***
— Гэрри! Гэрри, ептваю! Алэ! — звал кто-то сонного парня. — Гэрри, блять! Вставать! — А? Что? Костя? — Проснись, у тебя палатка встала. — смеялся Костя, указывая на Гэрри. Парень посмотрел вниз и моментально укрылся первой попавшейся подушкой, покраснев от стыда. — Ты почему не спишь? — Гэрри отвернулся в сторону. — Хахаа… Телек услышал, вот и проснулся. Че те снилось? А, извращуга. — Костя сел рядом с парнем и начал расспрашивать бедолагу. — Ты как идиот улыбался, всяко что-то постыдное. — Ну… Можно и так сказать… — всё ещё смущаясь ответил Гэрри. — Слушай, Костя… А, у тебя было такое, что тебя влечёт к кому-то, но ты не можешь быть с ней? — Конечно! Это почти у всех влюбленных так. Ну или по крайней мере… Озабоченных. Костя не отрываясь смотрел на Гэрри и внезапно засмеялся. — Ты чего? — Ахахаха, да я… Только щас понял, ой… Почему ты улыбался во сне. — еле выговорил парень, всё ещё смеясь. — Неужели это из-за Робби? — И, да и нет. — Гэрри выдохнул и закрыл глаза. — Я просто такое впервые чувствую… — Гэрри, сколько тебе лет? — Двадцать пять. А что? — И у тебя ни разу не было? — Чего не было? — Секса… Че тупишь то? — раздражённо спросил Костя. — Ты прям как Катя… Хотя, у тебя я смотрю, желание, то есть. — Это… Случайно вышло. Я сам не ожидал. — Ладно, давай завтра поговорим. А то… Ах… Спать охота. — Костя встал с дивана и направился к себе. — Но ты это… Тоже давай, иди к себе. А то не дай судьба девочки тебя таким увидят. — Да, я иду.***
Утро следующего дня. На этот раз детишки поехали в музей искусств и культуры города. Взяли всех, даже новоприбывших. Катя и Костя корчили рожицы друг другу, Гэрри проводил экскурсию, а вот Робби была крайне недовольна. Вечно ворчала себе под нос и на каждого скалилась, будто бы хотела сожрать. — Костян! Сматри, че могу! — Катя залезла на несущую колонну и стала изображать бога. Остальные девочки тоже начали баловаться и всячески пакостить, снимая себя на видео. — И этот сброд ты защищаешь? — Робби усмехнулась и толкнула Гэрри в спину. — Они сейчас сломают стену. — Дети! Слезайте! Живо! — Прокричал бедный парень, пытаясь поймать детей. — Мда… Таких конфетами и шариками не заманишь… — рассуждала рыжая. — Надо что-то более изощрённое. Под конец дня и экскурсии, компания заглянула в кафе, перекусить. Но и там дети сумели вывести Гэрри из себя и получить пропиздонов. Домой они вернулись поздно. На улице не было ни души. Зайдя в дом, дети разбежались по комнатам и начали пугать друг друга, укрывшись белым одеялом. Гэрри и Робби же сидели на кухне. Оба вымотанные и голодные. — Ты есть хочешь? Робби злобно посмотрела на парня. — А сам как думаешь? — Я могу тебе приготовить жаркое. Ну или курицу во фритюре… — Матурин! Приготовь мне младенца, желательно замаринованном тобой же. — Слушай, перестань. — Гэрри решил сделать бутербродов и кофе. — И хватит меня так звать. Здесь я Гэрри. — Меня это не волнует. — Зато меня волнует. — парень поставил тарелку рядом с рыжей и принялся варить кофе. — Ты бы лучше подружилась с ними. Они же дети, и очень хорошие… — Пошёл ты знаешь куда! Они хорошие только на вкус! — Девушка стукнула по столу кулаком и ушла в комнату парня. — Бу! — крикнул Костя на всю кухню. — Страшно? — Очень… Гэрри сидел за столом и грустно смотрел в окно. — Ты чего? Что-то случилось? — Слушай, Костя. Ты тогда сказал мне, что безответная… Любовь, существует. — Гэрри повернулся к парню и с любопытством в глазах стал расспрашивать его. — А как это понять? И как показать? — Нихера у тебя вопросы… — Костя сел рядом с Гэрри и начал объяснять ему, что такое любовь и чувства.***
