***
Настроение у Славы улучшилось, когда он поел. У меня после завтрака, наоборот — ухудшилось. В автобусе я не выпускал из рук карту и дозиметр, смотрел на дорогу и не видел перед собой ничего, пытаясь продумать речь для Славы. А потом мой взгляд цеплялся за что-то до чёртиков непривычное, такое, чего не найдёшь в обычных городах, и я мысленно спотыкался. Покинутая школа с глобусами и картами, захламленный универмаг, через окна которого стеллажи проглядывались советские куклы в противогазах, высокие дома с мёртвыми глазницами, выбитыми окнами. На первый взгляд, даже не покойники. Но за каждой такой дырой зияла пустота. — Сейчас мы посмотрим на «чёртово колесо», потом детский сад и кафе на берегу, — повернулся ко мне Слава. — А внутрь зайдём? — Нельзя, опасно, — он снова жевал «Орбит». — Но сталкеры туда заходят. — Сталкеры знают, куда идут. Я тоже знал. Но сначала планировал избавиться от группы и объясниться со Славой. Самое сложное. Ну надо же, мой гид стал проблемой. Точнее, проблемой стал не он сам, а мое нежелание разочаровать его правдой. Таинственного сталкера от и до в моём вкусе. Я представлял, как Слава на меня посмотрит, когда узнает, что я планировал втянуть его в незаконное приключение. Стоило идти одному, да только страшно! К тому же, меня теперь беспокоили полицейские, которые тщательно проверили на въезде в Припять наши документы. Они записали мои имя и фамилию, а значит, у нас со Славой остаётся в распоряжении только время до конца экскурсии. Если мы не появимся вместе с остальной группой, то станем самыми разыскиваемыми в Припяти людьми, и мой план провалится. — Слава, а ты когда-нибудь менял экскурсию на своё усмотрение? — Что? Зачем? — Он склонил голову на бок. — Ты увидишь всё самое интересное, не переживай. — Я так спросил. Автобус затормозил у колеса обозрения. На фотографиях оно казалось мне даже величественным, а на деле... Старая бесполезная груда метала. Я традиционно сидел позади, так что пропускал туристов впереди себя. Слава ждал у дверей и вместо того, чтобы дать мне возможность ухватиться за перила, подал руку со словами «давай, держись». Не как девчонке, конечно, но я растаял. Так и стоял около него всё то время, пока Ваня обхаживал свою группу. У всех ли с собой вода, еда, все ли помнят правила. Я так и не решился подойти к колесу поближе. Моё воображение рисовало красочную картину, как вон те тонкие подпорки не выдерживают и тысячетонная конструкция падает на меня. Мы добрались до стадиона, издали увидели детский сад. Наверное, я один так пристально смотрел на покорёженные временем строения. В Киеве я живу в десяти минутах ходьбы от садика, и у него такой же кованый забор, как и здесь, такие же лесенки, стенки, бабочки. Даже шины такие же с цветами. Потом прошлись к дому быта и чуть-чуть не доходя до кинотеатра «Прометей», наконец, избавились от Вани. И я испытал знакомое чувство — смесь облегчения и скачка напряжения. Без Вани с туристами тут словно дышалось легче. Но в это же время на уши нападала тишина. Тишина — не как отсутствие звука. Тишина, будто хозяйка места, куда мы, наивные гости, зашли на огонек. Я медлил. Шёл не быстро, делая вид, что нога всё ещё побаливает. Секунды бежали, а я оттягивал момент, слушал голос Славы и мирился с тем, что у меня подскакивал пульс, когда он брал меня за рукав (появилась у него привычка буквально водить меня по безопасным тропинкам, следуя показаниям дозиметра; «Припять» я отключил, чтобы отдохнуть от писка). Под ногами встречался дикий мусор: не обёртки из-под конфет и окурки, а гвозди и