Невзрачный цветок

Абрахам (наши дни) Люди, считающие, что деньги ничего не значат, порой кажутся мне инопланетянами. Не потому, что я не понимаю их языка или ценностей или считаю их неприспособленными. Просто при столкновении с ними мне каждый раз хочется спросить: «Господа, вы на какой планете обитаете?» На нашей планете платёжеспособность человека определяет всё: здоровье, эрудицию, круг общения, образование. Даже пресловутые моральные ценности, чтобы завестись в голове должны сначала быть кем-то оговорены, а потом продемонстрированы на примере. И знаете, демонстрировать доброту куда проще, когда у тебя для этого есть средства. К чему это я веду? К тому, что все мои подростковые проблемы с внешностью и принятием в коллективе решились как бы сами собой, когда у отца разрешилась ситуация на работе. Вот как по щелчку пальцев. Раз – и во мне больше не видят задрипанного бету. Раз – и я сразу становлюсь душой компании. Раз – и моего общества усиленно ищут первые красавцы. Точнее я сейчас склонен понимать произошедшее таким образом. В юности этот аспект, несмотря на неплохие, в общем-то, мозги, как-то ускользнул от меня. Может, не казался таким критичным. Может, я в чувстве превосходства действительно считал, такое положение вещей должным? Тогда меня нисколько не смутили поднявшиеся симпатии окружающих. Напротив, я чувствовал себя отмщённым в некотором роде. Чувствовал торжество справедливости. Как же ещё? Ведь наконец внешняя оценка моей крутости сравнилась с той, что я так желал иметь внутри. Меня совершенно не волновало, что крутость эта больше соотносится с доходом моих родителей, нашим привычным местом жительства и кругом общения. Нет, я не отделял эти атрибуты от своей личности, мне казалось, что они меня лишь лучше раскрывают. Сейчас, когда на голом костяке эгоизма обросли какие-никакие знания, жизненный опыт и всякая мелочь из рефлексий, прогрессивных идей и самообразования, я склонен относиться к чужому мнению критичнее или хотя бы равнодушнее. О-папу такая смена курса в моём поведении несколько печалит, но больше от невозможности поднять семейный статус за счёт презентабельного вида старшего сына. Я избегаю светских сборищ без особой необходимости, не даю интервью и не спешу радовать окружающих демонстрацией собственных доходов. Тогда же, как только табу на молчание о доходах было снято, а весь городок оценил отцовскую машину по достоинству, я не считал зазорным «получать своё по праву». Снисходительно принимал внимание одноклассников. Степенно, не теряя выбранной маски равнодушия и превосходства, общался с местными альфами о машинах и компьютерах. Кивал и сдержанно улыбался на щебет милых омежек. Позволял себе царственно не замечать бэт. Но что меня больше всего радовало так то, что Он обратил на меня внимание. Точнее я верил, что он наконец решил проявить то внимание, которое на меня всегда обращал. Я уже говорил, что мой мозг работал в странном режиме? Внимание того омеги я не почёл меркантильным или наигранным. Нет, я был свято уверен, что моя харизма и стойкость произвели необходимый эффект, что так было предрешено с самого начала. Прекрасный, подобный ангелу омега разглядел мою душу и великий потенциал. понимаю, сейчас это звучит смешно и абсурдно, но тогда не вызывало никаких душевных противоречий. Не помню, где тогда был Мышак и был ли он вообще рядом. Стал ли этот смешной и нелепый омега свидетелем моего «стремительного взлёта» в рейтинге. Может быть, наблюдал со стороны за тем, как я стремительно разрушаюсь в погоне за мимолётным признанием и переживал. Или презирал? Или пытался остановить? Я не помню этого. Совсем его не помню… Помню, что много гулял с компанией Его, ходил на квартирники, высокомерно отказывался от травки. Мы, вроде, даже танцевали разок с этим омежьим великолепием и целовались, кажется… скорее всего… Я предпочёл бы запомнить другое. Что-то что вызывало бы у меня меньше отвращение к себе. Мэй (10 лет назад) Оставшееся до олимпиады