Под золотой маской

Площадь Холджера никогда не была в списке самых посещаемых мест Дануолла, а уж во время тирании Берроуза и вовсе опустела. Без того малосимпатичные стены прикрыли листами железа и перегородками. От былого величия на площади остался только бюст Бенджамина Холджера, взиравший на осыпающиеся кирпичные стены, чьи изъяны высвечивали в темноте массивные прожектора в углах. Бенджамина Холджера знал в лицо каждый смотритель. Его многочисленные, слепленные чьей-то заботливой рукой бюсты стояли на постаментах Аббатства Обывателей, а суровое, покрытое густой бородой лицо недовольно взирало с портретов. Первые годы, может даже, первые десятилетия он и впрямь смотрелся угрожающе, словно говоря нерадивым служителям: «Я вижу все, что вы творите». Но годы шли, Верховные сменяли друг друга, становясь с каждым разом все смелее и наглее, а их подчиненные, как малые дети, что вбирают в себя черты «родителей», наглели следом, не отставая ни на шаг. Но Мартин, застав и Кэмпбелла, и его простодушного пожилого предшественника, никогда таким изменениям не поддавался. Несомненно, он, простой канцелярист, был грешен не меньше всех Верховных вместе взятых: предавался похоти с продажными женщинами, отличался какой-то нездоровой жадностью, алчностью и неконтролируемыми приступами гнева, много убивал, воровал и шантажировал. Но, меж с тем, неизменно вздрагивал и отводил взгляд, видя суровый лик Холджера. Так и сейчас, стоя на площади, мужчина изо всех сил старался успокоиться, дышать ровно, пускай и такой неприятной смесью: запах крови и кованой стали в последние годы намертво въелся в стены домов, через какое-то время смешавшись с кислой вонью, исходившей от помоек неподалеку, и прибрежной гнилью. Холджер, надо думать, в гробу вертелся, видя свое сгорающее изнутри детище. Но, по крайней мере, старику повезло больше, чем когда-то Мартину. Тот хотя бы умер. Все те дни, когда Тиг слышал за спиной трепет развевающихся на ветру алых гобеленов и видел перед собой ворота, уводящие в зловонный Винный квартал, больше всего на свете ему хотелось умереть. Остановка сердца, кровоизлияние в мозг, болевой шок, крысы или, на худой конец, истощение – что угодно, только бы не терпеть больше издевательства служителей и не чувствовать эту боль, пронзающую все тело. Но за ним приглядывали настолько тщательно, насколько это мог приказать Кэмпбелл. Скудная, однако поддерживающая жизнь кормежка, постоянный караул возле пленника. И конечно забота о его состоянии, первоначально представлявшая собой лишь очередное избиение с допросом. Как никто другой Мартин знал, как принести человеку боль и не убить его, удержав на той тонкой грани, что почти незаметна палачу, но явственно ощущается пытаемым. К сожалению, знали эти способы и другие члены Аббатства Обывателей. Саднящие стертые руки с раскрошенными ногтями цепко удерживали кандалы, а шею и подбородок в первую неделю – вилка еретика. Жуткое устройство, не любимое Тигом еще во времена массовых допросов, впивались зубьями в изнеженную роскошной жизнью кожу, поддерживая голову на весу. Спустя время, как ему сказали, «за хорошее поведение» вилку убрали, но, сколько Мартин не ждал, запекшимися по краям ранами никто так и не занялся. Сейчас его ничто не держало, площадь опустела, а сам Кэмпбелл уже был мертв. Но нет-нет что-то внутри мерзко екало. Одного взгляда на блестевшие натертым металлом кандалы разболелось сначала горло, а потом неровно сросшиеся ребра и пальцы. Тиг медленно отступил назад. Тогда его поставили спиной к зданию, словно в насмешку. За спиной – Аббатство Обывателей, над головой – его основатель и прародитель ордена. Но Тиг не считал себя предателем, нет. Сколько бы ему не твердили это его палачи, сколько бы не твердили это насмешливые караульные, каждый из которых имел свои счеты с Мартином, он был уверен в своей правоте. Спина больно ударилась о стоящий прожектор, мигом громыхнувший в тишине площади. Больше отступать было некуда. Шум еще какое-то время звучал в петлистых улочках, как над головой разнесся новый звук – скрип камня о камень. Медленно в сторону Тига повернулась голова Холджера, прикрепленная к широким плечам. Пустые серые глазницы уставились на мужчину, а рот, все с тем же мерзким скрипом, открылся