Робби поднялась наверх и хотела было уже зайти в комнату, но ей перегородили дорогу Юля и Снежана. — Робби! Пойдём с нами играть? — Нет. — Пошли! — девочки взяли рыжую за руки и затащили её в комнату брата и сестры. — Отстаньте от меня! — О! Ещё одна! — дети играли в карты и разрисовывали лица друг другу. — Го тогда с нами в покер? — Я не хочу! Отпустите! — упиралась Робби, но её всё же усадили и заставили играть. ОНО было просто в бешенстве. Но на лице Робби отражалась лишь улыбка. Внимательный заметил бы бесконечную злобу в её взгляде, но дети, с их восторженной щенячьей тупостью не видели ничего. Беспечно тащили ее к себе поиграть. О, знали бы они, как она любит играть. Как бы она с ними поиграла! На всю свою жизнь бы запомнили. Не долгую. Робби улыбалась и представляла, как вырывает их вкусные болтливые язычки. Смеялась и воображала, как хрустят на ее острых зубах их дерзкие аппетитные пальчики. ОНО терпело это только из-за невозможности убить их прямо здесь и прямо сейчас. Благодаря уверенности, что сможет сделать это позже. ОНО думало о том, что это странно и непривычно, когда ее не боятся и ведут себя столь бесцеремонно и дружелюбно. Вели бы они так себя, знай, кто она? Знай они, что глазами Робби на них смотрит ОНО, смотрят Мертвые огни? Были бы они так веселы? Смеялись бы? Или смеялась бы Она? Всю игру девушка ругалась и закатывала глаза, но детей это ни капельки не смутило, даже наоборот. — Катя, ты чего так на Робби смотришь? — спросила Ксюша, заметив пристальный взгляд подруги. — Она такая красивая… — со вздохом ответила ей Катя, но тут же осеклась. — Ну в смысле как девушка… Как… Картинка. — А кто-то говорил, что натурал. — ехидничали Юля и Снежка. — Да я не… Это не я. Я про другое! — оправдывалась девушка. — Ну вы сами посмотрите! Я почему ещё смотрю… Мне кажется, что я тебя где-то видела. — И где же? — Робби усмехнулась и подсела ближе к девушке. — Если честно, хз. Но я отвечаю. Я видела тебя. Внезапно в комнату забежала Гриша, а за ней на мини-скейте ехал Пашка, привязанный скотчем. Зверьки сделали два круга вокруг детей, сбили вазу и распугали девочек. — Гриша, он опять тебя мучает? — Катя взяла паука на руки и прижала к груди. — Вух… Капец он быстрый. — Костя забежал в комнату и забрал своего питомца. — Костян! Я твоему Пашке хвост оторву, если ещё раз за Гришкой будет бегать! Ненавижу черепах. — Почему? Лучше с пауками водиться? — спросила Арха, пряча ноги под одеялом. — Да были как-то с Костяном в парке. Естественно пошли на рептилий смотреть, так там такая здоровая была одна. Ужас. Костян взял её, крутит-вертит, она ноль эмоций. Я только хотела тронуть, а эта сучка укусила меня. — А пауки? — А они меня любят, хз почему… С самого детства вокруг меня ходят. Гриша, кстати, со мной уже десять лет. Я нашла кокон на улице, когда жила в деревне. Она была единственная, кто живой остался. — Какая трогательная история… — Робби встала с пола и направилась к выходу из комнаты. — Но кое в чём я с тобой согласна… Черепахи — это те ещё уроды.***
Гэрри лежал на кровати и думал о недавнем разговоре. Костя посоветовал ему быть честным и прямолинейным, но поможет ли это? Поцелуй считался? Неужели этого мало, для полного счастья и понятия чувств? За то недолгое время, что Матурин провёл на земле, он видел разные признания в любви и разные доказательства. Кто-то водил свою половинку в ресторан, кто-то уезжал на море, а кто-то просто заказывал пиццу и проводил вечер только с любимым человеком. — «… Но этим её не завоюешь…» — думал про себя парень. — «Хотя, есть один вариант, но получится ли? А что если…» Мысли Гэрри были прерваны. Робби словно влетела в комнату и закрыла дверь на защёлку. — Я НЕНАВИЖУ ДЕТЕЙ! — Что опять? Начали косить под тебя? — всё так же лёжа ехидничал Гэрри. — Они заставили меня играть с ними! И ещё эти мелкие звери… Дурдом какой-то. — Ну вот, не страшно же. — парень сел на кровать и мило улыбнулся. — Может, тебе понравится это… Со временем. — Нет! При удобном