У меня есть Окси

Гнойный рисуется. Пишет треки с сомнительным содержанием, штампует их один за одним, будто в укор тому, кто уже давно не извлекал из себя ни одной новой строчки. Гнойного не ждут концерты и стадионы, контракты, интервью, его ничто не отвлекает, и он может отвлекаться. Отвлекать. Он баттлит здесь и там, засоряет сеть похабными шутками, вставляя везде свой «антихайп» на манер двадцать пятого кадра. Успешно. Это слово вязнет на языке каждый раз, когда Мирон его слышит. Оно одновременно отвратительное и крутое. Дурацкий парадокс — если произносить его разборчиво, то звучит крайне убого, а если на манер Гнойного — стильно. Звонко, бойко, качово даже. Мирон хмурится и откидывается на спинку стула. Антихайп точно не стоит часто использовать в тексте. Он устало потирает лоб ладонью и делает глоток остывшего чая. Кажется, у него должен быть какой-то вкус, но ничего не ощущается — в горле по-прежнему антихайп: першит и раздражает. Как предстоящий баттл, как и сам Гнойный. Мирон не понимает, в какой ебучий момент все стало так, как стало. Из талантливого баттл-мс, коих на самом деле в стране немало, будем честны, именно этот приезжий петербуржец умудрился, нет, не стать частью его, Мирона, жизни, даже не повлиять на нее, но достать. Так, как, допустим, достает камешек в ботинке или порез бумагой на стыке фаланги. Непрекращающийся болезненный зуд из твиттов, постов в инсте, дерзких высказываний и нарочитых жестов. Мирон морщится, отставляет кружку и тяжело вздыхает. Недругов у него хватает, да таких, что стоит всерьез задуматься об охране, благо с новой прической и татухами на видных местах он теперь по узнаваемости приближается ко всему шоу-бизнесу во главе с Ургантом. Дерьмо. Гнойный наверняка не упустит шанса ебануть его за это. Какая уж там революция! Мирон просматривает текст и тяжело выдыхает. Выходит очередная нравоучительная лекция, в этот раз адресованная сразу всем. Ведь если ты воюешь со всеми, то ты… Воюешь ни с кем. Так получается, что ли? Очередной псевдофилософский вопрос, образованный от… Недосыпа, недоебита у карлика бритого; недобрая бита с лицом корявым, избитым. Будешь, Мирон, битым ты, шито-крыто все, возмутительно… — Сука! Он не сдерживает себя и бьет ладонью по столу до боли, чтобы остыть, переключиться, начать уже работать. Это баттл, а не песня, и вокруг будут стоять те, кто надеется на падение Константинополя, а вовсе не на просвещение от зазнавшегося умника с фирменной ехидной ухмылкой. Евреев ведь никто не любит, чего уж там. Итак, Гнойный. Зудящий звон в ушах. Непрекращающийся, равномерный, как напряжение в проводах, но бьющий искрами всякий раз, когда трамвайные рога скользят, задевая покрытие. Разгадать противника, предупредить его возможные шаги, высмеять, унизить перед толпой, показав его глупым, предсказуемым, мелочным? Не выйдет. Мирон теребит ручку в пальцах и невесело усмехается. Гнойный не врет. Они не знакомы, но Мирон привык доверять своему чутью, а оно подсказывает, что карт против у него в этот раз нет. Гнойный вынудил его вызвать себя на баттл, не сказав ни слова лжи, и это паршиво. Это рушит привычные схемы, не дает мысли развиться до звучных панчей и остроумных шуток. Приходится признать, что Гнойный прав насчет того, как баттлит Окси, и искать другие пути. С грехом пополам Мирон, перекосоебывая свои предыдущие тексты, пишет про серость, унылость и скучность оппонента. Здесь остается уповать на то, что его стиль слова красив, ну и еще немножко на репутацию. Назвать Гнойного серым — это, конечно, изменить себе. Прогибаться не хочется, но приходится, иначе можно сразу сливаться. Раунд про Слово и Версус хорош — здесь и смыслы, и острые слова, и Гумилев до кучи, пусть придавятся авторитетом. А про Гнойного выходит вроде и складно, но не так сочно, потому что вранье. — Почему у Джокера нету собственного кино? Вообще-то уже есть. Мирон кривится. Стоит признать, что безликие злодеи из Мордора уже давно не в тренде. Сейчас зло сексуально, как Ганнибал Лектер или Ланнистеры. Не то, чтобы Гнойный походил на красавцев скандинавского