Пролог.
В комнате было сумрачно и очень тихо. Теперь, когда свекровь вернулась из небытия и просто спокойно спала, одной рукой бессознательно прижимая к себе мягкий, теплый, маленький комочек, словно черпая в нем силы жить, у меня была возможность отвлечься, выпить спокойно чашку кофе и повспоминать…***
Они никогда меня не любили, ни Павел, ни Маргарита. Павлу, в силу его природной интеллигентности, еще удавалось соблюдать политес, а Марго даже публично не пыталась скрывать своего отношения ко мне. Даже когда я на своем хребте поднимала из руин их компанию, я была недостойна ее сына. Сколько раз я слышала от нее эти слова, сказанные за моей спиной или какой-то случайной знакомой, или старому другу семьи. Она словно извинялась перед публикой за то, что в ее рафинированном семействе случился такой казус — мезальянс, брак с лицом низшего социального положения. За глаза она меня и по имени-то никогда не называла, только «этой странной девочкой». Хорошо хоть не девкой. Нет, вы не подумайте, до ссор Марго никогда не опускалась. В худшем случае она поджимала губы, гордо кивала нам головой и уходила. Только лучше бы она вцепилась мне однажды в волосы, чем вот так, раз за разом, демонстративно устраивать демарши. А еще она, моя драгоценная свекровь, никогда не упускала случая напомнить нам с Андрюшей о Кире, и тяжело повздыхать о своих несбывшихся надеждах. И все было бесполезно, любые попытки сгладить острые углы в наших взаимоотношениях упирались в глухую стену нежелания. Я пыталась поговорить с Марго по душам, даже мамой ее готова была называть, в ответ — презрительно поджатые губы, мол, я для тебя, дворняжки беспородной, и мачехой быть не желаю, не то что мамой. Я молчала, я всегда молчала, и вовсе не потому, что я овца, бессловесно идущая на заклание, мне просто безумно было жалко Андрея. Он и так метался между нами, как загнанный охотниками зверь. Легко ли выбирать между матерью и женой, когда и та и другая необходимы ему, как воздух? Вот я и молчала, даже плакала только тогда, когда Андрюши не было рядом, при нем делала вид, что мне все нападки безразличны. Утешало меня лишь одно — Павел с Маргаритой всего два-три раза в год приезжали из Лондона, а я сама не очень-то жаждала их навещать. А вот Андрей не молчал. Он бессчетное количество раз даже ультиматум матери ставил, мол, или она уважает его жену, мать его детей, или он прекращает с ней всякое общение, в ответ такие же презрительно поджатые губы, а через день-другой звонок Павла, что маме плохо. Та еще манипуляторша была Маргарита Рудольфовна. И всегда добивалась чего хотела. Всегда! Ну, или почти всегда, трижды я все-таки на своем настояла. Хотя нет… Не трижды — дважды. Один раз я думала, что бунтую, а потом поняла, что она изначально так и задумывала, как получилось. Вот об этом, о том, о трех актах гражданского неповиновения, а еще почему я сказала: — Была манипуляторша, — я и хочу вам рассказать.***
Глава первая. «Я буду рожать».
