***
Бесполезно будет, если я скажу, что она романтичная натура? Ты тоже это знал? По запаху это как-то ощущается? Представляешь, у неё две полки в книжном шкафу занимают романы семьи Бронте. Померли на болоте, зато какая романтика. Тьфу. Первый час после её ухода я лежала под кроватью и смотрела в окно. Возможно (я не могу быть уверена, но всё же), Эдвард чисто теоретически мог быть на моём месте парочку раз. Второй час я сидела на полу уже около кровати, рассматривая паутину в уголке комнаты: между половицами. Птицы щебетали за окном, и я его открыла. Интересно, если я забралась к ней в комнату через окно, то можно предположить, что и Эдвард забирался. Соответственно, он ходил здесь же, сидел на этой кровати, лежал под ней, как и я. Что он ещё мог загадить здесь своим желанным для неё присутствием? На третий час я сдалась. Хотелось дышать (я люблю запах старой бумаги) и расставить книги по местам. Расставляла, заметила пыль, решила её вытереть. Пока вытирала пыль, поняла, что она не разобрала коробки. В одной из коробок нашла постельное бельё и вспомнила, какой Белла была мокрой утром из-за ночных кошмаров. В общем, Джеймс, третий час я провела в уборке. Четвертый час стояла на руках в попытке дотянуться ногами до потолка. Потом я обнюхивала книжки и потресканные обложки журналов. Девочке всего лишь семнадцать лет, а причуды как у старой бабки. Будто переезжать в дом престарелых собралась: в коробке плед, книжки всякие... тоже романтические. Из всех цветов в её комнате не сдох только кактус, я его полила. В письменном столе нашла пару пластинок и вспомнила наше прошлое, когда их только выпустили. Всё по правилам — на одной пластинке одна песня. Двадцатый век догонял девятнадцатый и буквально наступал ему на пятки, а первые звуки были слышны только в самых дорогих местах. Мы любовались друг другом всю ночь, прижимаясь в танце. Эдвард с Беллой танцевали так же на выпускном вечере, помню, у меня промелькнула схожая мысль. Жаль, музыка была современная и не слышался характерный треск, как от костра. Я постирала некоторые её вещи, какие-то из них были жутко грязными, остальная часть просто пропиталась её запахом, и мне было невыносимо тяжело. Пятый час, как ты уже понял, я просидела с тем же открытым окном. Признаюсь, я лучше понимаю Эдварда, когда пытаюсь поставить себя на его место. Такой человек и рядом... Не шучу, он казался мне и кажется неженкой. Мальчик с потухшим взглядом. Научил её такой же гадости, а теперь она равнодушно смотрит, как бабка, на всякого рода вещи. Чудно. От неё и правда вкусно пахнет. Так и веет наваждением, но рука не поднимается. Чем чаще я думаю о её крови, тем быстрее устаю. Сколько сейчас учатся в школе? Где она? Где все? Стулья скрипят, всё скрипит, коленные суставы почему же у неё не скрипят? Интересно, где сейчас Лоран? Сходил ли он к Калленам? Посмеялся ли с моей шутки? Или Ирина уже греет его в объятиях? Захотелось схватить саму себя и сжать. Хоть кто-то. Пусть хоть кто-то. Её тихие шаги для меня как поочерёдное падение камней с обрыва в озеро — создаёт после себя водяной взрыв. Тяжёлые. — Ты не ушла? — говорит она в щель приоткрытой двери, просовывая голову. — Не ушла. Заходит в комнату. Выглядит как старушка, даже плечи склонила. Уселась на стул и растеклась, ослабила кисть руки, и сумка упала на пол. — Было так ску-у-учно и тяжело-о-о... — завопила она. — Физкультура второй парой: баскетбол, который я не люблю; а третьей сразу же была химия, и я чувствовала себя ужасно в этом накрахмаленном халате, который надела на потный спортивный костюм. Я киваю. Ещё и ещё. Она смотрит мне в глаза. Не уверена, что могу сказать хоть что-то, знаю, что не сорвусь, но