Тихоокеанский шепот

Шерил говорит, что скорее небо и земля местами поменяются, чем она и дворняжка-Нолан станут переносить друг друга хоть на каплю. У нее ведь медь в волосах дорогая, элитная, этому недотепе даже скопить на похожую не получится — слишком планка высока. А Холлоуэй лишь самодовольно ухмыляется — королеве сиропов не понять, как быстро может смыться абсолютно любая краска. Нолану семнадцать, и единственное, что объединяет его с Блоссом — это какое-то идиотское антипритяжение, тянущее подальше, но издевательски сталкивающее их лбами практически на каждой перемене. Парень лениво сторис листает, размышляет о чем-то своем, витая среди геолокацией и хэштегов, когда над ухом слышится надменный такой женский вздох: — Ой, смотрите, какие люди. Неужели друзья-оборванцы бросили тебя одного, щеночек? — У меня они хотя бы есть, бомбочка-Шерри. — и на лице у нее злость мелькает, затрагивая уголки винно-алых губ, конфузит мгновение и исчезает, маске идеальности уступив. — Тогда мне тебя жаль, мальчик. Ножи в спину прилетают быстро. В блоссомовском намагниченном взгляде как будто смеется бес, перемешивая заледенелые чувства в котле. Нолану давно казалось, что у этой девушки внутри гнетущая черная пустота, окунуться в которую страшно; мазутные липкие пятна ладони красят не хуже школьного мела. Поэтому Холлоуэй глаза закатывает, вздыхает поглубже — сладость духов до сих пор щиплет нос изнутри — и взглядом возвращается в привычный Инстаграм. Данбар очередную вечеринку закатывает вечером, Нолану бы заглянуть. // А у Лиама шумно и огромная толпа людей, обжимающихся по углам со стаканчиками чего-то — они празднуют очередную победу громко и на полную катушку. Холлоуэй же обычно особняком стоит, потому что сборища не переносит на дух, но приходит все-таки, скрипя зубами (часть команды — часть корабля; вроде так выражаются в кино). И исподтишка, если честно, поглядывает на Шерил — волосы горят рыжим и огонь на кончиках хранят; она напивается бренди, чтобы кровь ледяная вскипала лавой, поет песни и щурится, как лиса. Чертовка, не иначе, думает парень, кусая губу, и тут же себя одергивает. Блоссом — яд, парализующий тело. На нее смотреть, словно убивать себя самому — больно и по-детски глупо. А Нолан не дурак. Больше. Он запрокидывает энный шот и скрывается быстро в дверном проеме. Малышка-Шерри взгляд от его удаляющейся спины оторвать даже не пытается. — Не знала, что сюда приглашают лузеров. — она появляется на заднем дворе данбаровского дома, запостив в ленту очередную совместную фотку с Арчи и отсчитав неподозрительные минуты; королеве ведь нельзя ходить за бродягами, опасно для репутации. — Сейчас не до тебя, Блоссом. — у Холлоуэя в руках бутылка и дикое желание напиться под ребрами, чтобы забыть, кто он есть и что происходит внутри; сердце отчего-то в последние время не слушается, стуча, будто заведенное, — Можешь возвращаться к своей любимой стайке гиен. Они, наверное, сами и уборную найти не смогут. — Ауч, — тянет девушка, ногами старательно в сторону Нолана перебирая — на ней каблуки, что шпильками рьяно в почву впиваются, и литр бренди, в ней, — Побудь хоть немного паинькой, лапочка. А у Шерил перед глазами круги, яркие такие, цветные. Она шагает неуверенно совсем, и, благо, Нолан это замечает вовремя — его руки на ее талии ощущаются как-то чересчур правильно. Мысли вязнут в кленовом сиропе женских зрачков, гремят и путаются — Блоссом тонкими пальчиками странно-ласково перебирает на затылке светлые пряди волос. Когда-то ведь они были друзьями — до смерти Джейсона и до не-вины в ней Холлоуэя. Нолан даже любил эту рыжую бестию, тайно лелея мечту однажды держать ее в своих объятиях, но, как оказалось, ненависть любви сильнее. Она лишь крепнет с годами, пуская корявые ветви в костяк. Блоссом же ненавидит зверски; так, как и должны настоящие царственные леди. — Тебе не нужно быть постоянно такой стервой, — шепчет парень, крепче прижимая хрупкую девушку к себе, — Ты ведь не такая, Шерри-бомбочка. Я-то знаю. — А ты не должен был бросать меня одну. Джей-джей был тебе другом. — в ее голосе обида и подтекстом «я тоже была тебе другом»; губа трусится то ли от холодного ветра, то ли от остаточных слез, но Холлоуэй позволят себе коснуться бархатистой кожи, совсем рядом с этими самыми губами. — Почему ты ушел? Ответом служит поцелуй, ядерному взрыву игры разума и сбитых гормонов равный. Рваный. Голодный. Нелепо-косой с секундными перерывами на воздух, с дрожащими руками в волосах, с телами, жмущимися друг в дружку, и вкусом соленого алкоголя на языке. Нужный. Чрезвычайно необходимый. От любви до ненависти, как всем известно, один шаг. Обратно же — бутылка спиртного и улыбающаяся фотка в Инстаграме с другим.