случае, я убью и сожру их! Гэрри тяжело вздохнул. И почему он ещё не отправил её назад? — Мы не должны терпеть этих низших! — продолжала Робби. — Они никто и толку от них нет! Почему ты их защищаешь? — Потому что я люблю людей. За то время, что я провёл здесь, я многое понял и многому научился у этих «низших». — парень подошёл к рыжей и взяв её за руку стал показывать флешбеки своего путешествия по планете. — Они очень интересные… Каждый человек имеет свою личность, своё мнение, свой талант и цель. Я был в разных домах и местах, видел разных людей, как злых, так и добрых. Если бы не была ослеплена своим голодом и кровожадностью, то сама бы увидела много нового. — Матурин… Ты окончательно ебанулся. — девушка оттолкнула парня в сторону и села на кровать. — Какой интерес? Что я могу увидеть? Это просто еда! Просто букашки! Они ничего не стоят, как и их никчёмные жизни! Что я могла узнать нового? Ты не был в их головах? Не видел, чем наполнена их жизнь? Как послаще пожрать и получше потрахаться! Вся их бессмысленная жизнь состоит из этого! И больше нечего! Ах, да! Еще как пройтись по голове ближнего. Дети жестоки, Матурин, а взрослые равнодушны. Робби разве только не искрилась от злости. И как она была привлекательна в этот момент. Злость делала её особенно красивой. Щеки пылали, в глазах мерцал древний яростный огонь, который, казалось, вот-вот выплеснется и сожжет все вокруг, острые зубы постоянно скалились в хищной насмешливой улыбке. Изящные пальчики сжимались и разжимались, словно ища чужое горло. Желание Матурина разгоралось от крохотной искорки в его разуме, до сладкой нестерпимой тяжести внизу живота. Он хотел её. Хотел прямо сейчас, не взирая на то, что она сама думает об этом. Желание его было первобытным и диким, не знающим согласия, требовательным. И Робби не могла этого не почувствовать. И, конечно попыталась сбежать, что лишь еще сильнее возбудило новое для Матурина желание, бороться с которым он не мог. И не хотел. Он знал, что она не согласится, не поддастся ему. Ни здесь, ни в отношении к людям. И разве это не единственный шанс подчинить ее? Проявить свою власть и силу. И показать ей то над чем она насмехалась, совершенно иначе? ОНО хотело уйти. Покинуть это место. Оказаться подальше от Черепахи, пугающе незнакомого, проявившего новую силу, о которой ОНО не подозревало. Сюрпризы ОНО не понравились еще с первого, с ними, знакомства. Сейчас это мнение лишь закрепилось. ОНО хотело стабильности. Хотело, чтобы все было, как раньше — питаться, спать и видеть сны. Матурин перехватил ее попытку уйти, его форма была сильнее, они оба подчинялись законам формы. Робби пыталась вырваться из его хватки, зло шипела, кусалась. Он морщился и улыбался. С силой толкнул её обратно на кровать, тут же накрыв своим телом, удерживая ее руки. ОНО впервые почувствовало себя жертвой. Оказалась на месте тех, кого удерживало, пожирая еще живых, смеясь над ними и их страданиями, смеясь над самой жизнью. Теперь смеялся он. Ей кажется или ему это нравится?***
Рыжая бестия, горячая сучка. Матурин действовал с холодным, свойственным ему расчетом, повалив ее на постель. Подчинить ее можно было лишь силой. Но ее горячее, извивающееся под ним тело, злость, смешанная со страхом в голосе, горящие неистовой злобой глаза, вызвали не только желание подчинить ее своей воле, но и нечто новое — он действительно захотел её. Захотел овладеть ее телом, кусать её губы, ощущая ее язык, войти в неё и услышать стоны — её стоны. И Матурин поддался этому желанию. Первобытному. Столь же древнему, как сама жизнь. Черепаха никогда не был равнодушен к ОНО, но не задумывался о чувствах к ней, они всегда были рядом и это было как само собой разумеющееся. Он не мешал ей делать то, что она делает, не вмешивался, кроме одного раза — пожалел