***
Когда она касается во сне моего плеча, приоткрывая рот, я могу точно сказать, что горло жжёт, будто по нему течёт лава. По ночам Белла ложится на меня, зарываясь лицом в волосы. Иногда путается в кудряшках. Джеймс, помню, ты эти кудряшки вообще не любил. По ночам мне нравится трогать её лицо. Кожа бархатная, покрыта пушком, изо рта пахнет мятной зубной пастой, ресницы подрагивают, а дыхание столь умиротворённое, что могло бы задавать ритм сонате. У Беллы ломкие волосы, но мне нравится зарываться ладонью в них и ощущать подушечками пальцев тепло от кожи. Люблю слушать размеренный стук сердца. Он задаёт ритм времени, даёт ему ход. Ничто, кроме неё, не отличает эту ночь от других. На улице уже давно пахнет гнилой травой, свежестью, талой водой. Подснежники пробились под окном дома сквозь чернозём, мелкие камушки и сухие листья, сброшенные деревьями в прошлом году. Ветер зазывной, сильный, холодный и сбивающий с толку, от него у Беллы всегда краснеет нос. В комнате постоянно слышится лёгкий запах цветочных духов с нотками мёда. Запах кондиционера, пыль кружит в пазухах. Джеймс, я так быстро предала то, что между нами было. Всё лето я пыталась смириться. «Виктория покидает США в поисках истинного счастья» — ситком, где люди смеются, когда я убиваю идиотов в подворотнях городов. Краду их одежду, деньги, перестаю стричь волосы, учу наизусть все звёзды, что вижу, в попытках найти тебя. А потом побег. Снова и снова. Города менялись как картинки в калейдоскопе — каждая красочная, но до безумия, и ты не можешь разглядеть ничего, кроме ярких огней, пустых голосов и фейерверков. Иногда я курила, сидя на асфальте около трупа, в надежде, что меня найдут Вольтури и убьют. Иногда я мечтала, что меня всё-таки выследят оборотни и распотрошат на миллион кристаллов на солнце. Я думала сбежать в самое людное место в надежде, что меня хоть там кто-то заметит, мечтала быть увиденной, вот сейчас, да, наконец-то. Быть увиденной. Замеченной. Мне хотелось бы сказать, что этот мир потух. Всему, чему меня учили Анна и Хильда, хотелось соответствовать. Я хотела доверять им, знаешь. Аро убил во мне остатки любви, а ты заставлял натыкаться на то, что я меньше всего желала видеть: опасность, скрытность, преследование жертвами. Я хотела жить в мире с тобой, но оказалась на первой линии баррикад — потерянная и скомканная, словно лист мокрой бумаги. В носу стоит лишь жалкий запах краски, праха, мокрого дерева, крови. Разрушенная комната с миллиардами зеркал, в каждом из отражении которого я видела себя, будто мне снова было одиннадцать. Будто сутенёры снова отведут меня к клиентам. Будто жизнь никогда не будет лучше. По ночам так ярко горят огни уличных фонарей. Лес кажется пустым, но до безумия родным. Словно каждое дерево, проросшее здесь, когда-то вырастило меня, оставило во мне зёрна, напоминающие о настоящих предках. И я даже готова в это верить. Я видела множество смертей за последние полгода. Видела лично Вольтури, хотя зареклась к ним не соваться. — Когда-то ты обещала больше не попадаться мне на глаза. — Я много себе обещала, но, как видишь, нахожусь здесь. Когда-то и ты обещал убить меня. Улыбка на лице Аро всегда заставляла улыбаться в ответ. Иллюзия безопасности, та иллюзия, которую я больше всего люблю. — Быть может, тебе поговорить с Джейн? Знаешь, все эти женские разговоры, — поднятая рука вверх. Тонкая фигурка за его лицом. Джейн стала ещё больше похожа на куклу с нашей последней встречи: миниатюрная, с огромными глазами цвета «бургундского вина». Надо же было такое сказать! — Но сначала позволь, — он протянул ладонь в мою сторону. — Если ты, конечно же, не против. Лёгкий кивок. — Жаль, что подобное случилось с Джеймсом. Наш клан находится в безопасности, и ему нет резона охотиться, но он, несомненно, лучше всех подходил на роль охотника. Интересно, убили ли Каллены ту