Добродетель

Насвистывая, Цицерон осматривал со всех сторон поместье «Высокий шпиль». Гнездо Слышащей. Очень хорошо, очень удобно, в особенности тогда, когда скрываешься от большей части населения Скайрима. Он обошел все три входа, запоминая, как к ним подобраться. Обнаружив дверь под аркой, скрытой за деревьями, Цицерон усмехнулся приметив, что скорее всего именно им и пользуется Слышащая, скрытная Слышащая, Крадующаяся-во-тьме. На ходу обдумывая, что будет делать в следующий момент, шут, насвистывая, пошарил по карманам в поисках отмычки. К его удивлению, замок был один и он легко поддался, видимо, сказывалась атмосфера безопасности, царившая в Солитьюде. Ах, одинокий город, одинокий-одинокий, бедный и несчастный, как когда-то, да и сейчас Ц… — Мама? — крадущийся в полной темноте шут замер, метаясь взглядом от стены к стене. Когда его глаза привыкли к темноте, он различил маленькую фигурку у комнаты хускарла, в которой слабо потрескивал единственный источник света. Убедившись, что рядом больше никого нет, в особенности — за спиной девочки, Цицерон выпрямился, не рискуя к ней подходить. В личном убежище Аши, за которое она платила своими кровными, в котором она скрывалась от опасности и ждала нападения, Цицерон ожидал встретить множество ловушек, как бы в отместку ему за Данстар. И чего ждать от маленькой, совсем маленькой девочки, просто крошки, если Слышащая водит дружбу с малюткой-вампиршей? Поэтому Цицерон благоразумно не подходил, медленно ворочая мозгами насчет ее обращения. — Бусинка? Нет, что за бред… Может быть, Шушанна? Слишком шипяще. Или Гондукк? Девочка не хочет стать Соратницей? — внезапно обратился он к ней, прервав череду своих измышлений. Ребенок посмотрел на него исподлобья, и Цицерон на мгновение закатил глаза. — Не хочу… Ты кто? Цицерон, подбоченившись, еще несколько секунд смотрел на нее, потирая подбородок. — А ты? — важно спросил он спустя мгновение. Девочка опешила, хотя и была сонной. Она сжала подол своего платья и немного потеребила его. — Софи, — ответила она. — Ну точно, Софи! — воскликнул шут, ударив себя по лбу. — Я же знал. Знал, знал, да забыл, — он мечтательно улыбнулся, посмотрев в стену, а затем перевел взгляд на девочку, не сводившую с него глаз. — Добрая, умная, приветливая Софи, должно быть, и сама забыла бедного, глупого Цицерона, — продолжил он, медленно приближаясь к ней. — Когда я видел тебя в последний раз, ты была совсем малюткой, как… как… — он возвел глаза к потолку, стараясь придумать подходящее сравнение, — как саблезубый котенок. Действительно. Только дралась и кусалась. И хотя Цицерон любит котят и знает, что с ними делать, Слышащая не разрешала… — Цицерон! — воскликнула Софи, обняв его ногу, и шут немного опешил, удивленно глядя на нее. — Я помню, я играла с тобой в холодном доме. Ты с мамой? Цицерон погладил ее по голове, и, когда девочка потянулась к нему, взял ее на руки и усадил на предплечье, щепетильно разглядывая ее лицо, отмечая ее зеленые глаза, нахмуренные брови, расцарапанные щеки и светлые волосы. — Нет-нет, маленькая Софи, теперь мы со Слышащей по-отдельности, — ответил он, наконец, отправляясь к лестнице. У первых ступеней он замер и серьезно посмотрел на ребенка. — Кто-то еще есть в доме? — Нет, — буркнула Софи, обнимая его за шею перед небольшой встряской подъема. — Папа уехал в Коллегию, а Блез пошел гулять. Цицерон начал считать ступени в темноте. Достигнув первого этажа и заглянув в пролет второго, он понял, что факелы больше нигде не горят. Его это не смущало, было даже на руку, но вот Софи вцепилась в его одежду, как маленький грязекраб. — У-у-у, крошка боится темноты, — прогудел Цицерон, слегка покачивая ее в руках, и немного повертелся вокруг своей оси. — Свет только внизу горел, — ответила девочка. — Я хотела подождать там маму. — А куда же она делась? — спросил он, шаря по полкам ближайшего стеллажа и пытаясь найти огниво. — Ах, вот оно куда запропастилось! — воскликнул Цицерон спустя пару секунд, выдвинув все ящики. Конечно, зачем класть такой нужный предмет в легкодоступное