физически мне может стать больно. Раз она вся потная и такая «неприятно пахнущая», как она говорит, то лучше мне не дышать. — Ты выглядишь как кукла, когда сидишь так и однотипно киваешь. Не то чтобы страшно или неприятно, просто... у тебя ни одна мышца не напряжена в такие моменты, — она склоняется над письменным столом, подставляя локоть под щеку, но потом моментально краснеет и резко отворачивается, стараясь вглядеться в древесину. — Ты убралась в моей комнате?! Киваю. — Зачем? Зачем ты это сделала? — смотрит на меня так исступленно, грозно, а в то же время и устало. В смысле «зачем»? Живёшь в своём свинарнике и выращиваешь в альвеолах чёрную плесень, а сейчас задаёшься такими вопросами. Ей-богу, Белла, ты какой-то отшельник. Она вздыхает. — Тебе не понравилось лежать под грязной кроватью? Киваю. Умная девочка. — Слушай, спасибо тебе большое. Правда. Но не стоило. Тут стояли коробки... Хм... — она касается указательным пальцем нижней губы и слегка облизывает его, водит глазами по уголкам комнаты в поисках. — Ты выкинула их, да? Ладно, не отвечай. Там были важные вещи, ты выкинула их тоже? Улыбаясь, показываю пальцем на левую дверцу шкафа. Её уголки рта тут же приподнимаются в лёгкой улыбке; инстинктивно, сама того не замечая, она вытирает подушечку пальца о джинсы. — Нам надо что-то сделать с тем, что ты не можешь разговаривать. Может, ты будешь писать мне смс-ки? У тебя вообще есть телефон или что-то такое? Впервые думаю о таком. Двадцать первый век поразительно тяжко навалился на мои плечи, не предупреждая о новых технологиях. А спала я всегда на деревьях. Признаться, глупо было называть Беллу отшельником, когда живёт она хотя бы дома. Милая, знала бы ты, где я валялась последние пару месяцев, у тебя сразу отпали бы все вопросы. Я мотаю головой. Она приподнялась со стула, уже более воодушевленно, и плечи её расправились. В поисках чего-то в письменном столе, она снова прикусывает пальцы и заправляет волосы за ушки. — Вот, держи, — она даёт мне телефон в руки. — Ты будешь писать мне сообщения, а я буду тебе говорить. Киваю ещё раз.***
<<Стемнело уже, быть может, я пойду?>> Она насупилась. Сдвинула брови и морщит лоб. Так и чувствую её поникшее настроение. Я двигаю бровями вверх-вниз пару раз в надежде получить быстрый ответ, хотя и так его знаю. Смысла нет выпытывать, но и рассказывать, как я анализирую, тоже не стоит. Мотает головой. Я киваю. Мотает головой снова. <<В чём проблема?>> Она смотрит в телефон, поднимает голову и молча пожимает плечами. Какая-то игра в гляделки и молчанки. Сначала детей воспитывала улица, все бросали камушки, веселились и шумели. Сейчас детей воспитывают с лозунгом: «Лишь бы были потише». Прятки, молчанки — у нас такого не было. Выходил на улицу и мог хоть в другой город пойти: никому не нужен, но в то же время нужен всем. Неразбериха времён. — В том, что я не хочу спать одна, — она опустила голову. Так приятно и щемяще. Мне тоже не прельстила перспектива спать в горах. Слегка улыбаюсь. <<Хорошо. Чем займёмся?>> — Мы можем поболтать о чём-нибудь. Какой период от своего рождения ты считаешь самым лучшим? Смеюсь. Она хочет, чтобы я отправила ей по телефону огромную СМС о том, как переживала времена Энди Уорхола? Сажусь на стул. — Чего смеешься? — она зарывается под одеяло. — Я не смогу напечатать тебе так много о моём любимом времени, — стараюсь говорить медленно и отчетливо, а также громко. — Я считаю, 60-ые года двадцатого века были лучшими. Люди не знали про болезни, война прошла, надрывалась политика, а если и было хреново, то не с нами. Мне тогда вообще на всё было насрать. Люди сидели на амфетамине, который только появился, не спали ночами и вечно