девчушку? — мимолётный взгляд на Джейн. Её кивок. — Что-то случилось, Аро? — её голос остался неизменным. Тихим, высоким, почти писклявым, но мелодичным. Маленькая приспешница. Когда Аро умрёт, она займёт его место, для этого он её и воспитывает — та идеально подходит на роль послушной дочери. — Джеймс погиб в пылу огня от рук клана Калленов пару месяцев назад. Что думаешь об этом? Нам так жаль, неимоверно, Виктория, — его руки на моих кажутся сухими и ломкими, как догоревшие спички: некогда горячими, пульсирующими, но сейчас холодными, словно камень. — Да, очень жаль. Быть может, ты бы хотела присоединиться к нашему клану? Я ухмыляюсь. — Разве не Аро решает, кто достоин попасть в клан? — улыбка на моём лице заставляет её насупиться. — В любом случае, смерть Хильды дала мне многое осознать. Тогда я не понимала правил. Знала бы — поступила так же, как и вы. — Да, я понял по рукам, насколько изменился твой характер. Девочка выросла. Ты была готова защищать, хотя мечтала долгое время оставаться защищённой. Чистая кошка, — улыбка Аро превращалась в оскал постепенно, и тот, кто не всматривается в его лицо, подумал бы, что это произошло мимолётно. — В любом случае, мы и правда будем рады видеть тебя рядом с нами, Виктория. Твои данные... помогли бы нам в получении информации. — Хотите, чтобы я была вашим шпионом? — этот разговор должен был пройти в баре, а не в храме, честное слово. — Не сказал бы, что это шпионаж, но называй так, как тебе заблагорассудится. Мы тебя ждём, — лёгкий кивок. Это ощущение, Джеймс. Злость? Агрессия? Обида? У меня чешутся руки, горит лицо. Что-то сидит внутри, заставляющее хотеть и плакать, и кричать, и драться. Последний раз я испытывала подобное, сидя на тебе, точнее... на том, что от тебя осталось. Я потеряла, истратила, проебала, что ещё сказать? Какие глаголы подойдут? Слов ещё больше, а смысла не прибавляется. Хочу в холодное озеро; ощущение, будто я снова стала человеком: уверена, моя кожа в зеркале отразится розовой от гнева. Я пришла сюда, чтобы убить. Расквитаться с тем, что было, чтобы жить так, как могу. Эдвард не приедет — он бросил её по дурацким причинам, и никто, кроме оборотней в Ла-Пуш, не остановит меня сейчас. Виктория, пора. Надо сделать это. Сегодня или завтра — потом шанса не будет. Ты пришла за этим. Пришла и осталась. Узнает Аро — мне не жить. Возможно, это самый лучший вариант для суицида, как бы глупо ни звучало. Когда-то давно, когда мы только повстречались, ты нашёл меня в лесу, и твоя уверенность дала мне толчок. Когда-то правила Анны превратились для меня в реальность, стоило лишь познакомиться с тобой. Я мечтала довериться кому-то, кто защитит, но твои животные повадки к преследованию сделали из меня стойкого, сильного, но усталого бойца. Не такой жизни я желала. Знаешь, Белла часто задаёт вопросы. О том, что едят вампиры, как они живут, как работает их тело. Создаётся ощущение, будто она готовится стать им. Иногда мне трудно отвечать — хотелось бы, чтобы молчала. Мне так стыдно. Вся эта волокита — я почти не помню её криков, но почему они прорвали во мне дыру? Почему заставили остаться в ту же секунду? Я знала, что он ушёл. Эдвард не позволил бы себе находиться рядом, уж точно не он. Неотёсанная, нервная, неуклюжая — полная противоположность всей характеристике вампира. Как такое возможно? Их любовь в тот выпускной загорелась живым костром у меня на глазах. Костром, в котором ты сдох, придурок. Мне стыдно, что я осталась, но я до одури на тебя злюсь — как можно было подвергнуть себя такой опасности? Ведь мы, Джеймс, если посудить, тоже противоположности. Ты тот, кто бежит вперёд, напролом, тот, кто всегда найдёт. Я привыкла быть тихой и обходить проблемы, искать то, что мне нужно, в тишине и одиночестве. Уж точно не бежать напролом. И наши отношения казались мне хорошими, безопасными, хоть и были на