— Катенька, это правда? Или ты меня разыгрываешь? — ошалело спросил Андрюша первого апреля две тысячи седьмого года, когда я молча положила перед ним экспресс-тест с двумя красными поперечными полосками. — Ага, это у меня такая ответная первоапрельская шутка, на твою веселую шутку от восьмого марта, когда до дома ты дотерпеть ну, никак не мог, а я, знаешь ли, противозачаточные с собой не захватила. Вот и дошутились, оба. Впереди показ новой коллекции, раскрутка франчайзинга, встречи, переговоры, выбивание кредитов, а меня мутит целыми днями. — Уже? — Да! Уже третий день. Не заметил? — Я заметил, что ты какая-то вялая, но думал, что это от усталости, отдохнешь, и все пройдет. — Обязательно пройдет, через восемь месяцев, раньше не получится. — Катька! — у него даже рожица залоснилась от удовольствия, стала похожа на смазанный маслом блин. — Будешь рожать? — А что, есть другие варианты? — шутливо-грозно спросила я. Я уже видела, что ни о каких других вариантах Андрюша и не помышляет. — Есть! Срочно добавить еще одного, чтобы уже одним махом выполнить норму! — его шаловливые ручки начали развязывать поясок моего халата. — А может я троих хочу, тогда как? — А мы завтра еще одного добавим, — счастливо рассмеялся муж. Вечером Андрей позвонил в Лондон, как я не просила его не делать этого хотя бы до тринадцатой недели. — Дурочка, ты что думаешь, что мои не хотят внуков? Еще как хотят! Знаешь, как мама обрадуется? Но я точно знала, что она не обрадуется, так и получилось… По телефону, Марго пробурчала Андрею что-то невразумительное, а уже через день на пороге нашего дома и сама свекровь нарисовалась. Андрюшку поцеловала, мне едва кивнула, прошла в гостиную и начала без предисловий: — Андрюша, у меня мало времени, я прилетела только чтобы поговорить. — Маргарита Рудольфовна, может, позавтракаете? — Нет, спасибо. — Тогда, может, хоть чаю попьете, я блинов напекла. — Я же сказала, что у меня мало времени. Да и блинами, милочка, не очень-то увлекайся. Посмотри, Андрюша поправился, а это и не эстетично, и для здоровья вредно. «Блин! Ничего он не поправился, просто перестал психовать и разгладился. А блины он сам меня каждое утро просит делать, я же не виновата, что вкусно пеку блины», — подумала я, но промолчала. Зато Андрей молчать не собирался. — Мам, не надо нам настроение портить, пожалуйста. И снобизм свой немного припрячь, ладно? Как ни как, Катя скоро станет матерью твоего внука, наследника. Так что давай без ужимок. — Вот об этой проблеме я и хотела с вами поговорить. — О какой проблеме? У нас нет никаких проблем. — А вам не кажется, что рановато нам пока детей заводить? — Нам? — изумился Андрей. — Заводить? — задохнулась я. — Мама, — муж стал красным, как вареный рак, — во-первых, не вам, а нам, и во-вторых, не заводить, а рожать! Заводятся вши в окопе, дети рождаются. — Хорошо, возможно, я неудачно выразилась. Но вы сами подумайте, «Zimaletto» только-только из долгов выползать начало. А тут ребенок, все внимание нужно будет ему уделять. Компания опять в пропасть свалится. Вы это-то понимаете? А это дело всей жизни твоего папы, Андрюша, это его детище. — Значит, ты считаешь, что ради папиного детища, я должен пожертвовать своим ребенком? — Андрей снял очки и в изумлении уставился на мать. — Вы еще так молоды, у вас еще будут дети. Потом, когда мы… когда вы разберетесь… Андрюша, это же ты со своей помощницей довел компанию до краха. А теперь опять? От вашего необдуманного решения пострадаем и мы с Павлушей, и Кирочка с Сашей и Кристиной, и вы сами. На что мы все будем жить, если «Zimaletto» потеряем? — А мне плевать, на что вы все будете жить, понятно? — Маргарита Рудольфовна, — я чувствовала онемение на губах, они как будто слушаться переставали. — Чем ребенок может помешать компании? Я не понимаю. — Вы многого не понимаете, деточка, — поджала губы свекровь. Я быстренько ушла в кухню, чтобы не взорваться, только слышу, Марго тихонько говорит Андрею: — Андрюша, ты что, не понимаешь? Пока у вас нет детей, все еще можно переиграть. Поднимет эта странная девочка компанию, и сможешь с ней развестись, женишься на Кирюше, вот тогда и рожайте, сколько хотите. А дети от этой… Я испугалась, что муж сейчас выкинет мать за двери, если не сделает что-нибудь похуже, влетела в гостиную и сама пошла в атаку. Уж пусть лучше я буду плохой невесткой, чем Андрюша с мамой разругается в пух и прах, а потом станет переживать. — Маргарита Рудольфовна, хотите — запомните, хотите — запишите: я буду рожать! И вам придется смириться с тем, что внук у вас будет не породистый, дворняжка внук у вас будет. Захотите — признаете его, не захотите — не признаете. Ни мне, ни ему от этого ни холодно, ни жарко не будет! А его отец будет отцом дворняжки, и мужем дворняжки. И никакие породистые Киры не смогут этого изменить. И вот еще что, не надо через день звонить нам и делать вид, что вашей жизни угрожает опасность. Если мне придется выбирать между вашей жизнью и жизнью моего ребенка, можете не сомневаться, я выберу жизнь сына! Я! Буду! Рожать!