проволока. Трава у дороги выросла в человеческий рост. Слава держался подальше от густых зарослей, в которых могло скрываться что угодно. А потом я остановился и приготовился держать удар. — Слава. Тут рядом дом моего деда. Мне очень надо туда попасть! За два дня я так и не придумал лучшего способа сказать ему, чем собственно… прямо сказать ему. Слава запнулся на полуслове: говорил про вертолётные операции над реактором и застыл. Мы стояли посреди Припяти, в окружении коробки из бетонных домов. Никем не слышимые, никем не видимые. Только он и я. Слава хмурился, мял пальцами собачку молнии. — Так, — кивнул он, подошёл ближе, заглянул мне в глаза. — Квартира твоего деда. Но там уже ничего не осталось, ты же понимаешь? Все дома давно разграблены, и ходить туда запрещено. Извини, Александр. Какое многообещающее начало, и что потом? — И ты меня извини. Но я туда пойду. — Секундочку, — он переменился в лице. — Я за тебя отвечаю. И я не отпущу тебя в квартиру деда только потому, что тебе так захотелось. — У меня есть причина, ладно? — Я хлопнул ладонями по карманам джинсов. А потом цепко ухватился за его предплечья. — Он оставил сообщение. — Ну что ж. Мне жаль, что тебе не доведётся его прочесть. — Слава. Прости, пожалуйста, что я соврал. Я не хотел врать конкретно тебе. Мне просто нужен был гид, который бы провёл меня в зону, чтобы я попал вот сюда! — Я указал пальцем на дом справа от нас. — И смотри, он ведь правда близко! В чём проблема? Об этом никто не узнает, мы сходим туда и вернёмся! — Оттого, что никто не видел, как в лесу упало дерево, оно на место не встанет. — Слава скрестил руки на груди. — Я пытаюсь сказать, что нарушение правил не перестаёт быть нарушением, если никто не увидит. — Но для тебя не в первый раз! — И что? Господи, ты поэтому мне позвонил? — Нет! Да, — я сложил руки, будто в молитве. — Всего пятнадцать минут. И мы об этом не вспомним. Обещаю слушаться. — Ты уже обещал меня слушаться и уже нарушил обещание. Как будто в БДСМ-клуб попал, ей-богу. Я прикинул, что смогу убежать от него. Я выше ростом, шаг у меня длиннее, а ещё регулярно участвую в соревнованиях по лёгкой атлетике. Но что потом делать? Если ты убегаешь от полицейского, ситуация особо лучше не становится. Так и мне не хотелось убегать от Славы. Оставшись со мной, он станет союзником, а если я брошу его, он, скорее всего, пойдёт на КПП, рассказывать, какой я жуткий тип. — Давай я пообещаю, что буду слушаться ещё раз. Но не просто так, пообещаю, — я осмотрел свои руки, порылся в карманах и вспомнил, что у меня на воротничке куртки прикреплён орден «Участника ликвидации последствий аварии на ЧАЭС». Крестообразная медаль со схематически нарисованным альфа-, бета- и гамма-излучениями. Я снял его с себя и показал Славе на раскрытой ладони. — Пообещаю на этом ордене. Дед его, между прочим, очень ценил. — Ты говорил, что он не был ликвидатором. — Да, не был, — сразу же подтвердил я. — Он привёз его позже. Сначала орден принадлежал его другу из Чернобыля. Он умер и оставил его деду. Слава хмыкнул. — И ты носишь орден мертвого ликвидатора на воротнике? — Он шагнул в противоположную сторону. — Эй, эй, стой, — я кончиками пальцев дотянулся до его руки. — Обещаю. Мне хватит двадцать минут в той квартире. Я найду то, что мне нужно, и мы уйдём. — То, что тебе нужно? — Я же говорю, послание! Мама сказала, что дед будущим поколениям, — убеждал его я. И чувствовал себя самым мерзким человеком на земле. Потому что врал. Мама не упоминала о послании. Дед вообще не хотел, чтобы я сюда возвращался, отговаривал даже от таких мыслей. Он считал Припять гиблым местом. Не из-за того ли, что пережил перед эвакуацией? Подозрительные записи от 27 апреля наталкивали на размышления. В тот день его вывела из себя вовсе не авария, он узнал кое-что ещё и оставил у себя в квартире намёк. Так мне казалось! Может быть, мой отец хотя бы один раз оказался прав, и в Чернобыле произошло нечто странное? — Слава, Славуничка, пожалуйста… — Стоп. — Он отстранил мои руки от себя, взяв за кисти. — Никогда меня так не называй. Никогда.***