деле не безопаснее дружбы с Аро. Мне хочется разорвать её дом пополам, перегрызть всю древесину зубами, расколоть все камни во дворе: я хочу испытать ту боль, хочу её понять, хочу осознать, что происходило тогда с тобой, хочу понять, почему же это происходит со мной сейчас, но на теле ни царапины, Джеймс! Ебучее болото, а не комната. Не Белла, а гадюка. Не городок, а сборище дебилов. — Как ты поживаешь сейчас? У тебя есть какие-то планы? Аро сказал, ты убивала много людей после его смерти, — она ведёт себя зачастую как робот, и эмоций на её лице не разглядишь, но левый уголок рта чуть приподнят вверх. Неужели она гордится тем, насколько я могу становиться беспощадной, если прекращаю быть для многих невидимкой? — Пока только планы о мести, но они довольно глупые. А ты же знаешь — глупая жизнь мне не по нраву. Её текучая улыбка напоминает остроту скал. — Да, это верно. Как тебе приходится сейчас без долгожданной защиты? — возможно, это был намеренный укол в само сердце, чтобы заставить его, мертвое, биться в конвульсиях. Чтобы убить последнюю бабочку, летающую там. — Неплохо. Оказывается, в тени властного человека тяжело разглядеть собственные возможности. Кстати об этом. Как тебе живётся с ощущением, что Аро заменил тебе отца? Он хорошо подходит на эту роль? — возможно мне показалось, но на несколько секунд в её глазах промелькнул детский блеск. — Мне нравится. По крайней мере, я люблю быть послушной. По возможности, — последние пару слов она сказала более тихим голосом. — Хорошо, я рада, несмотря на то, что ты попыталась убить мой клан. Кстати... — Я не знаю, где Анна, — слова отчеканены как монета, упавшая на стол ребром с лёгким щелчком. Почему я осталась? Почему не ушла? Та ночь отразилась осколком на сердце — её вопли. Эти крики... Боже. Они так были похожи на мои слёзы, что постоянно текут, а теперь, теперь без них — я так сильно хочу, чтобы она снова заплакала. Насколько это чудовищная мысль? Насколько она чудовищна под таким углом? Насколько угол этой ситуации делает меня чудовищем? — Я и сама в состоянии её найти. — Поэтому ты нам и нужна. — Она точно жива? — Несомненно. Кроме Хильды никто не пострадал. Пострадал? Если смерть можно назвать страданием. — В тебе есть задатки Джеймса, но твой собственный характер... Взращенная в насилии и боли, ты так отчаянно пытаешься сделать этот мир лучше. Однажды женщина, проходящая мимо храма, сказала, что все мы пытаемся сделать этот мир лучше. По мне, так Вольтури, если посмотреть с этого угла, больше похожи на неотёсанных убийц. — Ты не боишься высказывать столь пошлые и резкие аргументы относительно своего клана в присутствии собственного отца? — мы улыбаемся друг другу, сидя в каменном зале. — Мне нравится ощущать себя подростком, в какой-то степени. Так в мир прибавляется красок, — я киваю, соглашаясь с её высказыванием. Каждый из нас пытается найти то, что снова создаст иллюзию жизни. Ненавижу то, как жизнь меняется по щелчку. Мы пережили две мировые войны, множественные ядерные атаки, несколько десятков революций, смотрели, как падает стена в Берлине, как женщин заставляют надеть паранджу, мы помним падение стран и возведение новых, но не помним своих родителей, друзей, какая еда самая любимая, и как вырезать стебельки, чтобы делать маленькие дудочки. Мы помним смерть, которую дарили сами изо рта в рот, помним смерть, забиравшую других людей у нас на глазах, буквально по крупицам высасывая из них то, что люди называют душой. То, что даже вампиры боятся потерять. Мы помним голод, обрекающий людей на каннибализм и бесчувствие, отсутствие сострадания и жалости, а также на самые страшные помыслы по отношению к самому близкому; помним крики детей, когда поджигали их дома и убивали родителей на их глазах; помним газовые камеры, в которые пачками вели людей. Помним горечь пули в собственном теле и раскрошенную, как