Не навреди

       Не нужно обладать ни дипломом врача, ни глубокими познаниями в сфере медицины, чтобы понимать: курить — значит нарушать Гиппократову клятву. Ангела это понимает прекрасно.        Но вот взгляд опускается на часы, и к ней приходит другое понимание — ближайшие пятнадцать минут перемены убить решительно нечем. А пачка сигарет с зажигалкой внутри, заботливо упрятанные в карман пальто вчерашней Ангелой, кажутся для этого инструментами сносными и, что важнее, доступными. Всего-то протянуть руку — и минуты три можно смело вычеркнуть из мысленного подсчета. Сколько еще их таких будет сегодня?        Плевать.        Как плевать на тысячу и один вопрос в чате группы, каждый из которых останется по старой традиции без ответа, на точно чертову дюжину перекрывающих друг друга уведомлений и на одно действительно важное. Оно просит, нет, приказывает «не опаздывай» и свою серьезность подкрепляет россыпью восклицательных знаков после. Ангела хмыкает. Тех, наверное, тоже с дюжину.        Считать времени не находится. Или Ангела просто привыкла не терзать себя вчерашнюю лишними вопросами?        Может быть.        Может быть, сигарета, зажатая между средним и указательным, оказывается за утро третьей. Четвертой?        Нет, все-таки у Ангелы очень много времени. Внимательности — отнюдь, раз уж одно не по-студенчески радушное «здравствуй» не добивается от нее и короткого взгляда.        Зря.        Но об этом Ангела подумает позже. Пока она, до сих пор увлеченная экраном телефона, выдает дежурное «привет» и размышлениями о собственном будущем не терзается. Вместо того чуть поворачивается корпусом, протягивает руку, занятую сигаретой, чтобы ей по привычке обвить чужое плечо, но касание не сбывается. По крайней мере, то, на которое был расчет. Брови Ангелы вот почти успевают сойтись у переносицы. Наконец она поднимает голову — и...        Профессор О’Доран смотрит в ответ хорошо бы, чтобы с тем же неудовольствием, но Ангела облажается того сильнее, если снова поверит своим надеждам. Как будто прямой взгляд этой демонической женщины — недостаточный индикатор, конечно.        Боже.        Черт.        Вспоминаются оба. Оказываются бесполезны — тоже. Особенно в роли приветствия своей, безусловно, дражайшей преподавательницы.        На этот раз Ангела вовремя находится — в воздух стреляет растерянным «ой» и за ним следующим нетвердо «здравствуйте». Взгляд, хочется верить, успешно скрывающий страх, так на Мойре и держится. Будто есть в том значение, когда О’Доран точно своей студентки решает не замечать, ей предпочитая короткий всполох пламени зажигалки и под губами приминающийся сигаретный фильтр. Тогда Ангела позволяет себе вздохнуть спокойнее.        Это не их первый раз.        Ой.        В смысле, это не первый раз, когда они встречаются в негласной курилке перед главным входом университета. Просто так получается.        Как у Мойры получается выбирать извечный Lucky Strike, позволять половине сигареты вытлеть в никуда и о том не жалеть, а еще всегда появляться в аудитории вовремя. У Ангелы — все наоборот. И если вопрос марки отравы на дне кармана волнует мало, то последнее обстоятельство вновь запускает мысленный отсчет до пары. Или до очередной катастрофы? С профессором О’Доран частно сложно понять.        Особенно когда от ее очередного комментария Ангела едва дымом не давится.        — Знаете, Циглер, а вы мне снились.        От прежней хмурости бровей нет и следа. Они только приподнимаются в замешательстве. Вот тебе, Циглер, и катастрофа. Еще, вероятно, одна-другая ментальная травма, причиненная если не учебой в целом, то одной конкретной женщиной, от которой судьбе никак не удалось тебя уберечь среди узких коридоров университета. Или Ангеле удобнее сваливать ответственность на несуществующие диагнозы. Честно сказать, на что угодно, только не на свою профессора.        В голове крутится закономерное: «Знаете, О’Доран, а лучше бы не знала». Ни о чьих-то там снах, ни о чьем-то там существовании, ни даже об этом проклятом, точно проклятом факультете.        