место, когда в доме живут два мага? — Она вчера пошла к святилищу Меридии, — вздохнув, ответила девочка, пока Цицерон высекал искру, не заботясь об опасной близости подола ее платья. — Представляешь, Софи, — сказал он затем, поджигая от серебряного канделябра подсвечники на стенах — ровно столько, чтобы не было сильно заметно в окнах, — Слышащая сбежала от Цицерона и своих обязанностей. Однажды я проснулся в своем… кхм, доме, а ее нет. Она просто… исчезла, испарилась, улетела, — Цицерон, нахмурившись, посмотрел в заспанное лицо ребенка. — Софи знает об этом? — Мамы долго не было, — зевнув, ответила она, сонно моргая. — С тех пор, как мы с тобой играли. Потом она вернулась и сказала, что теперь всегда будет тут. — Всегда? — пробурчал Хранитель, мрачнея. — Ну это мы еще посмотрим. Посмотрим! — Цицерон, не кричи, — сморщилась Софи, закрывая уши ладошками. — О-о-о, извини, прости дуралея, — в конце концов улыбнулся он. — А знаешь, что? Цицерон такой голодный, у тебя случайно нет морковки? Вместо ответа Софи вытянула руки, выскальзывая из его объятий. Теперь, когда рядом был смешной Цицерон, а в доме горел свет, ей было почти не страшно, ну, может быть, чуть-чуть. — Я тебя покормлю, — пообещала она, пытаясь выискать, куда же мама запрятала мясной пирог, который раздавали на сожжении короля Олафа бесплатно. Он нашелся у остывшей печи, видимо, Блез его здесь плохо искал во время своих ночных рейдов на кухню. С удовольствием уплетая угощение за обе щеки, Цицерон предложил девочке подняться наверх и подождать маму там, в своей постели. Софи сразу согласилась. — Как думает маленькая красивая девочка, — напевал Хранитель, перепрыгивая через ступени, — нужен ли во дворце ярла шут? — Такой веселый, как ты, — ответила Софи, улыбаясь. — О-хо, спасибо-спасибо, — подмигнул он ей карим глазом, — но Цицерон уже занят, к сожалению. А может, к счастью! Но я польщен. — Оставался бы ты с нами… — Я б остался, леди, с вами, не шутом, а… королем! — тут же напел он, и девочка улыбнулась. — А папа сказал, что верховного короля убил Ульфрик Буревестник. А вдруг бы и тебя убил? — А что, Ульфрика еще не гложут черви? — внезапно нахмурился Цицерон, зажигая свечи в детской. — Мама говорит: «Его никакая зараза не возьмет», — пожала плечами она. Хранитель, скривив рот, опустил ее на кровать, и Софи принялась раздеваться, попросив Цицерона подать ей ночную рубашку с сундука. Да-а-а уж, плохо, плохо, плохо, плохо. Сорочка Софи была тоненькой, нежной, расшитой золотой нитью, и Цицерон усмехнулся, взяв эту переливающуюся ткань в руки. Похоже, Слышащая действительно заботилась о своих детях, так что о них не приходилось беспокоиться, хотя… Один факт был явно странным. — Но почему же за малышкой никто не присматривает? — нараспев произнес он, накрывая девочку одеялом и присаживаясь рядом. — Двое карапузов одни в огромном доме? — Мама сказала, что она ненадолго, — ответила она, сильнее натягивая на себя суконное одеяло. — Йордис заходила вечером, покормила меня и Блеза, а днем меня забирала в храм Богов Си… Силания Петрия, — с сосредоточенным усилием выговорила Софи, а затем морщинка на ее лбу снова разгладилась. — Я там молилась. — Силания? Петрия? — переспросил Цицерон, мягко улыбаясь и поглаживая длинные белокурые пряди ее волос. — Звучит знакомо. Софи готовится стать жрицей? О, Слышащей это наверняка понравится! — Мне нравится молиться, — немного погрустнев, ответила Софи. — Но Блез меня дразнит. — Мальчишки! — пренебрежительно фыркнул Цицерон, ударив себя по колену. — Если Софи интересно, то Цицерон всегда предпочитал девочек, — немного подумав, он закусил щеку изнутри от досады и посмотрел на нее краем глаза. — Среди детей. Софи отчего-то улыбнулась, хотя вряд ли она понимала, что он имел в виду. Цицерон тоже улыбнулся, но просто потому, что он был дурак. — Мама его наказывает не сильно, — пробормотала Софи, зевая. — А маленькую Софи? — тут же переспросил Цицерон, разглядывая загнутые носки своих сапог. — Есть у Софи колокольчики? — Меня не наказывает, — улыбнулась она. — Ей не