Точка невозврата

Flashback Юноша смотрел на мужчину раздраженно, в глазах не было ни капли нежности. — Я хочу побыть один, можно? — Ну что снова, мой мальчик? Что опять произошло? Все же было отлично! Раньше он бы ответил — можно, конечно, но сейчас захотелось выяснить это, поговорить. — Ох, Господи, да ничего не произошло! — С досадой воскликнул Арман.— Просто можно я хоть немного побуду наедине? Ты со мной чуть ли не каждую минуту. — Ты говоришь так, словно я тебе проходу не даю, но это не так! — Оскорбился де Романус. — Мы живем вместе и… — Ох, спасибо за напоминание, а то я не заметил! Мариус нахмурился от такого небрежного тона в его адрес и почувствовав укол обиды. — Да, представь себе и я не каждую минуту с тобой. — Угу… конечно… — Не вредничай, пожалуйста, — нарочито строго произнес Мариус, смотря на прелестного юношу, в небрежной позе возлежающего на постели. — Пппффф… Мариус закатил глаза, стараясь говорить как можно спокойней, годы совместной жизни с этим невозможным взбалмошным существом закалили его, но он не знал, что есть, оказывается, предел всему. Он не знал, что его ждет. — Ты уезжал недавно по делам и я не ездил с тобой, но когда ты рядом, мне хочется и правда постоянно видеть тебя, чувствовать, касаться… — Как наседка! — Ну не правда! — Обиженным тоном. — Правда-правда… — Я что, напрягаю тебя? Надоедаю тебе? Арман вскинул на него взгляд, в котором Мариус не прочел ни капли теплоты, и это молчание. Страшное молчание. — Амадео? — Голос резко ослаб. — Просто иногда тебя в моей жизни слишком много, — подобрал слова де Ла Русси, наблюдая за реакцией Создателя. Мариус же, кажется, прирос к полу. — Что? — Я пригласил тебя в свой дом и все у нас не так и плохо, но… — Все не так плохо? — Голос упал еще больше. А с ним, кажется, камнем вниз рухнуло и сердце вампира. — Не так плохо? — Скажи спасибо, что я все еще с тобой, после того, как ты назвал меня несносным мальчишкой во время собрания в замке Лионкура. — Что? Ты все еще забыть не можешь? — Охнул Мариус. — И я не при всех это сказал, между прочим! — Забудешь тут, — осклабился Арман. — Хватит на ерунду дуться, Амадео! — Повысил голос Создатель. — Что за детский сад, ты как ребенок! Карие глаза тут же блеснули холодным огнем и раздалось шипение: — А что же ты с ребенком живешь, а? — Я не назвал тебя прямо, я сказал — как! — Дяденька! — Окрысился юноша. — Мужчина в возрасте, питающий страсть к молоденьким мальчикам! Ха! Мариус опешил, не поверив, что слышит это. — Что ты сказал? — Голос опасно понизился и в первые мгновения Арман было подумал, что ему отвесят хорошую пощечину, но тут же убедил себя, что этого не произойдет. За семь лет, что они были вместе и за те пятнадцать, когда они увиделись в двадцатом веке, древнейший ни разу... — Слабость твоя слабость, ничего не поделать, — с издевкой добавил Арман, краем сознания понимая, что лучше бы ему закрыть рот. Нет, он, конечно, не боялся его гнева, ибо Мариус вел себя иначе, чем в те года в Венеции, все было иначе и сейчас он не взял бы в руки кнут, которым он один раз избил его смертного в качестве наказания и один раз бессмертного, о чем потом раскаивался сам же, и в крайнем случае отвесил бы пощечину, но все же он понимал, что уже ляпает лишнего, но ничего не остановило Армана де Ла Русси в ту роковую ночь. — Что ты ляпаешь? Со всем с ума сошел? За что ты так со мной? — Голос дрогнул от обиды и разочарования. Арман ответил не сразу, поэтому Мариус добавил: — И уж если на то пошло, малыш, ты и сам ой как был не прочь еще тогда, пятьсот лет назад! — Не называй меня малышом, дьявол, мать твою! — Взвизгнул Арман, трясясь от гнева. — Ты знаешь, как это бесит меня! Для меня это оскорбление! — Оскорбление за оскорбление, — Мариус, стараясь сохранять спокойствие, сложил руки на груди. Ему очень не нравился этот разговор, он неуловимо отличался от других вспышек и ссор между ними. Что-то в нем было иное — тревожное, несущее беду. Просто тебя в моей жизни слишком много… Эта фраза засела занозой в мозгу Мариуса и упорно не хотела покидать его. Древнейший вздохнул и попытался заговорить успокаивающим тоном: — Амадео, милый, успокойся, пожалуйста, я не хотел тебя обидеть или