Мы свернули с проспекта Ленина и пошли в сторону набережной. Слава со мной не разговаривал. Если его дозиметр начинал пищать, то я останавливался, ждал, какое направление он выберет дальше, и по пятам шёл за ним. Я извинялся, даже попытался в знак моей глубочайшей благодарности прицепить ему на куртку значок, мол, когда выполню обещание не создавать Славе неприятности, тогда и заберу. Но едва не получил по носу, а орден остался при мне. Ладно. Налаживанием отношений со Славой я ещё займусь вечером, а пока моим главным заданием оставался визит в квартиру деда. Он жил на четвёртом этаже. После развода с бабушкой оставался холостяком. Одну комнату использовал в качестве спальни, а в другую сгружал хлам, который ни выкинуть, ни использовать. Я прокручивал в голове слова Славы о том, что квартиру разграбили. Я и раньше об этом думал. Но надежда, зараза, заставляла поступать нелогично. Например, верить, что дед нашел способ передать мне информацию через тридцать лет, что ответ ждал меня в квартире. — Сюда? — Да, дом правильный, я видел фотки. Раньше. Многоэтажка показалась в полный рост после того, как мы обошли высокий дуб. Дикие заросли, мох на дверях подъезда и металлическая табличка со словами «Наш дом — нам его и беречь». Слава вошёл первым, придержав для меня скрипучую дверь. Мы попали в тёмный подъезд, начали подниматься по ступенькам вверх, обходя горы хлама, железа и тряпок. Слава взял из рюкзака маску с перчатками и хлопнул меня ими по груди, без слов давая понять, что я должен надеть. Его молчаливость действовала мне на нервы, но я, как послушный мальчик, которым обещал быть, надел их без пререканий. — А тебе не нужна защита? — спросил я. Он не ответил. — Понятно. Ты решил со мной не разговаривать. Обиделся, да? Но если ты обиделся, почему пошёл? То есть, пойми меня правильно. Я благодарен. Но почему ты молчишь? — Номер квартиры какой? Я остановился. — Тридцать четвертая. — Ясно. Видишь под ногами мох? А на стенах грибок? — Кивнул. — Не наступай и не касайся. — Понял. Спасибо. Ничего больше не хочешь добавить? Мы задержались у выпотрошенного электрического щитка, осторожно переступили распавшийся почтовый ящик, и преодолели ещё один пролёт. Квартира деда находилась слева. Слава взялся за ручку, дверь распахнулась, а остатки замка чуть ниже почти неприлично вывалились наружу. Слава повернулся, указав на маску. — Да, понял я, понял! Он протиснулся в коридор, а я следом. На полу длинного узкого помещения валялись отставшие обои серого цвета и деревянная балка. Славе пришлось перепрыгнуть через неё, чтобы пройти дальше. Воняло внутри, как из мусорного ведра, выдержанной сыростью и вековой пылью. Он впереди ступал по голому бетону, дозиметр пищал. И меня пробрало предвкушение неизвестного. Я гадал, много гадал, что же оставил дед в своей Припятской квартире, чтобы потом вспоминать о ней с таким сожалением. Мне казалось, речь идёт о чём-то важном. Для него или для истории. И только сейчас мне пришла в голову мысль, что дед оставил в квартире что-то опасное. Если Слава из-за меня