Не навреди

       В сравнении с любым калифорнийским городом Чикаго кажется железобетонной коробкой с одинаковыми грязными улочками и редкой прорезью парков. Здесь господствуют не люди, а ветры, заполняющие город до самых верхушек небоскребов, а в свирепом воздухе беспокойно гуляет то тревожное чувство, призывающее Циглер держать сумку с "Оскаром" ближе к телу. Каким позором будет потерять его через неделю!        Послание О'Доран добралось до лауреатки той же ночью, а ее остаток был растрачен на поиск скрытой насмешки среди печатных букв. Однако какие бы интонации Ангела не применяла к посту, ни одна не казалась подходящей. Может, не было никакой тайны, только тривиальная вежливость медийной личности. Тогда она невольно вспоминала прослушивание, которое с первых минут посчитала заваленным, а спустя полчаса ехала с Мойрой на съемочную площадку. С этой женщиной ни в чем нельзя быть стопроцентно уверенной, но Ангелу, как жертву комплекса героини, это лишь притягивает.        Усиливающийся ветер предупреждает близость реки, по которой вместо лодок сплавляются синие льдины. Хотя деревянная набережная местами потемнела и скосилась, Циглер признает в ней подругу, не раз выводившую девушку к арендованной квартире. Не случайно Мойра предложила встретиться здесь: помнит, как заставляла Ангелу учить окрестности реки во время вечерних прогулок.        Девушка замечает рыжий затылок издалека и ступает настолько тихо, насколько позволяют каблуки. Это и не требуется: Мойра предпочитает окружающему миру бумаги, которые держит перед собой. Бурчит еле слышно, морщит нос, словно готовясь чихнуть, мечется от листа к листу. Как Ангеле не хватало этой живости и суеты, этого распахнутого ворота рубахи в минусовую температуру и взъерошенных волос! Она переходит на трусцу, как будто вместо многолетней разлуки был часовой шоппинг, и сейчас они пойдут домой, напьются горячего кофе и станут раскладывать покупки.        О'Доран вздрагивает, когда на нее бросаются с душными объятьями, какими встречают близких с перронов и аэропортов. Мурчание на немецком выдает Ангелу почти сразу, и Мойра тянет ее вниз, вынуждая приземлиться на скамью подле себя. Мягкий парфюм девушки напоминает середину лета с теплой галькой и свежевыжатым соком на обед. С минуту О'Доран просто глядит на свой кусочек лета, задыхается в аромате апельсина и ванили, а затем переводит взгляд на сумку.        — Ну...        Теперь разноцветные глаза беззазорно изучают лицо Циглер, словно кинокартину. Чем выше оказывается ее взгляд, тем отчетливее видится улыбка. Девушка вздыхает, не желая затягивать с окончанием очередной хохмы.        — Ну?        — Ну ты и дура, Ангела.        От смеха женщина задирает голову и бьет рукой себе по груди. На провокацию Циглер обиженно отворачивается. Вся эта идея со встречей кажется не более, чем ошибкой, однако сбежать сейчас не выйдет.        Толчок локтем быстро успокаивает непризнанную актрису. Та достает пачку сигарет, по мнению Ангелы, на редкость омерзительных и дурно пахнущих, чтобы отметить встречу, а на отказ ведет бровью и закуривает в одиночку. На той стороне блестит кафе, где подают лучший в штате раклет [швейцарское национальное блюдо], и полюбившийся Циглер магазин рукоделия. За ними аллея с кучей бездомного зверья, давно не получавшего подачек швейцарки, волшебные старинные часы и облаянный Ангелой винный. Она провела в Чикаго от силы год, но отпечаталась на каждом кирпичике.        Окурок шлепается о железное дно мусорки, как о пол тюремной камеры.        — Знаешь, Ангела Циглер, хорошо, что ты здесь. У меня как раз есть роль для тебя.        На ее губах загорается неприятная ломаная улыбка, сигнал сомнительной идеи, исполнение которой должно начаться в тот же момент, а ладонь вытягивается для рукопожатия. Ангела соглашается и прикидывает, насколько этично будет попроситься на ночлег.