надо. Я очень накладистая. Цицерон медленно перевел темный взгляд на стену, наблюдая за игрой мерцающих теней, затем на нее. Софи любопытно моргнула, таким серьезным и задумчивым он выглядел. Немного помедлив, шут все же сказал: — Покладистая, — и приподнял одну бровь. Софи смутилась и спряталась под одеяло по самый нос. — О-о-о, вот балда! Не подумал, не предугадал! Не стесняйся, девочка, старый шут не хотел тебя обидеть… — Я сама тебя обижу как хочешь, — в конце концов засмеялась девочка, по-прежнему не высовывая нос из-под одеяла. — Меня мама учит! — Ой! — сморщился шут, пренебрежительно махнув рукой. — Многому Слышащая тебя научит. Цицерон лично несколько раз спасал ей жизнь. А она вон как ей распорядилась, только и делает, что бросается ей направо и налево. Не вполне понимая смысл слов смешного человечка, Софи продолжала, наспех перебивая его: — Я буду такая, как она, — Софи откинула одеяло, подскочила и вытянула руки вперед. — Пух! Пух! Дзынь! И нет Нолаг Тонг! — сурово воскликнула она, уперев руки в бока и утерев нос. Цицерон внезапно помрачнел, хотя казался удивленным. — Кого нет? — напряженно переспросил он. — Мораг Тонг? — Не знаю, — легкомысленно ответила она, представляя, как Блез покрывается зелеными пятнами от зависти, что она одним ударом убила всех, кто хотел обидеть их с мамой. — У них очень смешные очки. — А где маленькая Софи их видела? — Цицерон попытался усадить ее, но Софи, внезапно потерявшая всякий сон от возбуждения, ловко проскользнула у него под локтем и напрыгнула на мужчину сзади, обхватив полными ручками его шею и нависнув прямо над ухом, так, что назойливый бубенчик с его шапки лез ей прямо в глаз. — А они приходили к нам. Сначала один дядя. Потом вдвоем с тетей. И шипят они как змеи. Или как тараканы, шипели-шипели на маму, а она как разозлится! Как даст по ним грозой! Даже папа немного обгорел. Цицерон смотрел сначала на ее профиль, а затем поймал себя на мысли, что смотрит в одну точку уже около минуты, пока Софи выделывает разные штуки, представляя себя первоклассным магом школы Разрушения. Пока она прыгала и скакала позади него, шут думал о том, что дело начинает пахнуть все хуже и хуже. Сначала эта не особенно умная девка исчезла, всполошив все братство и натолкнув его на мысль об еще одном предательстве, потом уперлась на гору, чтобы помолиться (хотя к религии, особенно в поклонении даэдра, Аша всегда была достаточно благосклонна), а оказывается, все это время на нее совершали покушения ассасины Мораг Тонг. Что нужно могущественной темной организации, избавившейся от своего главного и основного конкурента в империи, от жалких остатков, малой горстки северных убийц братства, некогда утративших свои Догматы? Но ведь… на Цицерона никто ни разу не нападал, не так ли? Неужели они охотятся только за Слышашей… Чем же успела насолить им Аша? Цицерону сильно мешало то, что в голову помимо здравых мыслей о Слышащей лезли какие-то посторонние вещи типа вкуса мясного пирога из человечены или говорящих собак. Аша, кстати, рассказывала что-то подобное. Поток несвязанных мыслей прервал простой детский вопрос: — Цицерон, ты любишь маму? — Да, — тут же ответил шут, даже не моргнув. — Цицерон просто обожает мамочку, куда ж он без неё, — подумав ещё несколько секунд, он встепенулся, резко выйдя из оцепенения, и повернулся к Софи, которая уже сладко засыпала под лоскутным одеяльцем. — А о какой мамочке мы говорим? — встревоженно спросил паяц, но Софи не ответила, а только сонно улыбнулась, даже не открыв глаза. Цицерон поджал губы, решив, что ничего страшного в том, что она уснула, нет. Ему будет скучно сидеть здесь одному целую ночь, но рано или поздно ведь должен вернуться Блез, не так ли? Он потянулся к щеке девочки, но замер на полпути. Через мгновение он уже стягивались перчатку, чтобы прикоснуться к нежному пушку на её коже обнажённой горячей и сухой рукой. Он слабо чувствовал кончиками пальцев — их чувствительность была выжжена соком харрады, когда он ещё жил в Чейдинхоле, а вся поверхность ладони была покрыта тонкими шрамами