут же посмотрела в окно, отчего щеки налились румянцем. — Да, все хорошо. — я смущенно проговорила в иллюминатор, скрестив руки на груди. Киану засмеялся, и я удивленно повернула голову. Его глаза блестели на свету, отражаясь все той же привычной карамелью. Синяки под глазами совсем исчезли, но те самые милые мешочки, которые я так любила, сейчас казались еще милее. Он положил раскрытую ладонь на подлокотник. Рука рефлекторно опустилась на нее, и он довольно хмыкнул, нежно сжал ее, притянул к себе и поцеловал. Океан с высоты казался еще прекраснее чем на картинках. Радужными бликами он подкатывал к городу, который распластался на сотни километров дальше горизонта. Маленькие домики смешались с небоскребами у побережья, контраст необыкновенно отражал всю суть города, о которой рассказывал Киану. Последние дня три он раскрыл себя совершенно иначе. Он терпеливо отвечал на все мои вопросы о прошлом, настоящем, будущем, кино, людях, видимо журналистская сущность крепко засела внутри. В тот день, когда я окончательно отбросила все сомнения, мы лениво лежали на кровати и болтали о чепухе. Но, как это часто бывает, темы для разговоров сами собой испарились, лишь только мы оказались в объятиях друг друга. Я помню мерное тиканье часов на кухне, запах его одеколона, и теплое дыхание рядом. Его нежные руки в складках шелковой пижамы заставляли лишь ближе прижаться к нему, настолько близко, насколько я физически могла. Я не двигалась, мне не хотелось спугнуть тот момент. Словно ребенок, я подтянула коленки к себе, а Киану будто закрывал меня от внешнего мира. Я поцеловала его подбородок и лениво подняла голову. Он лежал, закрыв глаза, и мирно улыбался. Его лицо опухло от долгого сна, и от этого он казался еще милее. Я закусила губу и прижалась к сердцу. Мы наслаждалась этим лениво тянущимся временем, шорохом хлопкового постельного белья и обжигающим теплом тел. Его пальцы приятно расчесывали мои волосы, зарывались в них; его серая футболка пахла густым лесом и морской солью; и пусть он так и не открылся полностью мне, я уже тогда любила этого человека всем сердцем. — Знаешь, — его сонный голос прервал мои размышления. Не отрываясь от его груди, я пробормотала что-то в ответ, он засмеялся и продолжил, — Я уже лет девять не праздновал Рождество. — от этих слов я вскочила с кровати. — В смысле не праздновал? Это вообще законно? — я драматично вскинула брови вверх, отчего он снова засмеялся. — Я всегда снимался, или уезжал, — он выдержал комичную фразу, — на съемки. Но я только сейчас осознал, что в этом году у меня есть перерыв. — он закинул руку за шею. — Наконец-то я смогу провести Рождество с теми, кто мне дорог. — И кто же тебе дорог? — я игриво склонилась над ним. — Ну конечно же моя домработница, она уж очень дорого мне обходится. — он закатил глаза и цокнул. Я легонько его ударила с недовольным возгласом, но тут же засмеялась, и для убедительности ударила его еще раз. — Ах так. — резко перевернувшись на бок, одной рукой он схватил меня за бедро, а другой начал щекотать. Разразилась баталия. Подушка полетела вниз, одеяло последовало ее примеру. Мой истеричный смех можно было услышать, наверное, со всех концов Нью-Йорка. Запыхавшееся «ну все, ну все» не останавливало его, он успокоился лишь тогда, когда повалил меня на спину и навис надо мной. Отдышавшись, я спросила: — А если серьезно? — его лицо поменялось в секунду, морщинки от улыбки разгладились и теперь на меня смотрел прежний Киану, минуту назад, гладивший меня по волосам. Его глаза блестели на утреннем солнце, отчего я завороженно не могла оторваться от них. Он нежно положил ладонь на мою щеку, повторил очертания скулы пальцами и тихо сказал: — Ты. — он наклонился ближе и поцеловал губы, которые так давно никто не целовал, кроме него. Наверное, моей первоначальной целью и не было, начать новую жизнь. Тогда я просто хотела, чтобы это Рождество запомнилось ему. Шасси с грохотом ударились об асфальт аэропорта. Гнусавый голос стюардессы объявил о приземлении. Но Киану все не отпускал мою руку. Да и мне не хотелось, чтобы он ее когда-либо теперь отпускал. Да, это Рождество определенно станет началом чего-то прекрасного.