происхождения, правда. Злодей Гнойный. С таким-то псевдонимом, конечно, сам бог велел. Мирон прикуривает и берет мобильный. Снова всматривается в самоуверенное лицо, слушает слова, но не слышит их, внезапно понимая удивительную вещь — Гнойный не злится. Он называет его жадной до хайпа свиньей, тычет пальцем в экран, но не злится. Это странно. В первый раз Мирон не заметил этого, немного прихуев от конкретной предъявы, сейчас же, уже привыкнув к откровенным нападкам Гнойного, может оценить его выпад относительно трезвым взглядом. Гнойный не злится. И даже будто не презирает его. Его эмоции непонятны. Мирон обновляет ролик раз за разом, не слушая голос, но следя за мимикой, и не понимает. Он помнит злые слова, оскорбления, откровенные ругательства, но не видит их в глазах и улыбке. Это даже немного пугает. Дело ведь в личности, что за ними, так? И что же там? На десятом просмотре он с ужасом осознает, что ничего не знает об оппоненте, кроме того, что тот остроумен, несомненно талантлив и умеет добиваться поставленных целей. Сейчас его цель — Окси. Заебись перспектива накануне величайшего баттла в истории. — Слава-Слава, — Мирон улыбается в экран и неожиданно выдает: — какой же ты бойкий и ласковый, блять! Определение приходит внезапно и поражает своей придурочностью. Бойкий и ласковый — че, бля? Мирон давится дымом и смехом, мотает головой, чтобы изгнать дурацкие слова, но поздно — они уже воплотились. Две сигареты и несколько сотрясающих воздух матов не помогают. Слава остается бойким и ласковым, несмотря на абсурдность конструкции, которая тянет за собой еще больший бред про вытаскивание хуя. В чем тут панч, если противник должен бы, наоборот, отсосать тебе, быть поставленным на колени и выебанным в рот по всем законам баттл-рэпа? Гнойный ухмыляется с экрана мобильного — бойко и ласково, но хотя бы рифмуется с Дизастером, чтобы можно было бы наконец закончить это мучение.

***

В день баттла Мирон просыпается ненормально взвинченным и нервным. Он все утро пытается собраться с мыслями, поймать любимое состояние похуистического превосходства, когда знаешь, что ты тут самый умный, потому что Оксфорд, стадионы, первые строчки всех рейтингов и потому что надо разъебать. Все это разбивается со звоном о въевшиеся в подкорку слова: «Переводится, как тогда, когда я не смогу проебать». Мирон злится и сбрасывает очередной из сотни звонков тех, кто намерен ему пожелать сегодня удачи — искренне и не очень. — Когда я не смогу проебать, — Мирон смотрит в пустоту и невесело усмехается. Если баттл будут судить не как выступление Мирона и очередного идиота, а как баттл, то он проебет. Гадкая мысль о том, что даже своим проигрышем он сможет утереть нос Гнойному, неожиданно придает уверенности. Неплохая многоходовочка — смотри, я могу проебать, но когда мне это выгодно — очень по-еврейски, браво! Проебывать вообще-то совершенно не хочется, потому что он понятия не имеет, как это — проебать у всех на глазах — это раз; два — он понятия не имеет, как это — проебать Гнойному. По дороге в клуб Охра молчит, и Мирон впервые не уверен в том, правильно ли это. Обычно друг улавливает все его душевные колебания и находит единственно верную реакцию на них, но сегодня похоже все через жопу. — Выспался? — Охра, словно прочитав его мысли, тут же нарушает тишину в машине. — Я могу проебать, — отзывается Мирон, хмуро глядя в окно, — я видел его видео. Он будет баттлить меня, а я. — А ты будешь Окси, как и всегда, — пожимает плечами Охра, все понимая без лишних слов. — Буду Окси, — кивает Мирон, и на душе становится немного спокойнее. В клубе творится какой-то пиздец. Мирона пытаются окликать, дергать, но благо, мушкетеры окружают плотным кольцом, кому нельзя, тот не пробьется. В голове из-за шума вокруг нет никаких бодрых мыслей. Он вяло отвечает на вопросы, все пытаясь поймать нужное сейчас легкое состояние. Надо быть дерзким, ловким, упругим, как каучуковый мячик, тогда и твои панчи будут лететь точно в цель, а чужие легко отбиваться. Надо быть веселым. Бойким и ласковым, как Гнойный. Его долговязая фигура возвышается среди