от лезвий, так что внутренней частью кисти он тоже ощущал слабо. Поэтому по щечке Софи он провёл тыльной стороной ладони. Кожица её была такой мягкой и нежной, слегка горячей там, где её рассекали свежие царапины, что Цицерон невольно улыбнулся, поняв, ради чего могла бросить его Слышащая… Но он бы так не сделал. Косточки и едва сохранившиеся лохмотья гнилой кожи родимой матушки ему гораздо милее живой плоти, к которой так тяготела Слышащая. Она изголодалась по общению, ей хотелось выместить всю нежность, которую она копила эти долгие годы для своих детей, всю любовь, которую испытывала к мужу. Цицерон?.. Ой, нет, Цицерон так её не баловал. Он не хотел. Боялся, может быть, что привязанность к живому человеку, который требует — внимания, участия, о-тно-ше-ни-я, — изживет из его сердца, пылающего где-то там, внутри, под угасшими похоронными кострами и тяжелыми могильными плитами, бесконечную преданность трупу в саркофаге. Потому-то он, тоскующий, как верный пёс без хозяина, то ласкался к ней, взывая к её неумолимому материнскому инстинкту, то смеялся над ней, испугавшись и вернувшись в порочный круг своего безумия. Он оставлял ее с безмолвными убийцами, способными отвечать только: «Как прикажешь, Слышащая», с маленькой кровопийцей, в лукавом молчании глядящей на нее из-под ресниц, с уставшим редгардом, обретшим недавно свои собственные проблемы по делу крови. Из всех них самым родным, самым первым был веселый Цицерон, который ласково гладил по голове и всегда прикрывал спину, если было нужно. Он же был самым надежным. Только с ним одинокая Аша могла ходить на задания, только с ним могла поговорить и пошутить, ведь она умела шутить, а он трусил каждый раз, как чувствовал, что она надеется на большее, чем на просто приятельские каверканья ее каджитского имени. Продолжая поглаживать мягкие, как шелк, волосы девочки, Цицерон непроизвольно хмурился все больше и больше. Его мыслям впервые не мешал посторонний бред, может быть, это матушка милостиво попросила Шеогората расчистить его разум, чтобы бедный шут мог сообразить, что же ему теперь делать с ее Слышащей… Шумно выдохнув, он невольно пожалел, что из-за этого в глиняной башке не кричат звонко потешки, хохот весь вышел, как есть. Он, что ли, виноват в том, что Слышащая сбежала, поджав хвост, как злокрыса подвальная?.. — Нет, нет-нет-нет-нет-нет, — Цицерон опустился вниз, стек с кровати, плотно подтянув колени к груди и спрятав меж них голову. — Разве из-за Цицерона Слышащая бросила братство, которое еще даже не поднялось на ноги, так и стоит на карачках, покачивается? Нет! Не могла! Она и Цицерона тоже бросила! Грязная мерзкая шлюха, лживая тварь! — шут оглянулся, затаив дыхание, когда услышал ворчание пробудившейся и тут же снова заснувшей Софи. Он ударил себя кулаком по лбу и, достаточно себя наказав, заботливо поправил ей одеяло. После этого, закатив глаза в ответ на собственную мягкость, снова опустился на свое место на ковре, вытянув ноги перед собой и безвольно опустив руки по обе стороны. — Не могу я, — тихо и жалостливо протянул он, потому что звук собственного голоса успокаивал в этом водовороте стыда и страха. — Не могу сложить два и два, забыл, как это делается. В постоянном потоке безумия его ум заострился, стал крайне восприимчивым к любым явлениям окружающего мира. Все казалось ему гротескным и огромным, слишком преувеличенным и однобоким, но вместе с этим чувства были обострены. Цицерон мог соображать, он мог делать выводы, но жил в основном своими воспитанными инстинктами профессионального убийцы, убийцы-ремесленника, убийцы-художника. Теперь, когда ум его был очищен от всякого рода примесей, когда отличал белое от черного и был готов анализировать и подавать правильные, объективные суждения, Цицерон сник и начал сопротивляться этому непривычному течению мыслей. Он мерно покачивался, стараясь ни о чем не думать, пока свеча, которую он зажег для Софи, не погасла. Он не заметил этого поначалу, потому что сквозь мутные слюдяные окна начали пробиваться первые лучи света. Ошалело взглянув