пострадает, я себе не прощу такую беспечность. Дед отказывался говорить о том дне, несмотря на то, что я находился рядом на протяжении стольких лет. Мне остались лишь записи в дневнике. Странные записи. Дед эвакуировался из Припяти с уверенностью, что вернётся сюда через пару дней. Тогда же все так думали? Почему же он так переживал? Мог ли знать учитель физики что-то важное? — Ты ищешь конкретное место? — А? — Я пробирался вслед за Славой, но и в половину не так ловко, как он. Там, где мой гид перепрыгнул деревянную балку, я умудрился едва не порвать джинсы о гвоздь. — Честно, нет, не конкретное, — моргнул я, словно выходя из транса. — Тогда я искренне не понимаю, что ты собираешься обнаружить. Тайников тут особо не напрячешь, — сказал Слава, толкнув двери в комнату. Мародёры побывали внутри. В здоровенной комнате, скорее всего, гостиной, устоял двухстворчатый шкаф и распотрошённое кресло. Наверное, ковры и технику отсюда вынесли ещё на заре зоны отчуждения. Осторожно коснувшись обивки кресла, будто она мне чем-то угрожала, я застыл. Нашёл пальцами порезы на ткани и проник в перчатке внутрь. Глубже. Везде пустота. — Даже здесь они что-то искали, — констатировал я, показывая Славе. — В том-то и суть, Александр, мародёры и воры ищут запрятанные сокровища. Я стащил с себя маску, оставил её на шее, дозиметр Славы больше не пикал. Вот я и оказался в месте, которым бредил столько времени. Я даже, кажется, понял, почему дед не желал возвращаться сюда мыслями. Он бросил жильё и на протяжении тридцати лет со стороны наблюдал, как его дом, его вещи, даже серые обои, застелившие пол, становились достоянием общественности. Кому из нас будет приятно, если к нему в дом пожалуют толпы зевак любоваться разрушениями и горем? — Мы ещё не посмотрели всю квартиру, верно? Не дождавшись ответа, я вышел из комнаты, толкнув следующую дверь. В помещении ровно посередине, как будто специально измерив расстояние от стен, кто-то сгрузил кучу детской обуви, красные туфельки, белые босоножки, сапожки с мехом. И я так и застыл на пороге, не зная, что делать дальше. Меньше всего ты ожидаешь увидеть детские вещи в квартире деда-холостяка. — Слава, иди-ка сюда! — позвал я. Тишина, прерываемая мерным скрипом окна на кухне, нагоняла на меня жуть. — Что случилось? Он вынырнул из-за двери, и я махнул в сторону моей находки. — Мог кто-то, не знаю, принести вещи сюда специально? — Теоретически всё возможно, но зачем? — Вот и я не знаю, зачем. Но у моего деда была только одна дочь. И когда бабушка Света от него уходила, она забрала все детские вещи. Слава пожал плечами, держа руки на поясе. — Есть… предметы, которые сталкеры носят с места на место, — косо улыбнулся он. — Но я не слышал, чтобы кто-то переносил обувь. — Ладно. Да, это было бы чертовски странно. И даже крипово. Оставалась только кухня. Я на цыпочках пробрался туда, стараясь не наступать на разломанную пластмассовую полку, скорее всего, из холодильника. На кухне меня ждало, наверное, наиболее сильное потрясение. Зайдя внутрь, я уставился на дерево, которое, по первому впечатлению, вросло в стену. Поморгав пару секунд, я различил основание ветки в окне. Каштан разросся и стал частью кухонного интерьера. Кроме него здесь валялась электрическая плита. Перевёрнутая и ржавая. Не особо хотел её касаться. Я даже подумывал остановить Славу, который обошёл меня и заглянул внутрь металлического ящика. И я точно не ожидал, что он удивлённо приподнимет брови. — Что там? — я чуть подался вперёд, но все ещё держался рукой за косяк двери. Слава протянул руку внутрь