мальчишку. Не столько из жалости, сколько хотел обратить внимание ОНО на себя, привлечь ее к себе. ОНО не подозревало даже, на что он пошел, воспротивившись воле Другого. Он сохранил рыжей стерве жизнь, намекнув мальчишке, что нужно делать. Не сказав ему всю правду. Соврать Черепаха не мог, но мог рассказать не все, ответить лишь на прямо заданный вопрос, скользить по границе правды. Другой хотел убить ОНО, но из-за того, что сделал Черепаха, провидению пришлось пересмотреть свои планы. Только вот, рассказать об этом ОНО Черепаха не успел. А ОНО, конечно же не поняло и не оценило его поступок, по-прежнему считая его старым глупцом. Теперь он прижимал ее красивую женскую форму к постели, усевшись на ней верхом, стоило признать — у стервы был отличный вкус, одной рукой удерживая ее руки, другой рукой стягивая одежду с себя и с нее. Как же она была красива. — Ты великолепна, когда злишься, — улыбнулся Матурин. Это была правда. И ОНО знало, что он говорит правду. Не может солгать. Оставив их обоих без одежды, Матурин отметил, что Робби притихла, лишь её взгляд выдавал бушующие в ней чувства — ярость, обиду, страх. Да, она боялась. Но Матурин не собирался вредить ей, чтобы она не думала. Его руки, нежно и аккуратно касались ее тела, ласкали грудь, осторожно спускались ниже, наблюдая за реакцией. Матурин, наклонившись, впился в губы Робби жадным ищущим поцелуем, его язык бесстрашно исследовал ее зубы, смертоносные для любого, кто с ними знакомился столь близко. Свободная рука, второй он по-прежнему держал руки Робби над её головой, нашла дорогу промеж ног, к ее горячему лону. Матурин ощущал напряжение её тела, он помнил, что, не смотря на возраст и ее глубокие изучения человеческой порочности, ОНО девственно, никогда не знало любви, как не знала ее и эта форма. И он был очень аккуратен и внимателен. Матурин ласкал ее тело, работая рукой, губами и языком до тех пор, пока тело не начало отвечать на его ласки. О этот взгляд — недоумение и возмущение, с плохо прикрытым удовольствием. Она злилась на свою форму за это, злилась на него, но ей нравилось. И лишь тогда он вошел в нее. Бессилие было невыносимо. ОНО, чьей воле подчинялся весь уклад в городе, череда человеческих жизней и судеб, не могла справиться с Матурином, ограниченная законами формы, в которой была заключена. И форму ОНО сменить не могло, запертая в ней пленница. У людей была поговорка, очень подходившая Черепахе, как оказалось — в тихом омуте черти водятся. ОНО никогда не принимало Черепаху достаточно всерьез, считая его старым, глупым и абсолютно ничем не интересующимся. Пока этот дурень не выставил свою бестолковую голову, обратив внимание на мальчишку. Одного из многих. Зачем? ОНО не слышало, о чем они говорили - каким-то невероятным образом, он блокировал связь. Но пролетев мимо Черепахи, мальчишка явно взбодрился и нашел в себе силы дать отпор ОНО. Никто раньше этого не делал. Люди пытались, но они не знали нужных слов. Не знали тревожащей тайны, что могла бы дать им шанс. Билли узнал. Теперь же, Матурин не только стал вмешиваться в события на Земле, но и посягнул на свободу и власть ОНО. Отобрал охотничьи угодья. Девушка отчаянно пыталась вырваться из его хватки, как пытались вырваться из её смертельных объятий дети… совершенно безуспешно. Робби не испытывала стыда от своей наготы. Только страх и злость от своего бессилия. Пыталась укусить, пнуть, требовала отпустить. Злилась на свое тело, поддающееся магии Матурина, против ее воли. Прикосновения прохладных рук Матурина обжигали и, что было совершенно непонятно и чуждо ОНО, приятны, нравились форме. Хотелось большого. Хотелось освободиться от этих чар, делающих ОНО слабой. Хотелось подчиниться им и узнать их тайну. ОНО ощущало биение сердца Матурина, когда он накрыл ее своим телом. Глубокое