задеть, правда! Но ты иной раз ну просто невыносим, но я все равно люблю тебя и берегу как зеницу ока! Арман лишь фыркнул. — Ну что? — Мариус подошел ближе, в голосе юноша тут же уловил эти особые нотки нежности к нему. И еще ему показалось, и снисходительности, которая иной раз жутко бесила. — Ничего. Оставь меня. Оставь в покое своего малыша, не беси его, — холодно сказал Арман и добавил, породируя интонацию Создателя: — Пожалуйста. Мариус невольно вздрогнул и в непонимании посмотрел на Армана. Постель прогнулась под его весом, он сел на край кровати, возле ног юноши. — Я прошу прощения еще раз. Я могу так иной раз назвать тебя, я уже говорил, что ты ведешь себя так, словно только тебе можно так себя вести, но не мне. Выражать недовольства и кони свои кидать. — Ах, кони? Психи! Выпады! Истерики! Что там у меня еще? Биполярное чертово расстройство? — Арман отбросил книгу в сторону. — А ты у нас весь такой правильный! Идеальный! Великий Мариус, а я его взбалмошный сынок с расстройствами психики! — Прекрати, Арман, тебя понесло не в ту степь уже, — с горечью произнес Мариус. — Прошу, успокойся. — А вот не успокоюсь, твою мать! Это ты весь такой сдержанный, солидный, марку держишь, как обычно! Мне же можно! Я же истерик! — Я не называл тебя психом, не называл никогда, зачем ты так? За что? Я же пылинки сдуваю с тебя, обожаю тебя, забочусь о тебе… — Что-то я не помню этого за… дай-ка подумать, сколько лет? Ах, да, пять сотен, вроде не так уж и мало! — Черт возьми, мы это не раз обсудили! Не раз! Мои письмо тебе после очередных твоих обвинений и обид, книга, я думал ты все понял! За что ты так со мной?! Арман буравил взглядом Создателя, на лице которого читались явная боль, но ему вздумалось еще раз ущипнуть, и не просто, а сделать по-настоящему больно. За семь лет они действительно все хорошо выяснили и горькая обида, что его Создатель не пришел к нему за все те века, почти прошла. А иногда исчезала полностью после объяснений его Мастера, после его признаний он чувствовал невероятное довольство, радость и счастье. Он все уже понял и принял, но Арман не был бы Арманом, если бы иной раз не пытался напомнить о прошлом с присущей ему жестокостью. О пяти веках без него, об обращении Бенджи и Сибилл… Он понимал, что причиняет боль, манипулирует, испытывает на прочность, пользуется любовью к нему, но иной раз так хотелось… иной раз поганая мысль, что все же к нему охладели после того, как его выкрал Сантино, что Мариус посчитал, что они не подходят друг другу по определенным причинам, отравляла Армана и заставляла вести себя как последняя свинья. — За что? — Повторил вопрос Мариус, но он расстаял в тишине ночи. Арман отвернулся и угрюмо уставился в стену. — Я же до одури люблю тебя, глупый мальчишка! — Еще раз назовешь меня мальчишкой, между нами будет все кончено, — с угрозой в голосе. — Ясно тебе? — Самодовольный, властный, ледяной тон, изогнутая бров. — Я требую к себе уважения. — Знаешь, я тоже, — Мариус тут же развернулся и направился вон из комнаты, как услышал полетевшее в спину: — А ну не смей уходить! Я не сказал, что разговор закончен, куда собрался? Мариуса окатило холодной волной и в груди стала подниматься волна возмущения на поведение своего отпрыска. «Что за небрежный тон? Что за поведение? Как с цепи сорвался!» — Как ты себя ведешь, Арман? — Мариус развернулся и окинул юношу холодным взглядом. — Я хоть и люблю тебя и дорожу тобой, но подобного обращения не потерплю. Я не тряпка, чтобы ты так вел со мной. Ты мог вести себя с бедным Дэнни так, или с кем другим, наглый мальчишка, но не со мной. Ты меня понял? Или ты думаешь, что я позволю тебе так уж иначе вести себя со мной,чем в Венеции? Ммм? Где твое уважение, твое почтение, вежливость ко мне, к своему Создателю? Ты был куда более аккуратен даже те пятнадцать лет, чем сейчас... это просто ужас какой-то! Другой бы на моем месте уже дал хорошую взбучку за подобные слова, а я все сдерживаю себя! Опомнись! Хоть цени это, мальчишка! — Что-то ты очень осмелел, мой дрожайший Мастер! Ходил робкий и несмелый пятнадцать лет, в рот мне смотря, а теперь… Арман осекся, так как увидел блеснувший в синих глазах опасный огонь и эти шаги к его