наверх, он внезапно напрягся всем телом, гибкий, полностью состоящий из мышц, как норный зверек, имперец весь обратился в слух. С первыми лучами солнца заорали петухи, завыли где-то собаки, но он явно слышал звук другого рода. Это были шорохи. Кто-то, не особенно заботясь о производимом шуме, бегом приближался к поместью. Цицерон вскочил на ноги, приблизившись к окну так, чтобы снаружи его тень не было видно. В полутьме, ориентируясь скорее на слух, он различил фигуры нескольких мальчишек, столпившихся на заднем дворе. Цицерон пересчитал их по голосам и довольно ухмыльнулся на один бок, глядя на мирно сопящую девочку. Он размял шею и, не задерживаясь больше, довольно быстро спустился на первый этаж, хотя сильно не спешил. Встав аккурат позади двери (как оригинально!), шут вынул из ножен на бедре кинжал и пальцами обнаженной руки провел по лезвию, очищая эбонит от пылинок. Мальчишки за дверью прощались. Они на крови поклялись в верности своему недавно созданному «братству», кто-то высказал сожаление по поводу того, что утром отец, когда поймет, что сына всю ночь не было дома, надерет ему уши, а за Блезом такого надзора нет. Парень довольно хмыкнул и, крикнув, наконец, «до завтра», скрипнул железной дверью. Он вошел в дом, как ни в чем не бывало, жуя по пути сворованное яблоко, однако, не успел обернуться. Цицерон скрутил щуплого мальчишку сзади, крепко зажав ему рот той рукой, в которой держал клинок. Острое лезвие прижалось к его щеке, Блез тут же сник, вся его бравада, которую он проявил изначально, тут же улетучилась, и он захныкал. Цицерон неодобрительно щелкнул языком, выводя его к свету. Бедный Блез и не подозревал, насколько близок был к смерти всего секунду назад. Цицерон нечасто терял над собой контроль, когда это требовалось для серьезного дела, как сейчас, но слишком редка была в последнее время возможность заняться любимым делом — убийством. Насилием. Кровушкой. Как Хранитель он уже давно соблюдал главное правило: не брать контрактов, а милостивая, добрая Слышащая однажды сжалилась над ним. Цицерон, конечно, нарушил уже тысячу правил, взять ту же шваль Астрид, но каяться в своих грехах он не собирался, он мог только оправдываться. Аша позволила ему убивать за себя и ради себя, а не по воле матушки, чем обелила его в собственных же глазах. А затем он убивал по мере необходимости, это ведь нужно так было… Близость и трепет человеческого тела, запах свежей крови из пальца, порезанного детским ножичком для забавы, трепыхания жертвы буквально на долю мгновения вновь воззвали к его животному, хищному началу, и Цицерон прижался щекой к щеке мальчика, наслаждаясь последней секундой жизненного тепла его тела, перед тем как… Он быстро пришел в себя, вспомнив, для чего он здесь. Поэтому он и щелкнул языком от досады. А затем внезапно захихикал прямо ему на ухо. — А твоя сестра, — промурлыкал он, — гораздо смелее. О, маленькая Софи просто львица! — взвизгнул шут и хрюкнул от удовольствия. — Цицеро-о-он… — простонал Блез и совсем обмяк в его руках. — Я должен был догадаться. — Вам кажется, я шут и идиот, раз я слуга у той, в кого влюблен?* — пропел Цицерон, аккуратно разворачивая побледневшего парня к себе. Тот едва держался на ногах и ненадолго приоткрыл глаза, только чтобы взглянуть на повеселевшего шута. — Когда Цицерон был ещё ребятенком, как ты, — он ткнул Блеза острием кинжала в щеку, и тот ойкнул, — когда его ещё звали Цицеренок, он не тратил времени — драгоценных минуток — впустую. Знаешь, чем он занимался? Блез выдохнул и потер свежую ранку окровавленным пальцем. — Чем? — Душил щенков, — деловито ответил Цицерон, и Блез иронично поднял бровь. — О-о-ой, ну полно тебе занудствовать, — махнул рукой шут, — ты что, даже не обнимешь доброго дядюшку Цицерона? Блез отступил назад, неуверенно обхватив себя рукой за плечо, как бы закрываясь от человека перед собой. — Матушка сказала держаться от тебя подальше, — тихо ответил он, не рискуя смотреть в глаза паяцу. Это обращение маленького бретона к Слышащей резануло Цицерона по ушам (Матушка — она одна