и прогремел: - Я вижу все, что ты натворил! Смерть, - гремел Холджер, - падшие женщины, ложь, воровство… Каменный постамент начал стремительно разрушаться, и массивные глыбы, грохоча, обрушились на землю. Отскакивая от ступеней, ведущих к кандалам, камни рассыпались пыльной крошкой. Раздался громкий писк – то придавили пробегавшую кружок прожекторного света крысу. В какой-то момент Мартин и сам ощутил себя несчастной загнанной крысой. Одна из глыб оторвалась от бюста и начала падать прямо на него, но бежать уже было некуда – дальше лишь запертая решетка и убогие стены домов. В холодном поту Тиг вскочил в своей кровати, однако грохот не прекратился. Мало того, к нему присоединился громкий голос, судя по визгливым ноткам, принадлежавший Лидии. - Смотритель… Мартин! - кричала девушка. Раздавалось все больше голосов и гомона: служанка перебудила весь паб. – Смотритель!.. Заспанный и смертельно бледный – тот жуткий пустой взгляд еще горел клеймом в памяти – Мартин открыл дверь и подхватил влетевшую в комнату Лидию. Не успел он открыть рот, как девушка вновь закричала: - Смотритель! - Лидия, прошу… - Ваш пит… питомец… - Питомец? – помрачнел Тиг. Аристократ спокойно спал в главном зале паба, при необходимости выходя ночами на улицу. За него смотритель был спокоен – волкодавов Аббатства никто в здравом уме никогда не воровал. Но все же, чем Чужой не шутит. – Что с ним? - Он… там… - Лидия сдавленно всхлипнула и осеклась. Дрожащие бледные губы девушки больше ничего не говорили, только бессвязно лепеча. По щекам служанки градом полились слезы. Не говоря больше ни слова, Мартин ринулся вниз. * * * Огонек на одном из маяков на том берегу то вспыхивал, то гас, крохотным пятном отражаясь в застывших глазах мужчины. Временами немигающий взгляд, направленный на черное полотно моря, перемещался на зажженную сигарету. За день нагретый камень оградки едва-едва начал остывать, и Мартин спокойно уселся на край бортика. Многочисленные фонари на пристанях, скрывавшие щедрые россыпи звезд, губили природную красоту не меньше, чем заводы и пристани. После отъезда из Морли он более всего скучал не по родным местам или хваленой бараньей похлебке, а по этим чудесным россыпям. Еще юнцом Тиг подолгу сидел снаружи, до боли в позвонках запрокидывая голову и представляя, что звезды – маяки для небесных кораблей, плывущих по темному полотнищу и аляповатым переливам сияния. Сейчас звезды вызывали лишь усмешку. Они – просто далекие небесные тела, интересующие людей лишь с точки зрения науки. А романтика и фантазии… они ушли вместе с годами. В какие-то моменты рука привычно опускалась к загривку пса, но нащупывала лишь пустоту. Тогда-то и возвращалась боль. Насильно поставленный на колени и истекавший кровью перед глазами своим нареченных братьев Мартин думал, что это – худшее унижение и худшая боль. Но каждый раз, как изломанные пальцы бессвязно сжимал воздух, словно ища былое тепло и пахнущую речной водой шерсть, сердце пронзала еще одна игла. Маленькие, но до ужаса острые иглы раз за разом кололи чувствительную плоть, оставляя все меньше и меньше мыслей. Глубокой ночью, в то время, когда последние огни в домах уже гасли, а заводы еще не начинали утренние смены, Лидия проснулась от нестерпимых головных болей. Она спустилась в главный зал, надеясь найти там воду, и без удивления обнаружила пропажу Аристократа. Пес вечно куда-то убегал, под утро возвращаясь жутко довольным и сытым, словно какой-то полуночный охотник, нашедший себе упитанную тушку жертвы. Но поднесенный ко рту стакан с холодной водой так и не был выпит, вместо этого со звоном разлетевшись на осколки, стоило девушке услышать жуткий, надрывный собачий вой, раздавшийся с улицы. Ринувшись во двор, Лидия едва не потеряла сознание: по широкому дворику, еле переставляя переломанные ноги, брели несколько плакальщиков. А чуть в стороне, уже не издавая ни звука, лежал разодранный на части Аристократ. Искалеченная память Тига помнила тошнотворный запах чумной крови, что не смывалась несколько часов к ряду, сколько он не тер лицо, руки и одежду. Помнила надрывный плач Лидии. Помнила глубокую яму на островке, неподалеку от паба. Помнил лицемерное сочувствие некоторых заговорщиков и вполне искреннее прислуги и близких. Сжимая