постели. У Мариуса пробежала мысль, появилось желание все же дать хорошую оплеуху, но все же... он сдержался. Это был не выход и он понимал это. — Ты требуешь уважения к себе, но сам ведешь себя безобразно. Отвратительно, — голос подрагивал от все больше возрастающей обиды, но и гнева. Такого разговора еще не было между ними. — Ты вновь пытаешься внушить мне чувство вины, обвинить, унизить, а ведь когда любят, так не ведут себя. Не ведут, когда любят и уважают друг друга. Арман молчал, ему приходилось признать, что Мариус прав, но упрямая вредная натура не желала признать этого вслух. — Зачем ты так, я вновь повторяю свой вопрос, — спустя несколько секунд спросил Мариус, — неужели тебе так плохо со мной? «Почему я хочу сделать ему еще больнее? Я же люблю его. Я правда люблю его» — Твои припадки, твоя взбалмошность на пустом месте! Если бы я все молча сносил и в попу тебя целовал постоянно, ты бы вообще ноги вытирал об меня! — Не выдержал Мариус и вновь повысил голос. — Да я и так тебя в нее целую, черт побери! Арман неоднозначно хмыкнул и Мариус нахмурился в нехорошем предчувствии. Тревога росла, этот нехороший разговор все никак не заканчивался. — Чего тебе недостает? Чего тебе нужно? Почему ты так взъелся, когда я назвал тебя мальчишкой, например? Или малышом? Раньше не было подобных реакций, ты был адекватнее, Арман, спокойнее. — Я не знаю. В эту минуту его мальчик показался Мариусу невыносимо скучающим и он вдруг резко понял, что это начало конца. Это осознание, это мысль раскаленным ножом пронзило сердце. — Ты вообще любишь меня? Дорожишь нами? Я уже начинаю завидовать любви Лестата и Луи! Там оба любят друг друга, хоть и невыносимо разные, но любят и берегут, словно каждый из них друг для друга самое большое в мире сокровище! Так и я берегу тебя, а вот ты… Арман отмахнулся от его слов, будто от надоедливой мухи. Вновь сердце камнем вниз, озадаченный, растерянный Мариус перед своим дрожайщим отпрыском, бессильный что-либо изменить в лучшую сторону — сейчас ему так казалось. — Ты хоть понимаешь всю силу моей любви? — С бескрайней горечью, которая разрывало древнее сердце. — Ты хоть осознаешь, насколько я тянусь к тебе, как хочу любить тебя, желать тебя каждую минуту своей жизни, что ты моя великая слабость, Амадео! Да я от счастья чуть с ума не сошел, когда ты согласился попытаться, когда… — Я признаюсь, что иногда думал, что мы настолько не подходим друг другу, что лучше бы никогда не встретились, — произнес роковые слова Арман после очередного признания к себе, делая это не более, чем специально. — Думал, что лучше бы ты никогда не появлялся в моей жизни. Лучше бы вообще никогда не встретился и меня обратил кто-то другой, кто угодно, но не ты. Вот правда, хотя ты знаешь меня, как никто. Воцарилась какая-то страшная, неестественная тишина, Мариус смотрел в родное лицо, на котором было написано явное сочувствие и сожаление. Арману было… жаль его? «Господи, только не это! Что я слышу… что я слышу от него?» — Ты сожалеешь, что ты со мной? Внутри Мариуса все обрывалось раз за разом, руки задрожали сильнее. — Вроде нет. Не знаю… нет… не знаю… временами все довольно недурно… — Неплохо? Недурно? — Перебил раздавленный словами вампир. — И все? Господи… — Мариус, не вздыхай так, — поморщился Арман, — я же говорю, что бывает время, когда мне хорошо, правда хорошо и я ни о чем не сожалею, а бывает дни, когда мне было плевать, что с тобой случится, хоть умри ты! «Что? ЧТО?» — Хоть пропади ты и даже думал, что твоя смерть принесла бы мне удовлетворение, насколько я злился на тебя! Но это было редко, — быстрая, смазанная ухмылками в уголках губ. — Редко, но было. Вот такой я ужасный, Мариус. Это ты разбаловал меня! — Прозвучало как обвинение и крайне беспечно. Что-то пробежало по лицу блондина, то, что Арман никогда у него не замечал. «Черт, зачем я все это наговорил ему? Он же любит меня до одури, до исступления, я окончательно понял это за эти семь лет с ним! Что же я за сволочь? Почему не могу остановиться? Почему желаю причинить ему еще больше боли?» Де Романус оторвал, наконец, взгляд от юного лица и застыл с невидящим взором. Абсолютная потерянность, шок и что-то еще, что-то, что