время я провёл в всё том же гараже. С одной стороны, это избавляло меня и Абрахама от ненужных подозрений и инсинуаций. С другой, заниматься здесь оказалось действительно эффективнее, чем в комнате с Рэем. Тишина и уединение позволяли сосредоточиться на предмете, а отдалённость избегать настойчивого внимания брата и его попыток отвлечь меня или вытащить в магазин. Сначала я несколько опасался, что воспоминания о проведённой вместе с Абрахамом течке будут сбивать меня с мыслей, но неожиданно его запах, которым пропитался салон машины, оказался очень тонизирующим. Он одновременно умиротворял, снимал волнение и позволял яснее вникнуть в изучаемое. Или мне так сильно хотелось в это верить? Допускаю, что сам придумал себе это ощущение, что запах его давно выветрился из гаража многочисленными сквозняками. И всё же лежать возле ночника с книгой, укутавшись в его кардиган было так потрясающе хорошо, что мне начинало казаться, будто в этом ощущении можно раствориться. Ощущении его рук, его трогательной заботы. Всех этих маленьких жестов внимания, будь то запертая гаражная дверь с протолкнутым в щель у косяка ключом, тёплый кардиган, защитное средство и чай. Неловко признаваться, но я так и не нашёл в себе силы попробовать приготовленные для меня бутерброды. Стоило к ним прикоснуться, как перехватывало дыхание: мой альфа самостоятельно их готовил для меня, упаковывал… Для меня даже о-папа никогда не готовил что-либо специально! Как бы ни было смешно, но я засушил их и забрал с собой в поездку, уверовав, что они принесут мне удачу, пусть всякие суеверия совершенно не имеют под собой логических оснований. С Абрахамом мы больше не виделись. Он знал, что у меня скоро важная олимпиада по математике и не хотел меня отвлекать от занятий, как-то делала обычно моя семья. В отличие от Рея и папы он действительно ценил учёбу и хотел мне помочь, зная насколько престижна победа в таких соревнованиях. Она давала мне возможность закончить экстерном и поступить в престижный университет, а Абрахам поддерживал меня в этом желании. От забегавшего как-то Рея я слышал, что у моего альфы были и свои дела. Вроде как к ним приезжал а-папа, чтобы повидаться с детьми. Я правда, не знал, что его родители тоже в разводе, но не мог не порадоваться, ведь со своим а-папой не виделся уже очень давно и порою скучал. Так что наша разлука, хоть и была печальной, но печаль та была светлой, наполненной лучшими ожиданиями и надеждами. Не знаю, помогла ли сила бутербродов, приготовленных с любовью, или всё дело в чувстве потрясающей лёгкости, что охватывала меня всё это время, но трёх дней республиканской олимпиады я словно не заметил. Задания решались сами собой, ответы словно всплывали в моей голове, а запах, исходящий от наброшенного на плечи свитера, успокаивал. Будто Абрахам сам стоял за моей спиной, мягко и уверенно приговаривая: «Всё хорошо, Мэй, ты справишься, я знаю». Я первым выполнял задание, сбегал из аудитории и спешил в свою комнату, чтобы, запасшись картой, отправиться на поиски сувениров. Я никогда прежде не покупал ничего подобного, но сейчас чувство переполняющей нежности требовало сделать что-нибудь совершенно особенное. Зная, что семья Абахама небогата, я хотел поделиться с ними своими впечатлениями от столицы. Хотелось привести что-нибудь занимательное для него, его братьев и о-папы, а если хватит накоплений, то и для дядей, что хоть и выглядели суровыми и холодными, очень заботились о племянниках. Как же тяжело было на чём-то остановиться! Пожалуй, не будь я ограничен в средствах, то вряд ли уместил бы все сувениры в дорожную сумку. На вокзале меня никто не встретил, что было, в общем-то, не удивительно, хотя и вызывало странное разочарование. Я не писал Абрахаму о точном времени приезда, но Рэй и папа знали о возвращении. Встречать меня они, конечно, и не думали, но могли бы сказать Абрахаму, когда тот интересовался. Жаль, я оставил телефон дома и не мог поговорить с ним лично. Пришлось идти от