известь, по лицу, засохшую кровь от окоченевших трупов, что источают смрад и на несколько недель вперед отбивают аппетит. Но мы не помним, какова горечь на вкус, когда слёзы текут ручьём. Боль, как состояние для вампира, довольно избито. Его не существует, не считая тех моментов, когда вампира всё-таки убивает другой вампир. В этот момент, по рассказам других, ты чувствуешь, как звенит в голове, и создаётся ощущение, будто несколько сотен тысяч мошек летают по твоему телу, раздвигая каждую клеточку, в надежде туда протиснуться. Говорят, перед смертью вампир чувствует именно это. Повезёт, если его будут убивать медленно — быть может, он сможет ощутить ту самую боль, за которой так долго охотился. — Думаю, Эдвард скоро к вам придёт. — О! Сынок Карлайла, — она облизывает губы, наклоняя голову вбок. — Давно его не видела. Всё думает о лучшем мире и отсутствии насилия. Жесть, — прыскает со смеху, хихикает себе в ладонь. — Действительно, жесть, — и мне самой становится смешно. — Ладно, так уж и быть, если он придёт, окажем ему радушный приём. Ты замолвила за него словечко, — легкое подмигивание. — Не горю желанием его убивать. Хочу убить ту девчушку, за которой охотился Джеймс. — Так сказать, последнее незавершённое дело? А после на покой? — Покой нам только снится, — и снова лёгкая, тёплая (на этот раз) улыбка на её лице. Мы сидели так несколько часов, пока заходило солнце. Птицы, пролетая, оставляли яркие тени на окнах, а свет всё пытался прорезаться сквозь них, пуская солнечных зайчиков по стенам. Солнце катилось к горизонту как блюдце, такое же полное и горячее. — Значит, мы можем делать с ним всё, что нам заблагорассудится? — Не мне решать. Я же ещё не член клана, — моя ухмылка осветляет её лицо. — Меня радует твой ответ. Хорошо, Аро подумает об этом. — Расскажешь ему о нашем разговоре? — Не подавая руки, — хитрая улыбка на лице Джейн заставляет меня вспомнить, насколько она жива. Её замашки подростка, ребёнка и в то же время бесчувственного взрослого так и дают выход всем непогашенным эмоциям. — Думаю, мне пора отправляться, — приподнимаюсь и бурчу я, рассматривая витражи. Легкий ветерок, и она стоит рядом, даже слишком близко. — Как сможешь закончить со своим делом, приходи. Даже если нет. Всегда буду рада увидеть на пороге слабачку, которая не смогла справиться с собственными демонами, — она хихикает, утягивая в объятия. — Демоны, которые скрываются в кровавых глазах? — Демоны, которые скрываются в глазах бархатного цвета тёмно-красных роз, — она показательно моргает несколько раз, растягивая улыбку. Я киваю, принимая объятия. Этот разговор стоит у меня кислым комком в горле. Отсутствие доверия к людям и вампирам заставляет понять ценность собственной значимости в этом мире. Заставляет осознать, насколько важно проведённое время наедине с собой. В этом мы с Беллой похожи. Ненавижу тебя, Джеймс. Местами ненавижу. За то, что заставил открыться миру, за то, что с твоей смертью исчезла стабильность. За то, что при жизни не особо-то и любил. Я знала, что являлась пешкой, но как же была велика радость от осознания наличия спокойной жизни, если её возможно назвать таковой. Я была рада бежать ночами рядом, обнимать тебя, смотреть в глаза. Ты всегда казался мне открытой книгой — все планы на ладони, — но, как оказалось, такое доверие ты показывал только по отношению ко мне. Это льстило и продолжает льстить. То, насколько я, оказывается, была особенной в твоих глазах. Вернуться бы туда снова... Сейчас, на этом перепутье, у меня впереди множество дорог. Надеюсь, если я выберу одну, она не закроет другие. Джейн с Аро ждут меня в Вольтерре, независимо от того, что было несколько столетий назад. Это радует. Хоть какой-то путь к стабильности. А здесь... Она заставила меня остаться своим криком, хоть я и дала собственное согласие. Стою по другой берег от