смутило Армана, насторожило его. Это молчание, которое стало почти осязаемым, Арман не смог оторвать взгляда от любимого лица, ощутив вину. Ему не было все равно, он любил его, но почему же не признался сейчас? Не перекрыл признаниями в любви ужасные слова о фактически ненужности Мариуса… Противоречивость Армана, пользование любовью Мариуса и желание иной раз напомнить о прошлом и выпады о разнице в возрасте сыграли с ним жестокую шутку. Мариус застыл недвижимой статуей, неестественно, будто окаменел, ни один мускул не дрогнул на его лице, лишь глаза были широко распахнуты и уставлены в одну точку. В первые минуты Арман молчал, смотря на Мариуса серьезно и не без волнения, понимая, что перегнул и эти вещи совершенно не обязательно было озвучивать. Когда он бесился и выходил из себя, мало ли что он мог подумать, но он все же любил его! «Я без зазрения совести пользуюсь его чувствами ко мне. Бедный Мариус, нельзя так с ним, мне же действительно с ним хорошо, это так! Я не осознаю этого лишь в те минуты, когда на меня находит…» — Мариус… — Тебе принесет это удовлетворение? — Что именно? — Не понял сразу Арман. Его стало определенно что-то смущать, но он не понимал, что же это. Нет ответа. — Так что же? — То, о чем ты иногда, как ты говоришь, думал. Арман невольно нахмурился, сердце забилось быстрее и он удивился себе же. Почему? Почему он вдруг заволновался? Странное, застывшее состояние его Создателя, этот взгляд, голос какой-то… не такой… — Я тебя не понимаю… аа… ну в те минуты, я же сказал, что… —  Тогда и сейчас. — Только если выведешь меня из себя, — Арман выдавил неуверенную улыбку и сел на кровати, оказавшись лицом ближе к Мариусу. — Эй, что притих-то? Де Романус пошевелился и наконец повернул лицо. Арман невольно вздрогнул, увидев это выражение полнейшей обреченности. Уголки безупречных губ изогнулись в горестной и вместе с тем какой-то философской улыбке. — Значит все уже удовлетворит, а выводит из себя что-либо связанное со мной не так и редко, значит… Мариус не договорил и встал. — Я тебя не понимаю, — притихший Арман смотрел на него крайне внимательно. Мариус был уже в дверях, но затем развернулся и подошел вновь к Арману, который все же так же сидел на постели. — Дай-ка, милый мой Супруг, я тебя поцелую, — нагнулся, не дожидаясь ответной реакции и почти что требовательно впился в губы. «Какой-то странный тон… не грубый, не холодный, а… не пойму… другой» Но мысли дальше прервались, Арман закрыл глаза, ощутив острое желание запустить руки в длинные светло-пшеничные пряди и удержать эти губы, которые покрывали столько раз все его тело поцелуями… этот рот, этот язык, эти руки — что они умели делать с ним! И со смертным, и с бессмертным! «Я все же несправедлив с ним, надо нежнее, сдержанней, мягче, ведь люблю его… всегда любил… А у него еще невероятное терпение и надо уважать за это, а не наоборот», — пронеслось в голове. Арман и не думал прекращать поцелуй и Мариус ощутил, как изящные пальцы стали перебирают его длинные волосы, он углубил поцелуй, надавил сильнее и Арман поддался, даже потянулся к нему, испытывая желание подчиниться. Желая из вредности еще недавно прогнать Мариуса в другую часть своего огромного дома, сейчас он захотел, чтобы он не уходил. Но Мариус почувствовал, что горло сжимает болезненной судорогой, он неожиданно отстранился, руки, обвивающие его за шею, разжал почти силой и словил удивленный взгляд. Еще немного, и на глаза навернуться слезы, а этого допустить нельзя, Мариус, сдерживая отчаяние из всех своих сил, прильнул к ангельскому лбу и вышел под удивленный, провожающий его взгляд. Последнее, что Арман слышал от него, было: — Ты хотел побыть один, я выполняю твою просьбу. Приятных снов. *** На закате дверь в комнату отворилась и к постели неслышно подошла высокая фигура. Склонилась над спящим и убрала темную прядь с хорошенького личика. Белокурый мужчина, прекрасный, идеальный в своем великолепии сидел возле спящего возлюбленного, не сводя взгляда с лица, на котором застыли спокойствие и покой. Минута текла за минутой, пока не настала пора покинуть этот дом, так как вот-вот проснется законный его хозяин. — Вот наша история и закончилась, мой мальчик.