вокзала пешком. Сумка была тяжёлой, и я едва передвигал ноги, когда вошёл в квартиру. Несмотря на усталость, я не смог не заметить, что в квартире что-то неуловимо поменялось. То ли занавески поменяли, то ли устроили генеральную уборку. Можно было подумать, что так радуются моему возвращению с победой, но что-то торта на столе я не заметил, да в холодильнике не наблюдалось разносола. Зато папа и Рэй всё время многозначительно переглядывались и хихикали, как пятиклашки, застигнутые врасплох объектом их внимания. Я даже поинтересовался у дяди, не случилось ли чего в моё отсутствие, но тот лишь отмахнулся, мол, у Рэя новый ухажёр. Судя по реакции папы, данную особь пристально рассмотрели и всячески одобрили в материальном и репродуктивном плане. Лишь бы Рэй не решил его к нам постоянно водить, а то спать в гараже в мороз мне совершенно не хочется. Хихикнув ещё раз и весьма многозначительно поправив на попке джинсы, брат ускакал на свои вечерние шатания. Папа, довольный как обожравшийся кот, устроился перед телевизором рядом с дядей. Моего возвращения никто не заметил. Увидеться с Абрахамом удалось только в школе и то далеко не сразу: директор непременно хотел со мной поговорить, потом учителя, потом ещё какие-то представители администрации. Все они особенно остро переживали за меня и за призовые деньги, что зачислили на мой счёт, а не школы. Они почему-то решили, что две недели свободного посещения – великая жертва с их стороны во благо моих достижений и требует непременной оценки. Не то, чтобы я не был благодарен, но упорно не понимал, почему должен быть благодарен именно им, а не, скажем, прекрасному бэте из районной библиотеки, что помогал с поиском книг или интернету. Пропустив утренние сборы и первый урок, я забежал в класс, но Абрахама там не оказалось. Меня это сильно не расстроило:была возможность спокойно поправить рубашку, расчесать пятернёй волосы и достать из рюкзака купленный ему в подарок томик Азимова. Остальные сувениры можно было передать потом, при встрече дома, но эту книгу хотелось передать непременно лично и как можно скорее. Как же я волновался! Ведь это была бы наша первая встреча после течки, первая встреча, как пары. Что он сделает сначала? Поцелует меня? Или, может быть, обнимет крепко-крепко, чтобы сразу было понятно, как он соскучился? Скажет, что рад за меня или попросит рассказать всё в деталях? Завидев его в конце коридора, что-то обсуждающего в компании одноклассников, я позабыл обо всех своих планах сохранять достоинство и не афишировать наши отношения, так пошло, как это делают другие парочки. Я просто увидел его, и дыхание перехватило. Как же я соскучился за это время! Не раздумывая и минуты, я подбежал к нему и с писком бросился на шею, ожидая попасть в такие родные, такие надёжные объятья самого замечательного в мире альфы. Объятья навстречу мне не распахнулись. Всё тело альфы, напротив будто окаменело. - Эй, чучело, ты берега не попутал? – презрительно бросил Кевин. Я на миг испугался, что действительно промазал и обнял не того, но, когда был отстранён от тела, то увидел всё того же альфу, знакомого и привычного до каждой чёрточки. Или всё же нет? В глазах цвета штормового неба не было радости от встречи после долгой разлуки, не было затаённой смешинки или тихой нежности. Они были холодными и безжизненными, почти вымораживающими, как и всё выражение лица. Абрахам отодвинул меня за плечи и непроизвольно потянулся к карману за носовым платком. - Это было ужасно фамильярно, - проговорил он, тщательно вытирая свои красивые руки, и в бессилии не мог оторвать взгляд от этого действа, ещё не понимая его глубокого символизма, но ощущая подсознанием. – Вешаться на посторонних крайне неприлично. - Но мы ведь… - пробормотал я, совершенно сбитый с толку произошедшими изменениями. - Что значит «мы»? Я не знал, что ему ответить. Рей выскользнул из-за его плеча и прилип к боку Абрахама, как прилипать умел только он, ненавязчиво и красноречиво