антихайповских дружков. Мирон не ищет с ним встречи, еще успеется насмотреться. До начала остается каких-то десять минут, когда градус напряжения достигает максимума. Вокруг суета, проверка света, камер, Чейни и Ресторатор старательно изображают радостное оживление, нервы ходят ходуном, и Мирон всерьез задумывается о том, что надо было бы чем-то закинуться. Охра хлопает его по плечу и отступает в тень — пора. Из толпы напротив отделяется Гнойный, и Мирон невольно сглатывает — вблизи тот еще выше и опаснее. При всей своей несуразности, очках в помещении и уродливой толстовке, он не кажется сейчас ни бойким, ни тем более ласковым. Стекла скрывают взгляд, поза расслаблена: Гнойный полон то ли презрения, то ли похуизма, и таит в себе угрозу, что действует на Мирона отрезвляюще. Он выдыхает под приветственные слова оргов, собирается и поднимает взгляд, готовый сражаться с драконами, даже если не знает зачем. Больше всего это напоминает движение тигров по клетке. Если быть совсем верным себе — арену Колизея. Гладиаторы кружат, нервно ходят, заводят толпу выпадами и ударами. Но все идет немного хуево. Они говорят будто бы даже не друг другу. Нет, панчи заходят, публика ревет, и предсказать исход мероприятия пока сложно, но между ними будто стена, через которую не долетают стрелы. Все то ли не совсем по-настоящему, то ли каждый пришел на баттл со слишком большим щитом. Мирон остается Окси — шутит, кривит губы, устраивает веселье. Гнойный не отстает: не пропускает ни одной его провисающей остроты или лирического отступления, но Мирон все равно не чувствует взаимодействия, что ли. Они пока не ранят друг друга, а в рассказе про Слово Гнойный и вовсе откровенно скучает. Все меняется ровно в середине пути. Тогда, когда Мирон уже и сам начал будто забывать, зачем они тут собрались, Гнойный неожиданно пробивает. Раз за разом бьет своими панчами, указывая, где они находятся, показывая себя, разрушая стену. Бьет прицельно в одно и то же место и рушит-рушит-рушит. Они застывают, разгоряченные криками и давящей со всех сторон ядреной энергетикой. Зал раскачен, экватор пересечен, и Мирон, сам не понимая зачем, нарочно ловит взгляд и улыбается, получая ответ. Всего несколько секунд, и Гнойный превращается в Славу — улыбчивого и даже будто доброго. Мирону кажется, что сейчас тот что-то скажет. Без текста, только ему, пока все кричат, и он сам тоже будто что-то хочет сказать, как старому знакомому, другу даже, но в следующую секунду Славу хлопает по плечу Фаллен, заливаясь визгливым шакальим смехом, орет матом и заставляет того обернуться. Момент упущен, Мирон опускает глаза, и когда поднимает, Слава уже стебется про время смерти, а значит надо продолжать. Все заканчивается на удивление быстро. Рассуждения про героев и драконов вызывают уважение. Агрессия Славы — восторг. «Здесь решает количество панчей», — брехня. Будь на месте Славы СТ или любой другой, всем были бы до пизды его панчи и крики. Но здесь Гнойный, и это решает все. Мирон неожиданно злится, предчувствуя провал. Он сучится на бутылку, понимая, что этот его жест потом перемоют во всех социальных сетях, ну, и похуй, баттл будут смотреть не просто под микроскопом, его запустят, блять, в коллайдер, чтобы создать из этого целую Вселенную — новый мир, где Мирон проебал. Если, конечно, «обоссаный гуманитарий» правильно понял, что там пытались гребанные физики. Мирон почему-то злится, когда ему выписывают счет за все косяки прошлого, за гордыню, успех, правду-матку, за то, что всех заебал. Предсказуемо? Не для него, как ни странно. Он все же не привык, и это бесит. Мирон поднимает глаза на Славу — тот тоже не привык. На его лице удивление: видимо, до последнего не осознавал, что происходило, пока не объявили результат. Он немного растерян и улыбается своей странной, словно застенчивой улыбкой. — Историческая хуйня, — объясняет ему Мирон. Идиотизм с бутылкой сбивает весь пафос происходящего, толпа орет, приветствуя нового короля, Мирон поворачивается к своим, решая, что надо бы поддержать для начала их. Надо быть Окси, даже если сегодня ты проебал.