оборотней, чей запашок разит до дома Свон. Осталась, потому что вижу в ней лепесток. За такое отношение меня убьют, но готова ли я умирать сейчас? Готова ли с той же силой, какая была летом, когда я не видела иных путей, не считая мести? Боюсь, что нет. И этот зверь трепещет во мне, он просит дать ему ещё времени, чтобы вырасти, но у меня нет его, и неизвестно, когда закончатся столь спокойные ночи. — Я знаю, насколько важно для тебя найти Анну. Если бы я потеряла Алека, места себе не находила. Убила бы всех, кроме него. Её спокойный, чарующий тон. Он убаюкивает, хоть и понимаешь, что бьёт параллельно об скалы. — Алек твой близнец. Без близнецов, говорят, не чувствуешь собственной души. — Люди часто говорят то, что становится правдой со временем. Я долго не прислушивалась к их словам, пока не осознала, что и сама когда-то была человеком. Когда-то очень давно. — Никак не могу смириться с тем, что ты всё-таки старше, — устало улыбаюсь. — Я и сама не могу в это поверить. Солнце поднимается над горизонтом. Когда-то, не знав множество таинств, скрытых по миру, я молилась Гелиосу по утрам, чтобы он не ослепил меня. Теперь же, у меня создаётся ощущение, что он наградил меня, выделив блеском. Сделал особенной, видимой. Значимой. Ветки бьются в окно. Будят её, она морщит нос. Кудряшки щекочут ей кожу. — Ты готова к тому, что может стать с этим миром? — она смотрит мне в глаза, и я надеюсь, что это возымеет эффект. — Я готова к тому, что с этим миром стать не может. — Говорят, мир меняется по щелчку пальцев. Интересно, каких масштабов должен быть «щелчок», чтобы вампир пошатнулся? — Возможно, слишком огромным и личным. — В последнее время оборотней разродилось достаточно — боюсь, Алека могут убить на одной из вылазок. — Зачем Вольтури интересоваться подобным? — Друга знаешь хорошо, а врага ещё лучше, правда? — Так люди говорят. — Я тоже в какой-то мере человек. Смотрю на то, как отблески света, проникающие в окно, заставляют мою кожу искриться. Рука будто почти онемела. Её дыхание становится более рваным, как тогда, перед криками, но она лежит на моей груди, так что скоро должна проснуться. — Вы и правда не злитесь на меня? — Виктория, ты же человек, который мало кому доверяет. Я заслужу твоё доверие, несмотря на всё, что было. Аро дал тебе свою руку, он всё видел и считает тебя достойной, — её голос утихает. Постепенно. — Никогда бы не подумала, что смогу прийти к врагам, что всё поменяется в такой легкий и быстрый момент. Будто кто-то щёлкнул пальцами. Вот так, — я сгибаю руку и копирую звук. Джейн улыбается. Этот разговор кажется частью вечности, что неумолимо обрушивается на плечи. — Поверь мне, ты ещё не раз удивишься, как одна мелочь может поменять целый мир. Ёжится. Кожа покрылась мурашками. Я натягиваю одеяло повыше, чтобы Белле не было так холодно. Джеймс, я боюсь спросить у неё о жизни. Боюсь, что это заставит меня остаться на этом поле боя, где всё горит, а люди отчаянно кричат, где оборотни убивают нас день за днём, а Аро убивает меня, ведь позже узнает правду. Я рассказываю ей то, что нельзя. Про то, как вампиры живут. Как я живу. Легче рассказывать про то, как я жила. Если откроюсь, я дам ей последний шанс решать — будто дам в её руки выбор, что со мной делать. Эта мысль вызывает страх. Страшнее спросить, почему её друзей нет в городе. Почему она вечерами сидит дома. Так было всегда или только сейчас? Эти вопросы мучают меня, дергают любопытство как струнки, но, задав их, я себя потеряю. Я останусь тут, прикованная к стене цепью, которую не оборвать. — Как ты? — бурчит она, поднимая голову. Зевает с заспанными глазами. Я легонько киваю. — Сколько времени? — Шесть часов двадцать шесть минут. — Отлично, можно ещё поваляться... — она снова ложится мне на грудь, я чувствую её горячее дыхание у себя на шее. — Откуда этот шрам? — Сестра укусила меня. — Хорошо. В