Mayhaps, in time / Всему своё время

У Джона перехватило дыхание, когда он увидел тело Сансы. Он провёл дрожащей рукой по лицу, пытаясь прогнать наваждение, увидеть что-то другое, осознать, что он ошибается, что глаза его обманывают, ведь всё это не может быть правдой. Её высокое и стройное тело было более чем прелестно. Оно захватывало дыхание… по разным причинам. Её тонкая шея и округлые плечи казались искажёнными, руки и туловище были усыпаны синяками, хотя прошло уже несколько лун с тех пор, как она сбежала. Жёлто-зелёные очертания сильных пальцев, которые держали её руки и бёдра в беспощадной хватке, угадывались безошибочно, хоть и казались выцветшими. Но были и большие тёмные синяки от ударов кулаками, расцветавшие на её теле, как фиолетовая капуста, которая росла у них в теплице когда-то, и они не давали Джону вдохнуть, наполняя его слепым недоверием и кипящей, возрастающей яростью. На её упругой, полной груди остались порочные следы укусов, тёмно-красные, и Джон физически почувствовал её сопротивление, то, как ей захотелось прикрыть себя, когда она увидела, КАК он рассматривает её тело. Вместо этого она опустила голову и слегка повернулась, чтобы Джон мог рассмотреть синие полосы. Должно быть, он бил её хлыстом во время езды на коне, в ином случае он просто разорвал бы её нежную кожу и сломал бы рёбра. Когда Санса полностью повернулась спиной к нему, молчание нарушил вскрик ужаса, и Джон подавился воздухом, выплёвывая проклятия. "Наши ножи остры" — вот девиз их дома, вспомнил Джон. Ах ты, чёртов ублюдок… Он подполз ближе к краю кровати, чтобы убедиться, что глаза его не обманывают. Бастард порезал её. Он вырезал огромную X на её спине, начиная от лопаток и заканчивая её красивой округлой задницей: грубый, ужасный знак его собственного дома, освежёванный человек, неоднократно высеченный на её теле. На порезы больно было даже смотреть: они были вырезаны острым, как бритва, лезвием. Видимо, он потратил много времени, чтобы сделать всё как можно более точно, наслаждаясь её болью и страхом. Шрамы казались почти свежими, незарубцевавшимися. Он резал там, где их труднее всего будет лечить — каждое её движение растягивало края ран, не давая им зажить. Джон даже не мог себе представить, какую, должно быть, агонию она испытывала каждый раз, когда ложилась в постель. — Санса… — произнёс Джон, едва дыша. У него никогда не было времени оплакать ни лорда Эддарда, который был ему отцом, ни Робба, ни даже Игритт, но в этот момент, когда Санса стояла перед ним, он по-настоящему скорбел. Скорбел по Сансе, скорбел по насильственной смерти её невинности и по насилию над её телом и душой, по утрате ею доверия, счастья и веры во всё хорошее, во всё чистое и красивое, во всё то, что делало её девушкой, которой она была. Той девушки больше нет. Они убили её и оставили эту женщину, украшенную их шрамами, следами их ненависти к тому, что она была мягкой, красивой… и высокородной. К тому, что она была дочерью Эддарда Старка. Джон не мог понять, как кто-то мог желать причинить ей зло, уничтожить её полностью, принести боль и страдания и наблюдать, как она истекает кровью. Почему было просто не убить её, как они сделали с ним? Но она была женщиной, даже не так — девушкой, а значит, её можно было использовать ради её тела и для того, чтобы оставить наследников, чтобы сделать этот кровавый союз законным и иметь право претендовать на её замок и земли. — Мне так жаль… — выдавил Джон снова и задохнулся от слёз. Он пытался встать, но упал на колени перед ней. Пытался дотянуться до неё, прикоснуться к одному из шрамов или к синяку, чтобы утешить её, исцелить, заставить всё это исчезнуть, но он знал, что это невозможно. Слишком поздно. Он опоздал. Санса повернулась к нему, и Джон посмотрел на неё в немой мольбе. — Мне так жаль, Санса… Мне так жаль… Так… Он склонил голову, как кающийся, а она протянула к нему руку и с нежностью отбросила прядь волос, упавшую ему на глаза. Джон обвил её талию руками и притянул к себе, спрятав голову у неё на груди, рыдая, как ребёнок, и продолжая хрипло умолять: — Мне так жаль, Санса… боги… мне так жаль… Джон почувствовал, как её тёплая рука скользнула по его плечам, а затем вернулась к его волосам и соединилась с другой рукой. Она наклонилась к нему и качнула, убаюкивая, позволяя волосам рассыпаться по плечам, укрывая их обоих. Он почувствовал её собственные всхлипы, когда она прильнула щекой к нему. Они держали друг друга в объятиях, связанные страданиями и потерями, которые они должны прочувствовать до конца, чтобы оставить всё это позади. Джон осознал, какая Санса сильная. Сильнее, чем кто бы то ни было. Она сталкивалась с болью и насилием каждый день, зная, что дальше будет только хуже, и выжила. Она выжила и стала сильнее, в то время как многие мужчины ломаются. Джон пробормотал, касаясь губами её кожи: — Ты сильная, Санса. Боги, какая ты сильная… Ты исцелишься и станешь ещё сильнее. Я обещаю тебе. Свет от очага и свечи всё ещё бросал глубокие тени на стены и потолок, но Джон почувствовал, что