прерывистое дыхание. ОНО ощутило его вкус, когда он нашел её губы, в жадном поцелуе и не пыталось отвернуться, не сжало острые зубы, даже тогда, когда Матурин порезался об их края и ОНО почувствовало вкус его крови — невероятно пряный, чудесный вкус. И не желало признаваться в этом. Это был незнакомый ОНО голод. ОНО чуяло его. — Что это за магия? — Хрипло спросила девушка. — Любовь… Моя любовь. Расслабься и почувствуй ее. — Нет… Не хочу… ох… Ощущение удовольствия растеклось по всей форме, заполнив ее, подобно жидкому металлу. ОНО застонало, прикусив нижнюю губу. Невыносимо… хорошо. Боль, сладкая и глубокая, пронзила форму, ОНО попыталось уклониться от нее, избежать, но Матурин был настойчив в своем желании. Лишь на секунду замер, прижавшись к ней — его сердце билось быстро-быстро, и начал двигаться ритмично ровно и от каждого его движения ОНО накрывала волна удовольствия, с каждым разом все сильнее. ОНО думало о том, что хотел от Беверли её отец и чего девчонка так боялась. Отлично помнила ужас и отвращение девочки, когда вселилось в тело её отца и хотело овладеть ей, используя её самый сильный страх. Как рассказывало ей во всех подробностях, когда Беверли выросла, что хотело с ней сделать тогда, чего хотел её отец. Она этого боялась? От этого бежала? Желание противиться Матурину иссякло, как биение крови из ран остывшего тела. Проклиная себя, за слабость, ОНО устремилось ему навстречу, ответило на ритм его движений, быстрее-быстрее-быстрее! ОНО хотело больше. Хотело сильнее. Еще! ЕЩЁ! Вселенная внутри ОНО, зародилась и взорвалась. По разуму ОНО пронеслась взрывная, волна ощущений, ее тело забилось в судороге экстаза, о котором ОНО и не подозревала, в такт телу Матурина. Матурин не испытывал страха перед ОНО и в этом была часть его силы и власти. ОНО нужен был страх, для нападения. Страх придавал пище отменный вкус. И страх насыщал сам по себе. От Матурина исходило нечто иное. Не страх, но совершенно иной, вкус, ничуть не хуже. Он насыщал ОНО так же, как насыщал страх. И, хотя ей было интересно, какова на вкус его плоть, с этой приправой, убивать Черепаху ОНО не хотело. Впервые. Теперь уже ОНО само потянулось к Матурину в поисках тех новых ощущений, что открылись ей, не готовое признаться в этом, даже себе. — Я тебя ненавижу. — Я знаю. — Матурин усмехнулся и начал кусать шею девушке. — Зачем ты сделал это. Со мной? — Я люблю тебя. — Ты не можешь. Просто не способен. Ты всего лишь машина… — Могу, как видишь. Даже несмотря на это… — Уйди… — Но, хотело ли ОНО, что бы он ушел сейчас? Хотела ли этого Робби? Раньше, чем её голод будет утолен? Завтра, несомненно, ОНО будет шипеть на Матурина и гнать его от себя, проклиная себя за ту слабость, что он открыл в ней. Но это будет завтра. Сейчас Робби лежала в постели, прижавшись к Матурину, их тела переплелись в объятиях и ничто не имело значения, кроме них… Его спина болела, исполосованная острыми коготками Робби. Её страсть была неистова, агрессивна. Она царапала его спину, крича от удовольствия. Глубоко вонзала свои острые зубы в его плоть, отдавшись самозабвенному восторгу, впервые ей изведанному. Он не чувствовал боли от укусов в тот момент, они лишь возбуждали его. Робби смотрела на него, на его раны, что она оставила, с голодным алчным огоньком в глазах. Её ноздри раздувались от запаха крови. Но Матурин не чувствовал желания напасть в ней сейчас. Желания причинить ему вред. Если бы она хотела, она могла, забывшись, но… она не хотела его убить. Сейчас точно не хотела. Матурин знал, что сейчас она наслаждается новым вкусом, который станет для нее столь же лакомым, как и страх. Вкусом любви. Знал он и то, что люди не смогут выстоять с ней в этой игре, если ОНО захочет отведать их плоти с новым великолепным вкусом. Но как ОНО будет убивать свою пищу, в