смысле, поняла, — говорит всё тише и тише — голос уже похож на ласки ветра. — Я не жалею о том, что стала вампиром, Белла. Если бы я оказалась в той ситуации снова, то приняла тоже самое решение. — Хорошо. Так приятно смотреть на лучи света. Кажется, будто они греют душу, а вместе с ней и тело. Чарли ещё спит, я слушаю его сердцебиение, и оно размеренное, медленное. Частички пыли, летающие в потоках воздуха и отражающиеся в солнечных лучах, напоминают о вечности этой жизни, которая заключена далеко не в людях, а в ощущениях и природе. Неотъемлемой, вечной природе. — Ты знала, что вампиры не плачут? — Правда? — она приподнимается, сгибая руки в локтях. Я улыбаюсь. — Правда.***
— Будем вечером. Не волнуйся, — прощальный поцелуй в щёку, который горит бабочкой на мёртвой коже. Хлопок двери. Возвращайся поскорее... Ведь день кажется таким долгим без тебя. В последнее время с её присутствием рядом я начала ощущать то, что всегда ощущала рядом с Анной. Поддержку и опору, которые иногда так нужны. Она спрашивала у меня в темноте, хочу ли я хорошей жизни. Достойна ли. Я кивала, рассказывая, как же было без неё тяжело. Как насиловали, били, как приходилось скитаться по улицам ночами, воровать еду и спать в сараях на холодном полу, как мёрзли ноги, как листья путались в волосах. Один её кивок стоил мне шрама и вечной жизни. А теперь она бродит где-то там, одна, и я не в состоянии её найти. В своё время, Джеймс, я помню, как разогревала твой интерес к ней. Знаешь, как найти и убить. Что-то вроде такого. Лишь бы ты просто её нашёл. Помню, ты отнекивался: сама идея найти кого-то, кто тебе не кажется приятным, кого ты никогда не видел лично — глупость. Отказывал мне несколько лет подряд, а я всё болтала и болтала об этом... Мы дрались, когда над городами сгущались тучи. Кусали друг друга за кожу, выгрызая дыры, били до звона в голове, о котором так много говорят. Ты заявлял, что тебе всё равно, а я просила снова и снова найти её, потому что была не в состоянии сделать это сама. Я умею потрясающе прятаться, но искать кого-то — мне не по силам. По крайней мере тогда. Сейчас я стала более востребованной ученицей в глазах других. Как же мне жить так? Надо выбрать хоть какой-то путь, который покажется реальным. Найти хоть какие-то очертания правильности во всём, что происходит. Я точно знаю, что в городке где-то бродят оборотни, но они почему-то не приближаются к этому дому. Знаю, что Каллены покинули город всей семьей, что Эдвард ей не писал, а Элис явно игнорирует. Знаю, что Белла мне важна. В ту ночь, Джеймс. Конечно, я не собираюсь оправдываться, но она могла кричать и плакать, она могла делать то, чего не могла я. Белла ощущала боль каждой клеточкой собственного тела, её буквально швыряло по сторонам, так же, как и меня. Я хотела отомстить за тебя, хотела сказать, как меня все достали, как заебали предавать и уходить, хотела выжечь эти слова у неё на лбу позорным клеймом. Желала разрушить жизнь всего клана только ради тебя, потому что ты был моей опорой. Я и правда тебя любила. Разве не видно, что человек любит, когда делает ради тебя то, что никогда бы не сделал для себя или других? Мне жаль, что так вышло и продолжает выходить. Что вся желчь и горечь из меня вытекают торфяным пятном и растекаются по полу этой комнаты, проникая меж досок. Оккупирую целый дом. Мне жаль, что так вышло, но я не хочу чувствовать себя предательницей. Не хочу ощущать на себе этот тяжкий груз. Я играю по обе стороны, в которых одинаково не мастак. Помню, когда ещё только жила у Марии, Хильды, Хайди и Анны, могла целую неделю смотреть на небо, на закаты и рассветы, так явственно вбивающиеся в горизонт. Ты должен помнить их имена, потому что их продолжаю помнить я. Эти люди были мне важны. Одна из них до сих про там, где-то, потерянная и, надеюсь, не мёртвая. Не сожжённая как ты. Будем