***

— Нахуй Версус вместе с вашей послушной толпой! Разгромный слоган радостно подхвачен уже хорошо выпившей публикой. Мирон отсчитывает минуты до момента, когда можно будет съебать без урона для репутации. Это абсурдно, учитывая ситуацию, но когда он удивлялся поворотам в своей судьбе? Мушкетеры напиваются, но не отходят — защищают. Хотя сейчас на Мирона всем наплевать — новый герой без броневика, но в красном несет в души надежду, азарт и революцию. Если смог Слава, парень из народа, то и кухарка сможет. Мирон качает головой, прикладывается к стакану с пивом и скрывает за ним улыбку. Никто ее не замечает, как не замечает и главного — Слава не один из них, не парень из народа и не проплаченная Западом марионетка. И он не несет революцию, и не ищет хайпа. Что же ты хочешь, Слава? Мирон хмурится, высматривая его в зале, но не находит. — Курить пошел, вроде один, — сообщает Охра, как ни в чем не бывало. — С тобой пойти? — Не маленький, — бросает Мирон, поднимаясь. Охра молча протягивает ему пачку и хлопает по плечу как перед баттлом. Он отличный, но иногда слишком ответственный, даже для Мирона. Такому бы не помешала встряска, как и всем здесь, пожалуй. Мирон выходит, вздрагивая от неожиданно холодного потока воздуха и замирает, наслаждаясь неожиданной тишиной и темнотой улицы.

***

Дымок, идущий от сигареты, щиплет нос и уставшие глаза, но Слава снова затягивается так, словно намеревается к хуям сжечь легкие; чуть поодаль — в двух шагах — Фаллен, как циклоп, подмигивает в темноте тусклым огоньком, и Слава пьяно и неохотно лыбится ублюдку, неуклюже стряхивая пепел на собственные ботинки. Говорить ничего не хочется: после баттла язык неповоротливый и ватный, как будто он три часа лизал киску какой-нибудь сифозной шлюхе, в голове зудит настойчивое желание прополоскать свой грязный рот с мылом. Но и просто ещё выпить пива сойдет. Слава прихлебывает теплое светлое из пластикового стакана и вспоминает расхожую сортирную шуточку про себя — под стать богомерзкому образу. «Гно-о-ойный» почти синоним слову «грязный» — в этом весь Слава, но «опереточный» не есть «несуществующий», а потому падение Готэма произошло по-настоящему. Какое, блять, счастье! Несмотря на то, что они прилично отошли от входа, где-то позади, восхищённо пиля взглядами его спину, все равно хихикают бывшие белоснежкины фанатки. Теперь они все, как одна, его «мармеладные» сучки: сейчас и правда было бы славно обернуться Сонечкой и выдать что-нибудь гаденькое под бодрый бит. А не вот это вот все. Вдруг Фаллен делает шутливые пассы руками, заметив кого-то, скалится, и Слава поворачивается к Мирону — словно неохотно и лениво, рот сам собой глумливо кривится, а самолюбие мгновенно распушает перья. Как петушила ебаный, право слово. У Мирона как и всегда нечитаемый еблет. Бледный, как Луна на небосклоне. Шекспир вроде бы писал про это какую-то хуятину, но Славе лень вспоминать, тем более что на нечитаемом еблете внезапно проскальзывает что-то похожее на удивление, но тут же сменяется привычной маской: — Я помешал торжеству? — он выгибает бровь и смотрит насмешливо — высокомерный ебанат. Слава тоже пытается скорчить сложную пафосную рожу в ответ, но вместо этого улыбается как глупенькая старшеклассница популярному в школе мальчику. «Окси знает все, мама-мама», — мурлычет в голове, и Слава довольно щурится, тянется, чтобы щёлкнуть Мирона по лысой черепушке. — Не плачь, Оксаночка, — фыркает он и салютует пивом. — Твой проеб быстро забудут, у сосок короткая память. — Не надейся, — тот противно тянет слова и, засунув руки в карманы, покачивается из стороны в