Babydoll

      — Мам! Пап! Ну, где вы там? Я тогда сам поеду, ну.       Юноша стоит в коридоре уже порядка десяти минут, выглядывая в окно и посылая дожидающемуся его таксисту ментальные извинения. Ох уж эти родители, так и на самолёт опоздать недолго. В сотый раз проверяет, взял ли телефон, документы и, главное, билет — очень бы уж не хотелось при посадке оказаться без него. Наконец выходят родители, наскоро выгоняют сына и закрывают дверь, причитая, будто это и не они — причина теперь уже вынужденной спешки. Отец загружает в багажник большой чемодан, пока супруга с сыном занимают места на задних сидениях, садится сам на переднее пассажирское, и, когда все точно готовы, машина стартует в северном направлении. Дорога до аэропорта занимает не больше двух часов, за которые сердобольная мать успевает и душу из сына вытрясти, и в мозгах ложечкой поковырять. «Туда не ходи», « с этими не общайся», «этого не делай». Не последние каникулы без друзей перед поступлением, а самый настоящий концлагерь! Юноша только и успевает кивать, а женщина всё продолжает наставлять его, как провести остатки лета. Отец менторским тоном пытается объяснить супруге, что сын у них благоразумный и молодой, что он должен веселиться и будет делать это осторожно. Так бы они и продолжали дискуссию, если бы не появившийся на горизонте аэропорт. Доезжает семья в удручённом молчании.       Стандартная процедура прохода сквозь металлоискатель, поиск ватерклозета, прохождение регистрации, сдача чемодана, стаканчик кофе из автомата и вот уже объявление посадки. Вопреки тому, как долго юноша ждал этого момента, момент этот наступает слишком быстро. Он понимает, что уже скучает по родителям, что стоят в метре от него; по горячему воздуху и шуму улиц Сеула; по своему лучшему другу Чонину; по своей жизни. Понимает отчётливо, что вот он — рубеж. Дальше всё будет совсем по-другому, и он не уверен, что готов к этим переменам.       — Сехун, сыночек! — шмыгает носом женщина, пытаясь сдержать слёзы. — Ты такой большой стал! Вот, в университет поступаешь, жить будешь самостоятельно… Как же ты там без нас?       Женщина всё же не может удержаться и прячет лицо на широкой груди сына, немилосердно размазывая макияж по светлой рубашке. Отец стоит с более сдержанным видом, но Сехун знает, что тому сложнее, чем матери. Они ведь всегда были большими друзьями, братьями, учениками и учителями друг друга.       — Сехун, будь осторожен и не делай глупостей, — наставляет отец, некрепко сжимая на плече юноши ладонь. Эта поддержка будто будет связывать их через девять тысяч километров.       Прощание несколько затягивается, и юноша попадает в самолёт за пятнадцать минут до вылета. Устраивается удобнее, сразу отмечая комфорт британских авиакомпаний: мягкие подлокотники, высокие спинки с дисплеями в них. Также максимальный комфорт приносят стройные белокожие европейки в строгих тёмно-синих костюмах. Особенно одна: кокетливо улыбающаяся ему и неуловимо похожая на Миранду — любовь всей его жизни. Сехун пару минут перемигивается с ней, а потом, когда той приходится отвлечься по вопросам организации полёта, перемещает взгляд на черноту и мигающие огни аэропорта. Что ж, отличное время он выбрал для полёта. Поспит, а там уже и Хитроу.       Полёт, как и крепкий сон, проходят отлично. Рейс и выдачу багажа не задерживают, поэтому уже через полчаса Сехун покидает здание аэропорта. Англия встречает своего нового гостя моросящим дождём, который, впрочем, очень скоро заканчивается. Юноша заказывает такси, сверяется с адресом, который прислали родственники, у которых он будет гостить перед тем, как уехать в студенческое общежитие. Таксист сообщает, что до Кестона, что находится в лондонском районе Бромли, всего сорок четыре мили, и доберутся они меньше, чем за час. Также таксист с важным видом сообщает, что на самом деле Кестон принадлежит графству Кент, но проклятые бюрократы! Сехун бы и рад сказать, что ничего не понимает ни о Кестоне, ни о Бромли, ни о Кенте, и что ему, в общем, не интересно, но вид добродушного мужичка не позволяет ему этого сделать, поэтому он лишь пожимает плечами и с улыбкой смотрит то на водителя, то на живописную июльскую Англию. Сочная зелень вдоль дороги, тут и там пасётся скот, а совсем вдалеке видны крохотные озёра и домики, что стоят далеко друг от друга. Сехун полностью погружается в атмосферу и не сразу замечает, как ровное покрытие шоссе сменяется гравиевым подъездом в горку, на которой в окружении огромных вековых деревьев и пышных кустов стоит старинное поместье. Юноша сразу узнаёт его — Остэн Хаус. Родовое поместье, построенное почти шесть веков назад, по счастливой случайности доставшееся его семье. Кирпично-коричные стены с высокими глазницами окон, громоздкие балки, держащие опору выступающей крыши, разбитый камень ступеней. Несмотря на старинность и величие этого дома что-то не понравилось Сехуну. Слишком большой для одного. Слишком пустой для маленькой семьи.       