вечером, не волнуйся. Будем. Так и вживили в меня ощущение семьи, чтобы потом предать и убить. Странно отрекаться от всего, приходить к её кровати, беспокоиться, хватать из неё последние силы на то, чтобы жить хорошо, а потом обвинять в том, что она меня же и предаст потом. Возможно да, я напоминаю ей Эдварда своей температурой тела, глазами, запахом. Возможно и нет, потому что не веду себя как зажившийся старик, что ждёт смерти в смиренном молчании. Если он так недоволен своей жизнью, мог бы и помереть в руках Вольтури, с него не убудет. День кажется скоротечным, когда проникаешь в собственные мысли и варишься в них, как в котле. Вещи разобраны по полочкам, никакой пыли. Мне кажется, у Беллы какие-то проблемы насчёт порядка и нервозности. Когда она хочет показаться спокойной, то ведёт себя как бесчувственная кукла, на деле мало похожую на спокойного человека. Постоянно ногти грызёт в последнее время. Интересно, что же происходит у неё в жизни? Я ни разу не задавалась этим вопросом и, уж тем более, никогда не озвучивала его вслух. Меня жизнь её не волнует. А вот отсутствие той — это да. В тетрадях пусто, никаких рисунков или карандашных мыслей на полях. В ноутбуке тоже ничего нет, даже файла с сообщениями для Элис. Насколько ей тяжело сейчас? Что я могу сделать в этой ситуации? Брось, Виктория. Ты не защитница. Ты всегда была слаба для того, чтобы хвататься за других, так проснись и сейчас — зачем ей твоя забота? Она всего лишь боится, что ты её убьешь. — Тогда она не была бы столь спокойна в ту ночь, когда проснулась, — мой голос на мгновение отрезвляет и вытягивает из мыслей. Верно. Не была бы спокойной. Что же тогда? Почему меня это так волнует? Быть может потому, что больше заняться, собственно говоря, нечем. Смотреть на белок, что проснулись от спячки и бегают по стволам деревьев. Слушать, как надгрызают край скорлупы зубами. Вот бы это ощущение, да снова в руки. То, что было в полях. Когда боль сочилась из меня ручьём. Тогда и думать было легче, не то, что сейчас. Как и говорила Джейн: «Поверь мне, ты ещё не раз удивишься, как одна мелочь может поменять целый мир».***
Топот. Стук. Звук приглушённого мотора. Скрип от поворачивающихся колёс. Весёлый голос Чарли, хлопок двери. Лязг от, касающихся пола, вёдер. Спокойный голос Беллы, её топот ботинок по полу. Приглушённый смех. — Ты тут? — спрашивает тихо, поворачивая ручку двери. Киваю. Боже, как глупо, она же не видит моего лица. — Угу, — всматриваюсь в тень от её ног сквозь щель. — Как прошёл день? — заходит в комнату в свитере, шаркая носками по коврику. — Всё так же: в вечности. Ты мне лучше расскажи, как прошёл твой день? Она улыбается, стягивая с себя одежду. Я делаю неосознанный вдох, когда вижу родинки у неё на лопатке и выпирающие косточки ложных ребёр. Нет. Только не оно. — Мы приехали на озеро по утру, комары закусали, просто жуть. А ещё много рыбы наловили! Хотя у меня к- — Стой. Придерживаю её бедра руками. Наклоняюсь к плечу. Вдыхаю снова и снова, в надежде, что мне кажется. Джеймс, скажи мне, что это неправда. Приди сюда и скажи это. — Откуда этот запах? — Какой? — От тебя несёт мокрой псиной и тиной. И одежда мокрая. Случилось что-то плохое? Улыбается с виноватой улыбкой. — А... Да мы встретились с Джейком и пошли смотреть берег, а потом я случайно упала в воду! — закидывает руку за голову, чешет затылок. — Ты же знаешь, какая я неуклюжая. — С Джейком? Это кто такой? Она продолжает медленно стягивать с себя одежду. Наклоняется, расстёгивая ширинку, стягивает ближе к носкам мокрые джинсы. — Джейкоб. Мой друг детства. Когда мы были маленькие, часто тусовались вместе. Я не знала, что он приедет, но Чарли сказал, что мне надо развеяться. Поэтому рыбы так мало наловила — сразу же гулять пошли. — И никаких собак? — Никаких. У них нет собак. А что такое? — она поднимает голову и всматривается в