самая тёмная тень между ними ушла. Он может держать её в объятиях, как сейчас — крепко и нежно, и она тёплая и обнажённая, позволяет обнимать себя без страха и колебаний. Джон отнёс её обратно в кровать, привлёк ближе к себе и долго нежно ласкал её тело, порхая кончиками пальцев над её шрамами и синяками, и она даже не вздрогнула, не отодвинулась, не отвела взгляд. Санса пристально смотрела на него и время от времени притрагивалась к его руке, шее или к лицу. Они обнимали друг друга так крепко, что переплели вместе все конечности, даже сплели пальцы вместе. Санса протянула свою руку и просто рассматривала её в мерцающем свете свечи. Она наконец позволила себе принять ту близость и доверие, которые так хотел разделить с ней Джон. Когда она снова посмотрела ему в глаза, он заговорил: — Санса… — Да? — А ты… показывала мейстеру свои раны? Она скривила рот. — Нет, — вяло ответила Санса. — Ни одна часть меня, кроме той, которая могла подарить ему сыновей, не имела значения. — Ты позволишь мне привести к тебе одного? Не из Болтонов… Мейстера леди Лианны. Он внушает доверие. Я хочу, чтобы ты исцелилась, Санса. Думаю, всё заживёт, если проявить немного заботы… Можно наносить мази и делать повязки на… на… — На шрамы, — закончила она за него. — Да… Они не слишком глубоки и начали бы заживать, если бы не повреждались так часто, — несмело предположил он. Она долго смотрела в одну точку, прежде чем ответить. — У меня будут шрамы до конца моей жизни, Джон. Я знаю это. И я могу только надеяться, что они выглядят не слишком уродливо. — Ты прекрасна, Санса, — настаивал он. — И ничто не сможет изменить это. Ничто… и никто. Она опустила глаза, и Джону показалось, что он увидел румянец на её щеках, но он не был в этом уверен. — А ты показывал мейстеру свои шрамы, Джон? У него похолодело в животе при одной мысли об этом. — Мои шрамы… мои раны… — начал он. — Я был мёртв. И должен был быть мёртв. Ни один мейстер не сможет это исправить, — с горечью ответил он. Санса снова нежно провела рукой по его телу. — У тебя есть свои собственные плохие воспоминания, — заметила она. — Да… Но это уже позади. По крайней мере, мне так кажется. Ведь я ушёл из Ночного Дозора. Хотя многие короли тоже были убиты, — заметил он без тени юмора и повернул голову к Сансе, когда она крепче сжала его в объятиях. — У тебя… У тебя есть плохие воспоминания и о Винтерфелле, — начала она спокойно. — Моя мама… да и я тоже… Мы никогда не относились к тебе с теплом. Должно быть, тебе было больно из-за этого множество раз. — Леди Старк думала, что её муж изменил ей и привёз домой бастарда, чтобы воспитать его как собственного сына, — ответил он спокойно, но не смог сдержать горечи в голосе. — Я ведь уже говорил тебе: нечего прощать. — Ты всегда сидел в самом конце зала. Ты даже не был на празднике в честь приезда короля Роберта… Я ношу её одежду сейчас. Ты хочешь, чтобы я сменила её на другую? Он возвёл глаза к потолку, прежде чем ответить. — Она была твоей матерью. У тебя должны быть её вещи, они тебе подходят. Я знаю, что ты любишь красивую одежду, и я просто хочу, чтобы ты была счастлива, Санса. — Это больше не делает меня счастливой, Джон. Я собираюсь перешить нашу старую одежду: пришью к ней герб нашего дома — белого лютоволка. Он легко поцеловал её в лоб. — Ты законнорожденная Старк. Ты должна носить герб своего отца — серого лютоволка. — Леди должна носить герб своего мужа, — ответила она твёрдо, и Джон знал, что она научилась этому у своей септы. Он был рад, что какая-то часть той девочки всё же осталась. — А королева должна носить герб своего короля. Джон улыбнулся. — Мне нравится, — пробормотал он. — Я хотел бы однажды увидеть тебя, одетую как моя леди и моя королева. Со временем… когда все эти битвы закончатся. Я хотел бы увидеть тебя в великолепном платье. Возможно, даже с короной на голове. Я попрошу серебряных дел мастеров в Белой Гавани сделать для тебя одну. — Короли Зимы носили корону в виде кольца из бронзы с железными мечами, — напомнила ему Санса. — Так говорила старая Нэн. — Да, но у моей королевы будет серебро и мечи из валирийской стали, — похвастался он. Санса затихла и призадумалась. — У нас нет валирийской стали, — сказала она тихо, и Джон понял, что она имеет в виду Лёд. — Ты должен сохранить свой меч. Тебе его поручили. — Хм… — он не мог не согласиться с ней. — Тогда драконье стекло. Серебро и мечи из драконьего стекла, — подытожил он, и Санса рассмеялась — коротко и тихо. Она впервые так сладко и так открыто смеялась над такой мелочью, и сердце Джона затрепетало в ответ на её смех. Это дало ему надежду. Мы можем смеяться вместе, и мы можем любить друг друга. Она исцелится, и мы будем сражаться и править вместе. Возможно, им удастся победить. И если это произойдёт, то они смогут каждый вечер обнимать друг друга вот так, разговаривать и смеяться над всякими глупостями. Со временем они станут близки и у них будут дети. Они будут близки, как лорд Старк и его леди Кейтилин. Зима когда-нибудь закончится. Всему своё время.