сторону. — Теперь ты звезда. — Зацени, чувак, — обращается Слава к Фаллену, — Мирошка, похоже, и правда пытается стать моим папиком. Лучше бы ты купил мне айфон, пидрила! — ржёт он. — Нахуй его, — отзывается Фаллен, — дядь, хуле ты приебался? Если нет айфона — иди погуляй. Мирон немного неловко прикуривает и медленно выпускает дым вверх: — Ты отстал, айфоны теперь принято ругать, это уже не модно. Хотя очереди все те же и продажи не падают. Еще до начала продаж солд аут. Интересно, почему? — Потому что надкусанное яблочко похоже на растраханную жопу Окси, — качнувшись к Фаллену, замечает Слава, и ему хочется, чтобы это звучало зло, но сам не может сдержать блаженную улыбочку. — Не модно, блять. Сам-то у кого за айфон отсосал? — Хочется тоже? — Мирон снова затягивается. — Запросы Сонечки растут — раньше тебе хватало мармеладки. — Девочка выросла, ёпта, — закатывает глаза Слава и уже без ухмылки внимательно смотрит на него. — Чё, щас будет очередная исповедь героя? — Признание в любви, — встревает Фаллен. «В точку, братан», — вот теперь Слава начинает злиться. — Ебать, этот день настал! — кривляясь, возводит он руки к небу, чуть не выливая на себя остатки пива. — Жизнь, сука, прожита не зря! Вано, съеби, дай мне наладить личную жизнь, иначе я никогда не съеду из нашей нищей рэперской коммуналки. — Боюсь, ты мне не по карману, — Мирон окидывает его презрительным взглядом, — айфон за каждый отсос — это ж надо выкупать AppStore… Хотя, — он хитро улыбается и лезет в карман, — у меня тут завалялся один. Ты не стоишь этого, конечно, но сегодня день проебов! Мирон демонстрирует мобилу, которая, похоже, больше его ладони. Подогнали из-за границы, не иначе, очередной эксклюзив. — Только представь, сколько здесь зашкваров про меня, — он потрясает гаджетом, — на год вперед хватит твиттов! Слава щурится на телефон, не совсем понимая, что за игру затеял Мирон, но продолжает вести себя максимально похуистично. — Да всем уже насрать на тебя, — отмахивается он, заметив заинтригованный взгляд Фаллена: Славе ничего не стоит просто выхватить телефон и посмотреть как будет скакать вокруг выебистая карликовая принцесса, но ему и правда насрать. — Я не гордый, если хорошо попросишь, отсосу за бесплатно, — снова гаденько улыбается он. Мирон будто даже удивляется, но качает головой: — Похоже, в твоем рту побывало слишком много хуев и жидкостей из них, так что рисковать не буду. — Он и бутылку не взял, королю не с руки, — Фаллен обдает его дымом, — зашкварно ведь! — Похуй, — мотает головой Слава, хотя самому этот эпизод вспоминать не особенно приятно — у него слишком грязный рот для короля рэпа? Значит, можно продолжить баттлиться. — Оксана даёт только попсам и то через две резинки, — глумится он и кривится, на ходу выдавая панч: — Зато я тебя всего обкончал, сперма тебе нравится больше, чем мне моча, — Слава разводит руками: продолжения у него нет, и слова повисают в воздухе — некому поддержать их свистками и улюлюканьем. Славе похуй, но он все равно испытывает неожиданную неловкость от того, что Мирон смотрит на него прямо и пронзительно. — Ну? Че надо-то? — Нихуя не надо, — резко обрывает Мирон, — тебе нихуя давать нельзя, отберешь последнее, скрутишь в шаурму и пустишь в социальные сети! — он презрительно кривится, злится, даже не скрывая этого, будто выдаст сейчас панч или леща. И отчего рождается такая бурная реакция, непонятно. Славу это предсказуемо радует. — Третий раз про шаурму шутишь, так все плохо, братан? — в груди становится неожиданно тепло. — Сводить тебя пожрать? Тут неподалеку есть заебатая хачинская