Лёгкие деньги, грязные деньги

Наверное, бросать только начатое, но уже наскучившее дело — привычка каждого подростка, реже взрослого. Люси не входила в эти группы ни в один период жизни, как бы не старалась. Как наследница Хартфилия она с детства занималась на дому самыми разными занятиями, которые «пригодятся тебе в жизни, Люси!». Ага, если бы балет или каллиграфия были так важны во взрослой жизни, если бы. В определённый момент после прожитого так и хочется подойти к родителям ещё тогда, в младенчестве, и надавать по щам, чтобы в жизни больше чепухи не говорили. Кто же знал, что, как только ты покидаешь родительское крыло, всё — крах. Вот она реальность, бессердечная сука. Даже с гравитацией не сравнится. Разочарование — первое, что ты чувствуешь, взрослея. Понимание — второе, о чём ты думаешь, становясь старше. Принятие — третье, что ты делаешь, становясь мудрым. Увы, Люси до сих пор находится на втором шаге, в свои двадцать всё ещё не принимая всерьёз свою жизнь, надеясь на светлое будущее. Кажется, между пониманием и принятием можно добавить последнюю надежду. Это тот момент, когда ты уже кажется смирился, но всё же оборачиваешься назад, будто не все лазейки ещё опробованы, и как дура ищешь их, сдирая остатки разума напрочь. Впервые в жизни Люси с огромными усилиями получает зачёт на сессии, которую никогда не боялась. Впервые в жизни ей становится так же тяжело, как и в семнадцать. А она думала, что то время уже давно прошло. Увы, самое худшее в голове всегда выживает. Она уже заморила себя вопросами о будущем и мыслями «а не бросить мне универ?», потому что ненависть к самой себе и своим глупым мечтам растём с каждым днём всё больше и больше. В семнадцать всё звучало так красиво и не фальшиво, хотя тогда как раз и должно было всё казаться фальшью и бредом. Вот уже неделю блондинка не выходила за пределы своей комнаты, только Леви заходила и звала поесть, и Нацу приходил, да и то, по большей части, не к ней, а к её соседке. Пусть Люси и была флегматиком, пусть ей и нравилось сидеть дома целыми днями под предлогом того, что ей так сказал Лексус, пока он не разберётся со всем дерьмом на счёт её документов, но оставалась ещё одна проблема. Небольшая, но существенная — ни звонки от Зерефа, ни звонки от Жерара она не принимала по настоятельному совету того же Дреяра. Как говорилось выше, Хартфилия не привыкла бросать дела на полпути. Но кто знает, когда конец «пути юной проститутки» именно у неё? Люси думала, чем раньше она сама решит с этим покончить — тем ближе и конец её карьеры с не самой лучшей репутацией, но хоть с долей самоуважения. «Если самообман для тебя уважение — мне тебя сильно жаль, девочка». — сама себе проговаривала Хартфилия, когда думала о таком безмятежном и спокойном мирке, где нет ничего и никого, что или кто мог бы испортить её пелену из того же обмана и фальши. «Кто твой друг, Люси?» — спрашивала она всё так же у себя. — Непроходимый нарик, рыцарь-наседка и книжный атеист, — легко ответила Хартфилия, разглядывая белый потолок. В сознании всплывали воспоминания, как Эльза с ней постоянно ругалась, как она тащила бедного Нацу с передозировкой к себе домой, как Леви принесла ей книгу Набокова — ей в жизни не было так смешно от иронии подтекста. МакГарден была так близка к истине, но и знать темную сторону её, как она тогда решила, прошлого — не есть обязательным аспектом, чтобы быть хорошими друзьями её глупой юности. Буквально в середине июня Люси могла спокойно гулять по улице, не боясь каких-нибудь приспешников её отца. Легкое летнее платье, соломенная шляпа, большие солнцезащитные очки и минимальное количество вещей в поездной сумке. Через час она уже будет сидеть рядом с аловолосой подругой в плацкартном вагоне поезда и ехать почти сутки на конечную. Бабушка Скарлетт никогда не была против приезду «своей клубнички» и «Люси-солнышка». Есть ли ещё кто-то, кому бы Люси позволила давать себе прозвища? Она думает — нет. А сейчас Люси совершает свой обычный путь к кафе, где её, на удивление, никто не ждёт, как и она никого не будет ждать. И в этот раз она пришла лишь за кофе. Горячим, приятно согревающим, сильно бодрящим перед целым днём тяжкого проезда в душном вагоне, и таким родным, на самом деле. С этим кафе связано много и одновременно хотелось, чтобы стены столь уютного и солнечного места никогда не слышали и половины её разговоров. Особенно одни более темные и загадочные глаза с бейджиком на правом нагрудном кармашке белой рубашки с надписью «Грей». У Люси всё легко, на душе никаких камней, а совесть чиста, как пресловутое летнее и безоблачное небо прямо сейчас за окном кафе, около которого она как обычно занимает место, ожидая своего заказа. Хартфилия думает, что могла бы оставить свой номер этому самому Грею, но знает, что никогда такого не произойдёт, ибо всё ещё сомневается, что хмурый взгляд он не посылает только ей. А от этого становится опять стыдно, но сегодня она не собиралась думать о плохом, поэтому не сильно зацикливалась на этот счёт, ловя его глаза своими два или три раза, пока он не подходит к ней с её кофе. — Ваш заказ, — голос его за стойкой почему-то казался тихим, а так близко он стал более низким и каким-то запоминающимся лично для себя. — Спасибо, — Люси всё так же улыбается, не осмеливаясь поднять на него взгляд, уткнувшись им в окно, на пыльную дорогу и здание общежития. — Шляпа, кхм, — начал он, немного запнувшись, блондинка удивлённо на него посмотрела, как он тут же посмотрел вверх, над её головой, — красивая, вам идёт. — и покраснел. — Спасибо, — произнесла Люси более уверенней, зардевшись. Пусть комплименты для неё не были в новинку, но такие…искренние она давно уже не слышала, про себя усмехнувшись тому, что он, оказывается, застенчивый, нежели хмурый, как она видела обычно. Быть прижатой к кирпичной стене своего любимого здания — вот, что реально в новинку для Люси. Особенно, когда это делает тот самый бариста, а у тебя лишь полчаса, чтобы добраться до вокзала. И Хартфилия не ощущает себя проституткой — это немного чуждо, особенно когда тебе собственнически ставят яркий засос.