такая!), но он воздержался от комментария, вместо этого расслабленно прислонившись к стене и сведя руки на груди, поигрывая слабыми бликами в матовом отражении кинжала. — И почему-у-у же? — высоким, надрывным голосом произнес Цицерон. — Потому что… — горячо начал мальчик, но затем, подумав, затих, покачав головой. Он отступил к противоположной стене, приняв ту же позу, что и его незваный гость. — Я скучал по тебе, Цицерон, с тобой было очень весело. Мужчина моргнул, однако на лице его не было и тени улыбки. Он внимательно смотрел на Блеза, ожидая продолжения. Слышащая не должна была оставлять свое гнездо на слишком длительный срок, если опасалась, что безумный шут может явиться сюда вслед за ней. Ее и без того туманная цель становилась все мрачнее, мглистее. Уйти помолиться на гору? Неужели Слышащая намеревалась просить у даэдра защиты? Ну даже ей должно было быть ясно, что Меридия не окажет ей поддержки, стоило только оглянуться на прошлые деяния Аши, которые наверняка были неугодны Принцессе. Блез, наконец, осмелел: — Я говорю это тебе, потому что люблю тебя. Я не верю, что ты можешь причинить зло мне или моей сестре, несмотря на то, что говорит мама. Ей самой нужно было давно тебе все рассказать, потому что вы с ней оба — главные люди в Братстве. Не знаю, почему она пытается сделать все одна, — мальчик снова ненадолго замолчал, ковыряя ногой каменную кладку на полу. — Я подслушал все это, когда пришли убийцы из Мораг Тонг. Они сказали, что ей бы лучше оставить Мать Ночи в покое. — Мать Ночи?! — вскричал Цицерон, приблизившись к нему на шаг с довольно грозным видом, чем испугал Блеза. Тот, округлив глаза от ужаса, выложил все залпом: — Мама хочет перевезти ее в святилище Мередии на Килкрите. Цицерон чуть не скрошил себе зубы, так сильно он в одну секунду сжал челюсть. Он быстро глянул на дверь, возле которой они стояли, затем грубо схватил пацана за плечо и потащил вниз по лестнице, в подвал. Ему не пришлось зажимать Блезу рот, тот не мог говорить, только с ужасом глядя на помрачневшего Цицерона. Хранитель был в ярости. Мысли так лихорадочно крутились в его голове, что ухватиться за какую-то не представлялось возможным. Предательство! Бунт! И кто же бастует?! Слышащая!!! Он спиной затащил мальчишку подальше, прямо к алхимическому столу, прислонившись к нему спиной и держа перед собой сына Аши, а у его горла кинжал, зачарованный ей самой. Все его тело горело от возмущения, лицо побледнело, и пылающие безумием и жаждой крови темные глаза еще сильнее, чем прежде, выделялись на нем. Цицерон дышал ровно, размеренно, а каждое его движение стало точным, выверенным. Блез же, наоборот, задыхался от страха и непонимания, то падая в руках Хранителя, то пытаясь из них вырваться. Цицерон держал его железой хваткой, с каждой его попыткой прижимая лезвие все сильнее и сильнее. Ждать им пришлось недолго. Слышащая, которая, вероятно, услышала голоса, но и интуитивно почувствовала опасность, осторожная, правильная по меркам ассасина Слышащая кралась по коридорам собственного дома, сливаясь с тенью. Она примечала каждую деталь, менявшую внешний вид ее жилища. Свечи, которые потухли всего несколько минут назад, знакомый, но непривычный запах трав и ритуальных масел, тонкий, почти выветрившийся и едва уловимый, но заметный для того, кто привык доверять обонянию, и воздух, который можно было резать на куски от концентрации царившего в нем напряжения. Родной дом будто сразу стал чужим и неприветливым, предчувствие ее никогда не обманывало, и в этот раз ее преследовало ощущение беды. Медленно и бесшумно спускаясь по лестнице, Аша, уже заметная Цицерону и своему сыну, схватилась за стену, увидев представшую перед ней картину. Она быстро справилась с собой, за ненадобностью больше скрываться Слышащая, вытерев едва заметные слезы усталости, глубоко вздохнула и встала перед Хранителем, держась на расстоянии в несколько метров. — Слыш-ш-шащая! — сладко протянул Цицерон, обернув в едкость своего тона всю ярость, которая разрывала его изнутри. — Какой сюрприз, какая неожиданность!