печки и показал стопку бумаг. Желтые газеты, тетради, наверное, учеников из восемьдесят шестого. И свернутые письма без конвертов. — Может быть, они адресованы тебе, то есть потомку? Я приоткрыл рот, вытаращившись на стопку в руках у Славы. Неужели он обнаружил письма, в которых дед описал произошедшее? Да, оставить их было бы логично. Так, я призвал себя успокоиться и перестать гадать. Я даже шага не сделал. Оцепенел. Если бы Слава не заглянул в духовку, я бы ушёл отсюда ни с чем. Вместо того, чтобы выхватить у него письма, я обнял его самого, прижав протянутую руку со стопкой к его груди. Письма никуда не денутся. Не теперь. И благодарить надо Славу. Моего гида! Он от неожиданности оступился, раскрошив под подошвой стекло. Но я продолжал жаться ближе, сцепив руки на спине. — М-м-м, Саша? — тихо позвал Слава. — У тебя всё хорошо? Я сделал шаг назад, не отрывая рук от его плеч. — Конечно! Все прекрасно. Но как удачно ты заглянул в ту печку, потому что я туда заглядывать не собирался. То есть я мог облажаться, хотя вот они письма… А я припёрся сюда ради них, но если бы не ты… Одним словом, спасибо! — Я понял и… Принимаю твою благодарность, только отпусти, — он хлопнул меня по запястью и отстранился, после того, как я ослабил хватку. — Да, конечно. На бледных щеках Славы проступил румянец, я заметил это, забирая у него письма. — Но ты не имеешь права вывозить их из зоны. Так что… придётся читать здесь. Я присел на подоконник, положил стопку рядом, оставив в руках одно письмо. Я посчитал до трёх, прежде чем углубиться в историю. На бумаге остались разводы, грязь и пятно от жирной еды. Развернув его, я тут же узнал почерк деда, прочитал первую строчку и нервно рассмеялся. «Дорогая, Люба»? — Оно адресовано... Не мне, — произнес я вслух. — А кому? — Любе, — вяло ответил я. Мой взгляд скользил по исписанному листку. «Ни дня без тебя прожить не могу», «хотел бы поговорить с тобой», «уверен, наступит время, когда между нами не будет никаких преград». — Это… любовное послание. Писал мой дед, я узнаю почерк, но остальное… — А другие письма? — Нет, это не те письма, здесь личное. Без особого энтузиазма я открыл следующее, «Милая моя Люба! Я хочу показать тебе весь мир!», последнее в пачке, «Дорогая Любовь. Ты можешь на меня положиться, всегда!» и отбросил их на стол. Даже слишком небрежно, как для писем, написанных дедом. Что ж, в дневнике он описывал личную драму? Ни больше ни меньше. Наверняка, после эвакуации он не видел эту Любу, поэтому и написал, что оставил её в Припяти. Я почти поверил в это. Но вспомнил, что дед написал ту страницу не после эвакуации, а в Припяти. Ещё до того, как покинул город, он с чем-то попрощался. И страдал из-за лжи и горькой правды. — Я сфотографирую их, хотя бы это разрешишь сделать? — Да, — Слава теребил рукой пуговку на кармане. — Я буду… рядом. — Да уж будь добр, будь, — хмыкнул я ему вдогонку. Я сделал сорок три фотографии и запрятал телефон во внутренний карман. Оглянулся по сторонам и вместо того, чтобы уйти, начал обыскивать кухню по второму кругу с ожесточённой решительностью что-то найти. Что угодно! Я обследовал печку, вернулся во вторую комнату, покопался в куче детской обуви и окончательно дорвал обшивку в гостиной. Но ни-че-го не нашёл. Слава ждал меня в подъезде. Едва ли он что-то заметил. Я мог бы ещё задержаться в квартире. Я же так долго стремился сюда попасть. Она деду принадлежала. Мёртвому деду. Но я не видел в разворованной квартире ничего от него. Ничего, что бы напоминало о нём. Только письма доказывали, что он когда-то здесь жил.