куда-то спешили. Ты могла в те времена спокойно выйти из своей квартиры и случайно попасть в толпу, динамично движущуюся в сторону другого квартала. У тебя не хватило бы сил уйти, — я улыбаюсь, вспоминая те времена. — Люди постоянно тусовались? Ты уже была вампиром, получается? — она слегка прикусывает нижнюю губу. — Меня обратили ещё в тридцатых годах шестнадцатого века, — я хихикаю. — Такие старушки уж точно тебе не по зубам, милая. Хотя ты и сама ведёшь себя как полудохлая птичка, вон посмотри, как вещи свои разбросала, еле домой заползла. Она покраснела или мне показалось? — Так вот, я же не рассказала о самой чудесной мелочи! Из-за того, что люди постоянно употребляли, ты мог спокойно выйти на улицу, и тебя никто не спалил бы. Мы искрились, а они думали, что их вставляет, и это мега-супер-пупер-дупер классные блёстки. Словечко с того времени, кстати. Про красные глаза также думали. Мы гуляли по утрам, сидели в парках, где бы мы ни были — нас никто не ловил. Если кто-то и мог заподозрить, то сразу думал, что он под чем-то и кто-то втайне подмешал ему наркоту в еду. Веселые времена. Когда она улыбается, у неё морщится кончик носа. За окном стемнело, ветки стучат о деревянную раму. Такие ночи напоминают о пустых скитаниях, одиночестве, сексе на деревьях, Джеймсе, столетиях ужаса и страха. Стоит только в темноте оказаться, как начинаю думать о подобном. — Белла, ты учишься завтра? — спрашиваю я, не сводя взгляда с окна. Ей-богу, я кого-то там видела в лесу. — Да, завтра четверг, — она снова заправляет волосы за ушки, я слышу, как она причмокивает губами. — Ох, прости, давай открою окно? — взгляд у неё встревоженный, когда я поворачиваюсь. — Давай лучше не открывать. Я потерплю. Она кивает, хотя уже приподнялась, чтобы закрыть его. Теперь снова зарывается в одеяло. Такая свежая. — Расскажешь мне ещё что-нибудь? — раздаётся из-под одеяла. — Я знаю, что ты не хочешь, чтобы я уходила, — на выдохе отвечаю я. — Я тоже не хочу уходить. Но и разговаривать с тобой мне трудно, так что я могу молча подержать тебя или приобнять, чтобы ты уснула. Как тебе такой вариант? Она кивает. Я хватаю её за ступню и поглаживаю, стараясь как можно мягче проводить по коже. Чтобы не оставить синяков, надо представить, что хочешь погладить пушок на лапках паука — он еле виден, но очень важен, и если задеть пушок, то и лапка может сломаться. — Виктория... эм... — я поднимаю голову, сталкиваясь с ней взглядом. — Что? — Обнимать — это когда лежишь рядом... — она опускает голову, поглаживая подушечки пальцев. — Хорошо. Я сажусь на кровать и, слегка повернувшись, опускаюсь на мягкую подушку головой. Отдала бы всё за сон. Человеческий обычный сон по ночам, когда глаза «полны песка», когда «голова не варит», когда «котелок горит». — Я не буду ругаться, если ты не разденешься, учитывая то, что ты отмыла мою комнату. Но тогда её придётся мыть завтра снова, по крайней мере, менять постельное бельё. — Завтра ты займёшься этим сама, — бурчу я себе под нос, разглядывая лампу и потолок. Какие кривоватые узоры... Интересно, они и должны быть такими? Её рука опустилась мне на живот. Как обухом по голове. Когда она коснулась моей кожи, показалось, что в ответ сердце один раз стукнуло ради приличия, ради уведомления, что оно всё-таки умеет волноваться. Я повернула голову в её сторону, а она уже сопела, дыша мне прямо в ушко. С каждой минутой её лицо было всё ближе и ближе, она зарывалась носиком в мои кудряшки. Когда ты живёшь столетиями, время становится так скоротечно. Либо Белла устала настолько, что уснула за пару секунд. Я аккуратно коснулась указательным пальцем её носа, Джеймс, и, ей-богу, моё сердце пропустило удар снова.