агонии ужаса или любовном экстазе, Черепаху не волновало, как и то, какой вкус для нее будет предпочтительным. И Люди с самого начала были созданы смертными. Имели значение жизни лишь небольшого количества людей, чьи жизни и судьбы влияли на события мироздания. Матурин чувствовал, что голод ОНО ещё не удовлетворен, она ненасытна. Всегда ненасытна. Скоро придется отпустить её, дать поесть, иначе он потеряет контроль над ней. А Матурин рассчитывал удерживать контроль над ней свободной. Дети, под руководством Другого, открыли в ОНО страх, ненависть и злость. Он открыл в ней любовь. Дети, под руководством Другого, открыли в ОНО страх, ненависть и злость. Он открыл в ней любовь. Он и подопечные ему дети, другие дети. Она познает этот вкус и полюбит его. Вкус его любви. Вкус их любви. Будет питаться им, как питается страхом. Но она не убьет этих детей. ОНИ станут исключением для ОНО, скорее всего, единственным. Но пугать их она несомненно будет. Играть с ними, просто не устоит, чтобы не подшучивать над ними, такова уж ее природа. Но иначе, чем со своими жертвами. Без присущей ей жестокости. Не заставляя страдать. Вероятно, они станут сильнее из-за этого. У других детей не получится, потому что заслужить доверие ОНО очень сложно. Они смогут полюбить ее, если она захочет. Но они никогда не полюбят ее сущность, испугаются и возненавидят, узнав всю правду. И разумеется она убьет их. — Думаешь, я закончил? — Он не дал ей ответить. Куй железо, пока горячо, говорили люди и говорили правильно. К ОНО это относилось особенно. Если ее отпустить сейчас, пожалеть, она запомнит это и воспользуется, непременно воспользуется. А глядя на нее, притихшую и удивленную, Черепаха понимал, как сильно любит её. Как не хочет причинять ей страдания. Но как не просто ей это объяснить, как не просто… — Я не все тебе показал. Матурин резко развернул ОНО спиной к себе, заставив встать на четвереньки и вновь вошел в неё. Поначалу его движения были плавными и мягкими, но с каждой минутой все резче и быстрее. Все настойчивее. Он тоже открывал для себя нечто новое. Пресекая все попытки ОНО выскользнуть, не давая ей ни малейшей передышки. И приятное может утомить, при переизбытке. Черепаха дал попробовать ОНО вкус любви. Теперь показывал ей, кто из них двоих здесь лидер. Матурину было необходимо, что бы она уважала его силу и любила ее, не боясь, что бы она освоила такое понятие, как справедливость. Время тянулось медленно для обоих. Но особенно медленно для ОНО. Форма была истощена, измучена. А Черепаха останавливаться не собирался. Он заставил пережить ее страх, бессилие, злость, восторг, наслаждение и снова страх. Потому что ощущала, что Черепаха сильнее и она в его власти. Она ничего не могла ему противопоставить. Это была неприятная новость для ОНО. Столь же неприятная, как-то, что дети могут использовать её магию, как оружие, против нее же, если позволить им объединить свои разумы. Матурин усадил ее на постель перед собой, лицом к себе и обняв ее тело ногами, вновь вошел в неё, продолжив ритмичные движения, теперь уже мягче, но глубже и настойчивее. Он обнимал ее, Робби чувствовала биение его сердца совсем близко, под тонкой и ненадежной преградой ребер. С каким бы удовольствием ОНО вырвало это сердце из его груди и еще бьющееся на ее ладони, пожрало… ОНО хотело свободы, жаждало ее. — Прекрати. Прекрати, прошу тебя. Остановись. Я не трону их. Не трону твоих любимцев. Даю слово. Это тебе нужно?! Матурин чуть отстранился, освобождая Робби от своего присутствия в себе, но не выпустил ее из объятий. Смотрел в её глаза спокойно и серьезно. — Теперь мы поговорим. И ты выслушаешь меня. Не просто послушаешь, а именно выслушаешь. Девушка молчала. — Я люблю тебя. Люблю с самого начала. — Да, я заметила это. Когда ты помог мальчишке