одновременно. Прилипал, будто вешал табличку «Собственность Рэя». - У кого-то, я посмотрю, губа не дура, - хохотнул братец. – Не хило замахнулся. да? Абрахам картинно вздохнул, приобнял моего брата и заговорил с убийственным спокойствием: - Никакого «мы» быть не может. Если я и общался с тобой из жалости, это ещё не значит, что я буду изображать хоспис и дальше. - Х-хоспис? - Ты себя в зеркало видел? Ты же пародия на омегу, какая-то мышь облезлая. Мышак натуральный. - Мышак? – Рэй переливчато засмеялся, и его поддержали дружным хором свидетели нашего разговора. – Скорее уж крыса! И эта помойная крыса решила, что на его тощую рябую задницу кто-то посмотрит! Ой, не могу! - Всем нужно знать своё место, Мышак, - вкрадчиво сказал альфа, что не смеялся вместе со всеми, но руки с талии Рэя не убрал. – Тебе нужно знать своё. Они ещё что-то говорили мне, что-то советовали. Я уже ничего не мог разобрать. Меня накрыла оглушительная тишина, сквозь которую набатом раздавались удары собственного сердца. В глазах потемнело, а рот наполнился горькой слюной. Не помню в каком угаре, я шел по коридору, как забрал из класса вещи и покинул школу. Опомнился я только в своей комнате со злосчастным томиком Азимова в руках и наполовину разобранной сумкой. Со стены на меня издевательски смотрел портрет Рея с голым торсом и ангельскими крыльями за спиной. Словно во сне, я взял свой старый мобильный и набрал по памяти номер. - Алло, - долгие гудки в трубке сменил звонкий, омежий голос, на заднем фоне были слышны детские голоса и собачий лай. - Привет, Майкл, - только и смог выдавить из себя в тот момент, чтобы не захлебнуться слезами и без промедлений услышал решительное: - Приезжай. Абрахам (наши дни) После того памятного разговора Мышака больше никто не видел… В разговорах все, что школьники, что взрослые, старательно обходили тему его личности, мастерски забывая об исчезновении. Хорошее воспитание во мне, бывало, поднимало голову и требовало разобраться в произошедшем, но я так и не находил в себе смелости спросить у кого-то о нём. Мне казалось, что любой интерес тут же вызовет множество неудобных вопросов, которые неизбежно приведут к раскрытию тайны. А я очень боялся оказаться уличённым в интимных отношениях с парией класса. Боялся почти панически, и столь же отчаянно гасил в себе любые переживания о нём. Мышак исчез, и я пытался убедить себя, что так и надо… Ночами мне часто снится один и тот же кошмар. Я иду по мрачному ночному лесу. Поздняя осень, вокруг ни души и только вдалеке горит свет. Это деревенский дом, почти лачуга, вся перекошенная и хлипкая. Но и в ней темно, лишь странные блики под потолком. Я поднимаюсь наверх, на чердак, но и там нет света. Пытаюсь пройти дальше, но путь мне загораживает какой-то подвешенный мешок. Я щёлкаю зажигалкой и вижу перед собой его. Обнажённое тело Мышака медленно раскачивается, подвешенное к потолку за шею петлёй из ремней. Оно качается в темпе вальса, а из безжизненных глаз текут слёзы, как текли в тот раз… На этом сон обычно обрывается или переходит в стадию бессвязного бреда. Ещё ни разу я не видел, что же должно случиться дальше. Пробовал какие-то индийские практики по управлению снами, пробовал находить закономерности его проявления, глушить снотворным. Всё бес толку. Мышак появлялся без какой-либо системы или цели. Просто, как запоздалый пинок совести. Почему запоздалый? Ну, скажем так, в то время меня его личность особенно не интересовала. Привыкнув к самостоятельности и самодостаточности, я был свято уверен, что с любым человеком ничего не может случиться, если он достаточно умён и умеет учиться на своих ошибках. Верить в это было очень удобно, во всяком случае, когда о-папочка и братья расспрашивали меня о «друге». Не знаю, кого они имели ввиду: Мышака или его брата. С Ним я родных знакомить тоже не стал: что-то останавливало от подобного шага. Я был так рад и горд этими отношениями с божественно красивым омегой, что не хотел делиться с