и разжимая пальцы, Мартин достал еще одну сигарету. Вспыхнуло пламя зажигалки, выхватив из темноты застывшее, подобно маске, лицо церковника. - Эта дрянь вас когда-нибудь погубит, - раздался вдруг позади голос. Мужчина, не оборачиваясь, затянулся и хрипло выдохнул: - Уж лучше она, мадам Карноу, чем этот вшивый лорд-регент. Девушка присела чуть в стороне и негромко спросила: - Как вы хоть себя чувствуете? - Замерз, - честно признался Тиг, шмыгнув промерзшим на холодном ветру носом. Кроме потрепанного макинтоша он ничего с собой не захватил, даже не думая, что ночь выдастся такой холодной. - Я не о том, - против воли взгляд Каллисты метнулся к островку у моста. - Вы пришли со мной душевно поговорить и рассказать, что просто нужно жить дальше? – усмехнулся он. Не услышав ответа, мужчина вздохнул и пробормотал. – Извините. Я… не думал, что все закончится именно так. - Так?.. - Аристократ никогда не был отчаянным забиякой. Дураком, наглецом – да. Но не забиякой. Чужой его дернул выпереться во двор и… - голос сорвался. – Я просто не понимаю. - Вы к нему привязались, - скорее утвердила, чем спросила Каллиста. - Еще бы не привязаться. Вредный был засранец, я вам скажу, - в блеснувшем свете маяка на мгновение показалась слабая улыбка смотрителя. – Но такой… человечный, что ли, - увидев удивление на лице девушки, он объяснил. – Слишком много у него было моих привычек и повадок. Даже в характере что-то такое мелькало, - он сделал паузу. – Хотя, кто-то не согласится с тем, что я человек. В наступившей тишине послышался плеск волн, а следом за ним – дальний гудок: в доки прибыл задержавшийся корабль. Каллиста задумчиво закусила губу: - Знаете, это нормально, что смотритель привязан к своему волкодаву… - Он был не просто волкодавом, - зло встрепенулся Мартин. Спустя пару секунд он опять отвернулся к огням и поник. – В этом паршивом городке осталось так мало хорошего и светлого. А он был для меня как… - мужчина осекся. Он затушил сигарету об бортик, и площадка башни окончательно погрузилась в темноту. - Зря я его ругал за картон. Зря сгонял с кровати … - Каллиста молчала, слушая тихие бормотания. Было видно, что смотритель жаждал выговориться. - Зря кричал. Я ведь и в… - слова «последний вечер» застряли в горле, - … и тогда накричал на него. Так злился из-за растрепанной перчатки, - голос стал еще тише. – Сейчас я готов дать ему все перчатки мира, только бы… Неожиданно все еще дрожащую в воздухе руку обхватила хрупкая девичья ладонь, ободряюще сжавшая изломанные пальцы. Дрожь потихоньку улеглась. Каллиста молчала, повернув голову к докам, но руки все не убирала. - А вы, мадам Карноу... – она дернулась на хриплый голос, - почему не спите? - Эмили опять кричала во сне, - Тиг еле заметно кивнул на ее слова. У всех свои демоны, донимающие разум в мире снов. – На крики пришел Корво, а я… решила лучше пока проветриться и не мешаться. Мартин с удивлением отметил, что крики не слышал. - Завтра важный день, - сказал вдруг гувернантка. - Вы о Пендлтонах? – услышав согласный вздох, он спросил. – А что в нем такого важного? - Просто наш Пендлтон тоже не спит. Я видела свет в его окне, когда выходила с башни. Как думаете… думаешь, - поправилась Каллиста, неосознанно вытащив одну из игл из сердца смотрителя, – он боится за них? - Скорее радуется скорому избавлению. Не замечал в нем теплых чувств к кому-либо. Девушка негромко усмехнулась. И вновь были плеск волн, далекие вспышки огней и фонари на пристанях. Только теперь вместо пустоты чувствовалось тепло худенькой руки Каллисты и немая поддержка. Лишь к утру, сходя по помосту, ведущему к чердаку паба, Корво беглым взглядом окинул двор, зацепившись взглядом за площадку у самой кромки воды. Губы тронула улыбка: сидя на растрепанном макинтоше смотрителя и прислонившись спинами к камню, у бортиков мирно спали грозный охотник на еретиков, сумевший обдурить Колдридж, и строптивая племянница Джеффа Карноу, сумевшая заткнуть за пояс всю мужскую половину паба. Склонив голову на широкое плечо, Каллиста изредка ворочалась и вздыхала, сжимая руку вздрагивавшего во сне мужчины. Стараясь не шуметь, Корво быстро пересек помост и скрылся в комнате. Это уже их личное дело, а на его долю и так хватало чужих тайн. Пусть разбираются сами.