выжить. Когда он, благодаря тебе, вместе со своими мерзкими друзьями, убил моих детей, а потом раздавил мое сердце. — У меня не было выбора. — Конечно! Даю двести баллов за вранье. — Это правда. Ты же знаешь, я не могу врать. Придет время, я расскажу тебе все. Но не сейчас, прости. Если бы я не вмешался тогда… И сейчас… Погибла бы не только физическая твоя форма в этом месте. — Я бессмертна! — Ты так уверена, сестричка? — Матурин сказал это голосом Билли, тем самым ненавистным голосом, вызвавшим в ОНО отзвук страха и боли. Напомнив, что тогда она была уверена в неуязвимости своей формы и к чему эта самоуверенность привела. Матурин дай ей осмыслить это. Прочувствовать. Может не сейчас, но позже она все поймет. ОНО было очень сообразительным. — Ты попробовала на вкус любовь. И тебе понравилось, верно? Ты захочешь еще… — Нет! — …И ты не тронешь этих детей. Ни одного из них, — словно не замечая ее протест, продолжил Матурин. — Я хочу есть! — Веди себя хорошо и тогда мы обсудим это. — Я ненавижу тебя! Ты мудак, Матурин! — Пусть так. Но, мы договорились? Неужели Черепаха подумал, что она сказала ему правду? Что она не тронет этих детишек? Он не мог врать, но ОНО могло. Голод ОНО рос, а он не сможет быть рядом с ними все время. А когда она поест, Матурин уже не сможет удерживать ее. ОНО собиралось погрузиться в сон, однако Матурину было мало. Этот мудак никак не желал оставить её в покое. Такой же мудак и извращенец, как его покровитель — Другой. ОНО, со злости, скрипнуло зубами, но сил сопротивляться не было, форма была истощена физически. Он с легкостью, словно ребенка, подхватил ее на руки и куда-то понес. В ванную. Ей было все равно. Слишком устала. Слишком хотела спать. Её разбудили струи теплой воды, бегущей по телу. ОНО никогда не принимало водных процедур и не видело в них никакого смысла. Но знало, что людям это нравится. Люди боялись грязи и инфекций и мылись часто. Люди много чего боялись, что разумеется, ОНО полностью устраивало. Вода массировала кожу, упругими струями, разгоняла кровь, была приятно теплой. Оставил бы Матурин ее в покое уже. Прямо здесь… — Отстань… Отвали уже, Матурин. Ты получил, что хотел. Чего тебе еще надо? Матурин словно не слышал. Не хотел слышать, растирая нагое тело Робби до красноты. Нет сил сопротивляться. Он сильнее. Сильнее, черт бы его побрал. Даже осознание этого было невыносимо. Он намылил ее тело, ОНО было плевать чем. Намылил и себя. И снова его движения становились все настойчивее, все чаще руки задерживались на ее груди, стремились ниже, к рыжему лобку, потемневшему от воды. ОНО подозревало, что секрет его ненасытности в том, что он забирает её энергию. И хоть она подпиталась от него, в какой-то момент, этого было мало. ОНО было голодно. ОНО насиловало свои жертвы одной лишь силой слова, прежде чем растерзать и убить. Матурин изнасиловал ее буквально. Только убивать было не в его правилах. Убийство ОНО было понятно. Но замыслы Черепахи недоступны и чужды. Стоя вплотную к ней, Матурин смывал с них обоих пену. Упругие струи воды ласкали кожу ничуть не хуже рук. А Матурин явно знал, как и куда их направить. — Ты, небось, и детей этих любишь? — вяло огрызнулась Робби, на настойчивые ласки Матурина, — не зря же одних девчонок набрал. Это было не совсем точно, в группе детей был парень, но близко к правде. Матурин, в ответ, лишь крепче прижал Робби к себе, удерживая на ногах, лаская ее тело поцелуями. — Прекрати, — с неприкрытой мольбой, в голосе, — Если, как ты говоришь любишь, прекрати. Пожалуйста. Так же, на руках, Матурин отнес ее в постель, дав наконец-то долгожданный отдых. Покрывало скрыло ее красивое тело, оставив лишь его очертания. ОНО забылось в глубоком сне, а Матурин тихо лёг рядом и с неприкрытой лаской и любовью обнял её, прижав к себе почти вплотную.