кем-то. А может, уже тогда ощущал их горькое послевкусие? Наш (если так можно выразиться) роман продлился пару месяцев, после чего я получил странное предложение на течку. Всё было совершенно не так, как с Мышаком. Омежье Божество говорило со мной полунамёками, завуалированно и драматично, открыто демонстрируя смущение и невинный трепет, побуждая проявить инициативу, втягивая в игру, как умелый манипулятор. И я даже какое-то время искренне верил в эти взгляды из-под ресниц, румянец и нервно сжимающиеся пальцы. Наверное, ровно до того момента, как облачённый в лёгкий халатик омега ни привёл меня в свою комнату, где теперь стояла только одна кровать и лишь следы на обоях свидетельствовали, что в этой комнате раньше жило двое. Секс был так себе. Красивое тело партнёра не сделало меня более падким на ферамоны, что не позволило мозгам окончательно отключиться. Я понимал, что за ту встречу с Мышаком не превратился в гуру Камасутры или героя-осеменителя, и отчаянные попытки омеги своими стонами, извиваниями и прочим демонстрированием нереального блаженства лишь вызывали глухое раздражение. Чего уж говорить о горячем убеждении меня в своей девственности. Любой альфа скажет, что один раз занявшись сексом с девственником с легкостью определит в других партнёрах наличие этого качества или отсутствие. Правда, Он о наличии у меня опыта не подозревал. Вероятно, я бы проигнорировал ложь о невинности, оправдав насилием или течкой, и закрыл бы глаза на странные, почти унизительные попытки погладить моё эго, если бы после течного марафона меня с придыханием не похвалили. Так и сказал, что для бэты я был потрясающе хорош. Это предрешило исход событий. Сейчас я вполне сносно воспринимаю путаницу с полом. Что сделаешь, коли на мне не бугрятся мышцы, а запах не сражает наповал, как ДДТ. Правда, для подростка с болезненной самооценкой пинок получился качественным и каким-то даже отрезвляющим. Мы ещё пару раз переспали с тем омегой, но возвращаясь вместе с родителями в столицу я не испытывал сентиментальных порывов и точно знал, что не буду отвечать на его звонки или присылать подарки. Казалось ли мне это жестоким? Нет, да и сейчас не кажется. После него у меня было достаточно партнёров, что трепетных омежек, что сдержанных бэт, и понял я лишь одно: чем больше у тебя денег, тем более потрясающим любовником тебя пытаются выставить. Я не пытаюсь принизить себя или напроситься на комплимент, но умею же сопоставлять факты. Когда после секса тебя сравнивают с альфой, считая это комплиментом, интересуются о игрушке из сексшопа, упрямо не веря в наличие узла или сразу же рассуждают, как усыновят ребёночка, потому что «бэта–не приговор», как-то теряется ощущение отношений как таковых. Теряется смысл самого секса, что ли. Я же не прошу их оставить отзыв о проделанной работе, начислить мне очки или поднять самооценку. Нет. Они полагают, что богатенький бэта, строящий из себя крутого наследника, очень обрадуется если его за такового примут. Что ж я позволял некоторым так думать, пока их внимание не становилось навязчивым, а секс наигранным. Постепенно с ощущением потери возможности быть альфой, не доказывая этого партнёру перманентно, привело к потере интереса к самому процессу. Как говорил мой психолог, я стал подсознательно в этого бэту превращаться. При этом мне советовали современные гармоны, тренажёрный зал и побольше течных омег. С психологом я распрощался, а с положением дел смирился. Для общения у меня осталась семья и Кейко, а для организма рука и скомканные на границе бреда воспоминания. Мышак…лопоухое создание с доверчивыми глазами, забавными кудряшками и широкими ладонями… Ты единственный кто видел во мне альфу. Единственный, кто видел во мне что-то большее, чем альфа… Когда я осознал это, то так и не смог найти тебя. След оборвался на вокзале. Мне остаётся только вспоминать, корить себя за глупость и надеяться. Надеяться из последних сил, что сон мой не пророческий и ты ещё где-то существуешь…