мои глаза. Увидь же в них страх. Давай. Заметь этот ужас. Ужас осознания предательства. Боже, только не обмани меня. Мне всё равно на свою жизнь, а тебе всё равно на свою, мы знаем свои тайны и знаем чужие, за которые нас накажут. Меня — оборотни, тебя — Вольтури. Так давай же. Скажи мне это. — Джейкоб оборотень, да? — я говорю тихо, придерживая её влажный свитер в руках. Колючий. Запах столь сильный, что порядком отбивает желание укусить, хоть я и смирилась с ним. Она молчит. Нервно покусывает губы и водит зрачками из стороны в сторону, рассматривая каждый уголок, в принципе, знакомой комнаты, избегая встретиться взглядом со мной. Посмотри на меня. Давай же, Белла. Скажи мне это в лицо. Скажи, что ты всё ему рассказываешь. И про то, что Эдвард вампир, и про то, что в комнате у тебя сижу я. Такая вся опасная подружка мёртвого парня, которого убил твой единственный на свете возлюбленный. А этот парень, Джейкоб, как настоящий друг детства, защитит тебя от этой печали. Ведь он же парень. Да ещё и оборотень. Как не защитить? Скажи это, пожалуйста. Возможно, я жду этого даже больше, чем твоего незнания. Быть может, я к этому готова. Она садится на стул, и мне кажется, что это движение подобно обрушению множества камней. — Оборотни? Как в сказках?... — я сажусь на корточки и держу её за влажные холодные колени. Она кладёт свои руки сверху. Легонько киваю, но молча, всматриваясь во взгляд. Боль, отчаяние, страх. И никакой лжи. — Поэтому он мне рассказывал о легендах, да? Когда-то так я узнала, что Эдвард вампир. А теперь это... — она говорит тихо и хрипло, рассматривая собственные пальцы рук. Гладит мои. Такие холодные, что я даже не чувствую между нами разницы в температуре тела. Хватается ладонью за лоб. — Постоянно что-то скрывают... Лишь бы скрывать и скрывать... Какая к чёрту разница, у кого что за душой, зачем это всё, ведь в этом даже смысла нет... Только врут и врут, — у неё слабеют руки, и джинсы падают на пол. — Ты тоже что-то скрываешь? Милая. — Нет, но хотела бы. — Тоже хотела бы что-то от меня скрывать? — смотрит на меня исступлённо. Хочется обнять. — Да, ведь это будет моей «подушкой безопасности». И никто тогда не предаст, — я улыбаюсь уголками рта, поглаживая её пальцы своими. — Это насколько тяжело должно быть принять правду или пережить что-то дерьмовое, что врать легче? А? — её щёки горят. — Ты злишься на меня за то, что я тебе не вру, но предпочла бы врать? Она кивает. Я улыбаюсь. Глупенькая. — Значит, твоя ложь Чарли о том, что с тобой всё в порядке, — я начинаю загибать пальцы, не разрывая зрительного контакта, — что никаких вампиров не существует и, уж тем более, о том, что твой бывший — вампир, считается нормой? Значит, только ты одна вправе решать за себя и за остальных кому закрываться и от чего? Тебе можно, а мне, например, нельзя? Или Джейкобу нельзя? Прости, милая, но мир так не устроен, ты же знаешь? Она дрожит. Влага скопилась в уголках глаз, и я подула ей слегка на лицо, чтобы успокоить. Кивает легонько, опуская голову. — Знаю. Но так хочется... — Хочется знать всё? — Д-да. — Ты точно будешь знать всё, живя с этой мыслью. Не обязательно допытывать остальных в поисках правды. Ладно? — я беру её лицо в свои руки. Глаза уставшие и покрасневшие, на губах застыла влага от пролитых слёз. Кивает. — Ладно. — Иди сюда. Давай же. Обниму. Она сползает со стула и садится ко мне на колени, зарываясь носом в волосы. Чувствую, как сильнее вдыхает. Стоит обнять её, слегка, и я чувствую, как рёбра трещат. Боюсь сломать, как в детстве порвать любимую игрушку. Я отстраняюсь, чтобы получше рассмотреть её. Маленькие слезинки катятся по лицу. Провожу по ним пальцем — горячие. До безумия. Аккуратно слизываю влагу с подушечек пальцев, улыбаясь, а она краснеет. Какие же длинные ресницы. Ты была бы красивой вампиршей, Белла. И самой красивой моей игрушкой.