Меж листьев Изумрудного сна

Иирун смотрит на нее, и в груди все переворачивается радостными птицами, кувыркается солнечными переливами и плещется безграничным травяным морем. Иирун вылавливает ее высокую фигуру среди десятков других, и между ребрами словно бы загуливает штормовой всесносящий ветер, а сердце оплетают своими лозами густые, пружинистые заросли. Иирун мчится к ней сломя лапы, взрывая копытами рыхлую землю, и ей кажется, что у нее за спиной отросли широкопёрые крылья. У Эйлаан все то же острое волевое лицо, все те же сияющие серьезной решительностью глаза, все та же прямая гордая осанка, все та же уверенная плавная походка, все те же текуче-резкие движения ладоней, ее иссиня-черные волосы чуть серебрятся на солнце, и у Иирун перехватывает дыхание от осознания, что через какие-то несколько секунд они вновь будут вместе. Она бежит к ней, запинаясь и чуть ли не падая, хотя знает на этом острове каждый корешок и каждую нору, и кидается на Эйлаан уже кошачьими лапами, сбивая с ног, укладывая на землю, облизывая смеющееся лицо, зарываясь носом в густые волосы и утыкаясь мокрым носом в плечо. У нее в груди все поет и танцует, счастье переполняет ее крохотное тело, и ей хочется кричать во все горло, как же она радарадарада, безумно рада, несказанно рада вновь видеть свою милую Эйлаан, видеть, что она жива и здорова, видеть, что она здесь, рядом с ней, и это настолько прекрасно, что из глаз невольно падает несколько слез. Иирун так жалеет, на самом деле, что когда-то отпустила ее, позволила уговорить себя на эту глупую, но явно необходимую затею, разрешила покинуть это место и отправиться в дальние странствия, — потому что сейчас у Эйлаан на щеке синеют три тонкие полоски шрамов, на носу кривой изогнутой линией змеится еще одно уже зажившее увечье, и Иирун проводит языком по ним, словно бы в надежде, что от этого простого действа они исчезнут. Здесь было так плохо, так одиноко, как тоскливо среди лишь совухов, природы и иногда забегающих к ней за снодобьями недосатиров, к которым и она сама временами заходила, чтобы просто послушать чужую речь и почувствовать ласковые руки на загривке. Здесь было невыносимо, и эта невыносимость съедала ей мозги, забираясь в уши и прорастая в горле мглистым комком лишайника, отравляя и погребая под собой, но… Сейчас Эйлаан вновь вместе с ней. И этот ядовитый комок, полный горечи и тянущей боли, наконец рассосался.