Юноша едва успевает расплатиться с таксистом и вытащить багаж, как дверь поместья раскрылась и выпустила пожилую пару. Дядя с тётей (вернее сказать, дедушка с бабушкой) радушно улыбаются внучатому племяннику, тянут руки, чтобы скорее обнять и поприветствовать.       — Сехун, мальчик мой, как ты вырос! — восклицает тётушка и пытается обнять высокого племянника за плечи, но куда там с её миниатюрной фигуркой.       — Дай я на него посмотрю, — тянет Сехуна на себя дядя — ладный старик, в котором до сих пор чувствуется порода и сила. — Вылитый отец! Ты очень похож на своего прадеда, Сехун.       — Это тот, который получил этот дом от своей хозяйки?       — Не от хозяйки. От хозяйской дочки. Она умерла в юности, а родственников не было. Ну, и завещала этот дом своему конюху — твоему прадеду. Так, ладно! Что мы тут стоим на проходе. Хватай барахло и в дом.       Юноша, стоит ему перейти порог, сразу дивится широте и простору холла. Но больше его поражает огромная витрина с антикварными куклами. Полки от пола и во всю высоту этажа держат на себе сотни фарфоровых кукол. Мерзких фарфоровых кукол. Сехун даже усмехается. Единственная вещь, заставляющая душу содрогаться от омерзения, теперь будет с ним в течение двух месяцев. Вот свезло так свезло.       — Сехун! Не теряйся там, потом проведём экскурсию. Иди сюда! — слышит юноша откуда-то справа и понимает, что его зовут на кухню.       Кухонное помещение тоже вполне в стиле Тюдоровского поместья: высокие потолки, деревянная мебель, огромные резные рамы окон. Сехун садится за стол, и перед ним сразу появляется кружка с чаем и завтрак — омлет с беконом и тосты. Он даже не удивляется, что для него не стали готовить традиционный корейский завтрак: всё-таки дядя с тётей живут в Англии слишком давно. Желудок одобряюще мурлычит, и парень принимается за еду, попутно рассказывая о своих планах на каникулы и о том, как всё же умудрился поступить в Кентский университет. Потом долго и с интересом слушает байки из молодости родственников, о быте и истории поместья, о трагичной любви хозяйской дочки и молодого тогда прадеда. До самого ланча они разговаривают и прерываются только тогда, когда в дверь заднего двора настойчиво стучат.       — Ой, это Хань! Погоди, Сехун.       — Хань? — юноша удивлённо поднимает брови. Англия, конечно, маленькая, но четыре азиата на один только Кестон как-то много. А в том, что «Хань» — азиат, сомневаться вообще не стоит.       — Мистер Квон, мэм, — улыбается юноша на вид едва ли старше самого Сехуна. Держит в руках нагромождение поддонов, наполненных всевозможными продуктами, в старых потрёпанных джинсах и клетчатой рубашке поверх белой борцовки и с улыбкой от уха до уха. Сехун сразу клеймит его деревенским дурачком. — О, это ваш внучатый племянник, да? — теперь Хань улыбается Сехуну. — А я — Лу Хань, привожу мистеру и миссис Квон продукты из города. Приятно познакомиться!       И тянет грязные пыльные руки. Точно, дурачок. Городской. Сехун лишь из привитой родителями воспитанности тянет руку в ответ, чудом не кривясь от отвращения. Он не брезгливый, нет, но этот Хань точно купался вместе со свиньями перед тем, как приехать сюда!       — Хань приезжает сюда по понедельникам и средам. Привозит продукты и помогает иногда с домом и садом, если нам уж совсем невмоготу справиться, — представляет юношу дядя. — Вот, будет тебе компанию составлять, а то тут же помрёшь со скуки до срока!       — Да ладно Вам, дядя. Я уверен, что с Вами и тётей я не соскучусь!       Сехун ловит странный взгляд родственников, и неприятное чувство снова разливается где-то в глотке.       — Наверное, мать с отцом тебя не предупредили. Сехун, мы хотим поехать отдохнуть ненадолго. В санаторий. Хёнми за выслугу лет предоставили путёвки, ну, мы и…       — Ох, я понял… Ладно, раз вы ненадолго, то я потерплю. Уверен, что пока обследую все комнаты, время и пройдёт.       Юноша не так уж и соскучился по родственникам, которых в последний раз видел лет сто назад, но осознание, что он останется в этом доме совсем один, заставляет поджать хвост и умолять их взять себя с собой. Или не уезжать вообще.       — Эй, не кисни, мелкий, — легко бьёт его в плечо Хань, всё так же широко улыбаясь, — если будешь хорошо себя вести, я постараюсь приезжать чаще и скрашивать твоё одиночество.       — Я не мелкий! — дёргает плечами в негодовании. — Сам-то старшую школу уже закончил?       Лу Хань улыбается ещё шире, хотя шире уже, кажется, просто невозможно. Не столь эмоционального Сехуна это бесит.       — Я на четыре года старше тебя, мелкий, — и подмигивает озорно, что бесит ещё больше.       — Так, мальчики, не ссорьтесь! — прерывает их тётя и принимается помогать Ханю раскладывать продукты.       Сехуну остаётся только выдохнуть, чтобы унять внезапно появившийся гнев. Переводит взгляд на окно и промаргивается.       — Дядя… а у вас ещё кто-то работает?       Мистер Квон замирает с бутылкой молока в руках, так же как замирает и его жена.       — С чего ты взял?       — Да так, кажется, видел кого-то в саду. Наверное, показалось. Думаю, мне стоит отдохнуть с перелёта, — устало улыбается и встаёт из-за стола. — Покажете, где я буду жить?       Дядя кивает, отдаёт молоко в руки Ханя и жестом зовёт юношу за собой. Ведёт через холл с куклами к лестнице. Поднимаются, идут широкими коридорами, пока не останавливаются у одной из многочисленных одинаковых дверей. Пожалуй, Сехуну стоит повесить на ручку что-нибудь, чтобы в следующий раз найти нужную дверь самостоятельно. Комната ничем не выделяется на общей картине дома: светлая, просторная, со старинной мебелью и всякими антикварными штуками типа портьеры и канделябров. Юноша наскоро раскладывает вещи в гардеробе, переодевается в лёгкие шорты и футболку, укладывается поверх мягкого покрывала и начинает размышлять. С одной стороны жалко, конечно, что дядя и тётя уезжают, оставляя его здесь совсем одного, с другой — у него куча непрочитанной литературы, которую нужно добить до начала семестра. Да и в уединении есть своя прелесть. Может, он вдохновится здесь и напишет какой-нибудь роман и на отделении классической английской литературы станет самым выдающимся студентом. Но будучи совсем одному можно и с ума сойти. Особенно в этом доме. Эти куклы, которые просто везде. Даже на его комоде сидит парочка этих страшил в кудрявых париках и шёлковых и бархатных платьях! Ну до чего же страшные. Пустые глаза, смотрящие будто точно на него, приоткрытые губы с торчащими маленькими зубками. Откуда здесь так много этих уродцев? Неужели хозяйской дочки? Да нет, она же умерла в юности… В юности же не играют в куклы? Она... Какой она была, как выглядела? Интересно, может, она была коллекционером? Но до чего же мерзкая коллекция! Почему не бабочки, не марки, не… да что бы то ни было! Сехун не выдерживает игры в гляделки с двумя куклами, вскакивает с постели и поворачивает их головы в сторону. Пусть, вон, на шкаф смотрят, а не на него.       Спустя только полчаса юноше удаётся отвлечься от мыслей и задремать. В этот раз сон получается каким-то беспокойным. То к Сехуну тянут свои маленькие фарфоровые ручки куклы, то какие-то бледные лица с мутными глазами смотрят на него будто через стеклянную призму, то сам Сехун становится куклой в натуральную величину с такими же неживыми глазами. А когда он от резкого стука продирает глаза, на улице уже стемнело. Разбудила его тётя, приглашающая на ужин. Юноша кричит в ответ, что через пару минут подойдёт, и направляется в ванную освежить лицо и взмокшую шею. Ужин проходит в непринуждённой обстановке ровно до того момента, пока за вечерним чаем дядя не вкладывает в руки Сехуна связку ключей от поместья.       — Но зачем мне? Я всё равно не собираюсь выходить из дома. Даже представить не могу, зачем мне куда-то выходить. Тем более, я никого тут не знаю, чтобы отправиться к кому-то в гости. А еду Лу Хань привозит.       И снова ловит беспокойный и будто извиняющийся взгляд родственников.       — На всякий случай, милый. И потом, у каждого дома должен быть хозяин! — тётя тянется за ножом и суетливо разрезает староанглийский яблочный пирог. — Ты просто побудешь хозяином вместо нас. Не волнуйся, это совсем не сложно.       — Ладно…       Сехун чувствует, что «не сложно» окажется ещё каким сложным. Как минимум для его душевного спокойствия. Быть гостем здесь — одно, а чувствовать себя хозяином, будто Сехун лорд какой-нибудь — совсем другое.       Трапезу они заканчивают совсем не на той волне, на которой начали. Юноша ещё какое-то время рассказывает о своих планах на каникулы, потом слушает инструкции по эксплуатации поместья, потом помогает хозяевам прибрать со стола, а после все отходят ко сну. И только лёжа в кровати Сехун понимает, что головы кукол снова направлены в его сторону.