тошниловка, угощаю, — по-доброму угарает он сейчас. — Это был твой панч про шаурму, но пошли, — Мирон пожимает плечами. — Ну, нет, — стонет Фаллен, — дядь, серьезно? Жрать с этим?! В клубе пиздатое пиво и пацаны! — Вань, отъебись, — серьезно просит Слава, смотрит почти умоляюще, хоть Фаллену в темноте этого не видно. — Денег лучше дай, у меня сегодня дорогая шлюха, — добавляет он примирительно, косясь на Мирона. — Да, бля, — Фаллен закатывает глаза, — заебись вечеринка! — но достает штукарь — настоящий бро. — Только тронешь Славяна, и дату с твоей шеи следаки будут складывать как паззл, — сообщает он прихуевшему Мирону, — хуле лыбишься? Облапал его на площадке как дрочила из парадки! Похоже, Окси впервые нечего ответить оппоненту, и он только беспомощно хлопает ресницами в полном ахуе. Ваня уходит, и они остаются вдвоём: тупо пялятся друг на друга, а Слава ещё и лыбится как кретин. — Не боишься идти со мной один, дурила? Мушкетёров даже не позовешь? — И не таких видали, — пожимает плечами Мирон. Похоже, он не больно-то хочет куда-то идти, но отчего-то продолжает стоять, перекатываясь с пятки на носок и глядя куда-то мимо Славы. Звякает айфон. Мирон быстро отбивает звонок и вопросительно смотрит: — Ну? — Чё ну? — в душе Слава радуется как ребенок, но его похуизм всегда при нем. — Залезай на шею, Фродо, я отвезу тебя в Мордор, блять, — Слава допивает остатки пива и запуляет пустым стаканчиком куда-то за спину Мирону, после чего подмигивает и делает пару нетвердых шагов. — Скорее приведешь прямиком к Шелоб, — ворчит Мирон, однако двигается за ним, — но я удивлен, — продолжает он будто бы прерванный ранее разговор, — с чего ты не празднуешь победу века? Телки, парни, золото партии — все тебя ждет. — Ебать ты душный, — хмыкает Слава, пряча руки в карманах своей безразмерной куртки. — Расслабься, мужик, мне похуй. Ебал я в рот эту победу. Антихайп, — в своей излюбленной манере тянет он. — Хрен, — Окси снова злится, поджимает губы и кидает взгляд исподлобья, — ты готовился год и сделал все красиво. Хвалю, смог. Слава косится на него в ответ: Мирон пиздато выглядит даже с таким унылым еблом как сейчас, но Слава не малолетняя пизда, чтобы вестись на эту романтическую геройскую скорбь и пафос. — Я должен обосраться от счастья? — хмыкает он. — Мне респектнул сам Оксимирон! Спасибо, блять, пойду выжму трусики, — он качает головой и честно негодует: — Год? Ну-ну. Я начал писать текст, чтобы разъебать тебя, только в июле. — Да, похуй в общем-то, — бросает небрежно Окси, — теперь что? Найдешь новую жертву? Я могу жить спокойно? Слава застывает посреди улицы, размышляя: наверняка у Окси есть какой-нибудь смм-менеджер, что даёт советы вроде «больше пафоса, больше пидорства, без истерики, веди себя как холодная сучка». — Ну, бля, ты ж не охладил мой пыл, как обещал, — перестать глумиться никак не удается. — Баттл-рэп — дерьмо, а я теперь король драконов. — Что это значит?! — Окси внезапно теряет все хваленое самообладание и толкает его в плечо. На них оборачиваются проходящая мимо парочка. Будет весело, если главного рэпера страны сейчас узнают. Район-то дрянной, даром что центр города. — Воу-воу, брутальная принцесса, полегче, — Слава шутливо выставляет ладони вперёд, словно взаправду испугался. Он смотрит сверху вниз на хмурящегося Мирона и может пересчитать морщины на его лбу. — Не задумывался о ботоксе? Все бабы себе делают… — Нахуй я вообще пошел с тобой? — Окси сплевывает и делает шаг назад. — И вызвал тоже нахуя? Что тебе доказывать, все слова на ветер! — В этом твоя проблема, хочешь кому-то что-то доказать, — Слава закатывает глаза — без истерик, видимо, не обойдется. — Мол Окси хороший, хоть и скатился. Просто трудная жизнь у него, у нищего-то поэта! — он тоже начинает злиться, сатанея прямо на глазах. — Блять, ты не злобный ботаник, а девочка-отличница! Правда глаза колет, Мирон, вот и пошел со мной. Не стерпеть, что я искренне считаю тебя чмом, да? — это, конечно, не совсем правда, но Мирон об этом знать все равно не может. Мирон внезапно останавливается и начинает хохотать. Истерично и громко, упираясь ладонями в колени и сгибаясь пополам. Это стоило бы заснять и выложить в сеть, так нелепо сейчас он выглядит. — Знаешь, сколько?.. — начинает он и снова прыскает. — Знаешь, сколько меня считают чмом, пидорасом, скотиной и хуем обоссаным?! — спрашивает, продолжая смеяться. — Да все, блять! — орет он, как полоумный. — Все в этом ебаном баре и в городе, даже — стране! Что, не так разве?! — он делает шаг к Славе и тычет пальцем в грудь как на баттле. — Каждый только и ждет, что я наебнусь, облажаюсь, сделаю хуйню, загремлю в дурку или лучше всего — обдолбаюсь и вскроюсь! Я вас всех заебал давненько, завистливые суки! — У меня кот так же орет, когда жрать хочет, — Слава на его истерику смотрит с должным равнодушием, но невольно думает, что если Мирон расплачется, то вскроется он сам. От стыда, конечно, а не от блядского чувства, щемящего в груди. Не сострадания, нет, но понимания. Хотя это тоже пиздеж. Славе просто не похуй: хайп-антихайп, он достал, пробился через эшелоны, задел, клюнул в самое темечко. Только от этого не стало легче, все равно под рёбрами зудит неудовлетворённость. — Ты слил баттл, чтобы всякие уебаны типа меня наконец заткнулись, я понял, — серьезно отвечает он, перехватывая Мирона за запястье, как не мог позволить себе на баттле. — Ни хуя я не слил, — сердито отзывается Мирон, но, вроде успокаивается, — я баттлил не тебя, а весь русский рэп, потому что заебали. — Вот поэтому ты и просрал, — мгновенно потухает Слава, резко отталкивая его. — Поонанировал на самого себя, вышедшего против всех баттл-мс. Пиздато, конечно, вот только кончить не удалось, да, Мирон? Прибежал ко мне, думаешь, я доведу тебя до разрядки? — А хули ты хотел-то? — тот снова заводится. — Да, ты пиздатый баттл-мс, дальше что? Все, что я вижу от тебя — хейт, стеб, хайп на мне. На три раунда не тянет как-то! Что ты думал услышать сегодня? Он смотрит с вызовом, губы чуть подрагивают. То ли разревется, то ли врежет, то ли плюнет и уйдет. Неизвестно, что хуже. — Я не просто пиздатый, я это — ты! Только девять лет назад, — впервые вслух признает Слава. — И тебя это бесит, пытаешься оправдаться, блять. Вот почему ты не меня баттлил. Ведь это значит сказать самому себе, что был ебланом! Бледный еблет Мирона сереет будто еще больше. Он стискивает зубы и становится совсем злым, не как на баттле, а по-настоящему. — Нет, — цедит он сквозь зубы, — я не баттлил тебя не поэтому. Похоже, что он силится сказать как можно меньше, так сжимает губы до ниточки, что черты лица меняются. В полутьме улицы это кажется особенно стремным. — Втюрился, что ли? — нервный смешок вырывается против воли, Слава даже прикрывает рот рукой, так по-еблански он звучит в тишине. — Сегодня был вечер правды, — невпопад отвечает Мирон и выпрямляет плечи, — и ты, и я сказали правду. Только я не выкупаю, от чего ты… — он мотает головой, хмурится. — Неважно. Ты победил, потому что сказал правду, веришь, что это правда. — Ну, точно, — отзывается Слава и вдруг сжимает бритую голову, положив ладони на виски. — Чё ты как олень? Не выкупает он, ёпта. Вроде кичишься тем, что дохуя умный. — Да, всем