До слуха той, превозмогая над здравым смыслом, долетает противное:        — Правда?        — Правда, — кивает Мойра. Кажется, без издевки даже. Кажется, правда.        Ангеле этого хватает. Если мед так сладок, что делается горьким, то ее, должно быть, накормили имбирем, или перцем, или тем самым безымянным сиропом далеко из детства, от которого даже час спустя хочется отплеваться. Но не сейчас. Сейчас охота сделать затяжку, хотя бы так откладывая время расцвета широкой глупой улыбки.        И ведь нет в этом признании ничего смешного. Напротив. Впору от пагубной привычки, которая и привела Ангелу не в то время не в то место, отказаться, тут же развернуться и на первом автобусе уехать до конечной. Ангела, увы, не в состоянии. У нее под ребрами жарко и колко, и настолько непривычно, что рука тянется под ворот водолазки, на шее, верно, оставляя скоро сходящие покраснения. Что угодно, только бы согнать с щек терзающую их теплоту.        Профессор О’Доран в том не помощница.        Она остается верна своим привычкам. Никуда не бежит и не торопится, вслух размышляет о чем-то своем. Говорит так медленно и ровно, что кажется, точно ее острый до каждого скола заученный профиль вовсе не двигается. Разве что морщины на лбу иногда становятся явнее. Тогда О’Доран, наверное, поминает крайне добрым словом своих студентов.        Для Ангелы у нее заготовлена другая участь. Например, прямой взгляд, призывающий, видимо, принять участие в разговоре.        Знать бы еще, о чем он.        — Простите, что Вы сказали?        — Я сказала, что не понимаю, как мне дальше с вами работать. После вашей консультации у меня такое чувство, что полгода прошли зря.        Похоже, Ангела тоже чего-то не понимает. Мурашками вверх по спине поднимается назойливое чувство того, что она... конечно, она что-то неправильно поняла. Например, искреннее заверение профессора О’Доран о том, что до конца семестра Циглер может быть свободна.        Наверное, имелось в виду ото сна.        — Извините, я думала, мне не нужно приходить на...        — Дело не в Вас, Циглер.        — Но... — только и успевает пробормотать та. Да, дело не в ней и даже не в консультации, но в одном пугающем своей новизной признании, которое Ангела не готова забыть так просто. Нужно только вдохнуть поглубже — и: — Вы сказали, что вам снилась я.        Мойра снова кивает и возвращает к Ангеле сощуренный в подозрении взгляд:        — В том числе. Мне снилась ваша группа.        — Mein Gott! — смех вырывается сам собой. В этом тоже нет ничего веселого — паника как она есть. Ангела едва не тянется закрыть рот ладонью, но вовремя осекается. Сигарета, вернее, то, что от нее осталось, все еще крепко сжата пальцами. Впрочем, она отправляется в мусорный бак так же быстро, как Ангела объясняется: — Извините, я, наверное, не так поняла. Даже не знаю, что вам посоветовать.        С тем она собирается уйти, но резко останавливается, слыша в след:        — Тогда примите мой совет.        Фраза звучит так, что в голове выстраивается ясное понимание: отказать не выйдет. Наверное, того профессор О’Доран и добивается. Момента, когда у ее дорогой студентки на душе будет штиль, а в голове — ни капли понимания, чего ждать дальше.        И можно понять, что мимолетная улыбка Мойры, приходящаяся лишь на один уголок губ, ее до сих пор нацеленный на Ангелу взгляд и в нем прищур предвещают только самое плохое. Можно. Но профессор О’Доран оказывается быстрее.        — Будь я на вашем месте, я не стала бы прятать такой прекрасный немецкий. Впрочем, — она опускает взгляд, провожая им стремящийся ко дну мусорного бака окурок, — оставляю это на ваше усмотрение.        Какие бы кошмары и катастрофы не населяли голову О’Доран, та явно знает, что делает. Потому что Ангела остается без движения секунд приблизительно десять и может поставить свою стипендию — вернее, ее остатки — на то, что тогда чувствует на плече горячую тяжесть даже сквозь пальто. Правда, всего на миг. В следующий ее точно ледяной водой обливает не глядя брошенное напоминание:        — Не опаздывайте.