похуй на это, — Мирон хмуро смотрит в ответ, — тебе легко быть Гнойным, Соней, Славой, можешь быть смешным, глупым или казаться таким, не важно, — он снова будто одергивает сам себя, — чтоб ты знал! — вдруг резко перехватывает руки Славы, но не скидывает с себя, а сжимает запястья, — мне не стыдно. Я понял, как выгляжу со стороны, знаю, что думают другие, не уверен, что знаю, что творится в твоей пизданутой башке, но я бы не исправил ни шага, потому что я — это я. Пафос зашкаливает, но со стороны они сейчас наверняка смотрятся максимально комично, хотя кого волнует? Не Славу точно. Он устало вздыхает и молчит, пялится на Мирона, думая только о том, как бьются под ладонями жилки на висках. Почему Мирон ещё не убегает с криками «Гнойный пидор»? Историческая хуйня, вот правда что! — Очень трогательно, мэн, — выдавливает из себя Слава вместе со страдальческой гримасой, хотя хочет в очередной раз выглядеть бездушной скотиной. — Нихуя, — Мирон внезапно улыбается ему, — тебя прет, когда мне хуево, ты ж питаешься херовой энергетикой. Как клещ, сосешь через свой хейт, ну, хуле, кормушка сегодня что надо — бери — не хочу, от Окси не убудет! — он смотрит дерзко, становится опять злым, но сильным, не Мироном, но Окси, которого хуй кто когда-нибудь побеждал или победит вообще. — Я комар, а не клещ, ты плохо изучил мат-часть, — Слава хочет опустить руки, но Мирон всё ещё держит его за запястья. — В чем разница? — совершенно искренне интересуется Мирон, и это очень смешно. Каждый раз, когда Слава сбивает его с толку, тот будто молодеет на глазах, смотрится комично, но умилительно. — В длинном хоботке, — прыскает Слава, ему весело, хоть он и знает, что смотрит на Мирона так влюбленно, что самому себе совесть велит разбить ебало. — А вообще хочется уже не сосать, а сосаться, долго мне тебя ещё обхаживать? А вот за такое ебало и по ебалу не жалко получить, потому что Слава впервые видит воочию, что значит «вытянулось лицо». Мирон застывает с таким прихуевшим видом, что в Оксфорде бы его лишили разом всех титулов, ибо там таких дебиков не держат. — Че? — мычит он, подтверждая диагноз. — Рот в рот, искусственное дыхание, блять, — Слава в который раз за вечер закатывает глаза. — Релакс, это шутка. Дыши, карлица, а то я всерьез об этом задумаюсь. Кому нужна мертвая икона? Окси отпускает его руки и начинает рыться в карманах. Не с первой попытки находит айфон и резко отвечает: — Ну? Да, нет, здесь, — поднимает глаза на Славу, — нет, не уехал, потом объясню, — сбрасывает звонок и растерянно чешет шею. — Твой Фаллен приревновал по ходу и объявил моим парням, что я уволок тебя ебаться. Или ты меня, я не понял. Они с Охрой бухие в хлам. — Вано тот ещё пидрила, это точно, — Слава как-то неуклюже одергивает руки и вертит башкой, чувствуя зуд между лопатками и тошнотворную тяжесть в солнечном сплетении. — На, — достает он мятый косарь Фаллена и сует Окси в руку, — вызови себе такси, вдвоём обратно лучше не возвращаться. Тупой жест, ублюдочно жалкий и настолько же оскорбительный — Славе поебать, он просто откуда-то знает, что кошелька с лаве у Мирона при себе нет, ведь тот выскочил без куртки, в одной блядско-розовой рубашке. — Бывай, — Слава разворачивается в сторону клуба и уходит решительно и быстро. Парадокс, аномалия, раковая опухоль, ебанный оксюморон последних лет его жизни: у него ничего нет, но и последним он готов поделиться с тем, у кого есть все. Деньгами, пивом, самой пиздатой баттл-рэп площадкой, даже антихайпом! Тупыми рифмами, зашкварными каверами, хейтерами-лаверами, Эй, Мирон! Поверь Эрнесто: я твоя Сонечка Мармеладова.