Bеsame mucho

POV Андрей Жданов.

      — Андрей Павлович, ну что же вы? — встретила меня Катерина горестным всплеском рук. — И даже мобильный выключили, нельзя же так.       Глаза у нее были заплаканые, а выражение лица таким, что можно было подумать, будто мы сейчас понесли миллионные убытки. Да, в мое отсутствие могло произойти все, что угодно, но ведь не катастрофа же вселенского разлива, так зачем же поднимать бурю в стакане воды? Я даже рассердился на Катюшу за эту панику.       — А что случилось? Я что, не имею права выйти в туалет? Или я обязан давать отчет в каждом своем шаге?       — В туалет? До двух часов дня? — и глаза у нее стали огромными и испуганными. За мое здоровье взволновалась, что ли? — Вы заболели?       — Катенька, да Господь с вами, я пошутил.       — Пошутил? Вы пошутили? А то, что сегодня в десять должен был решаться вопрос с реструктуризацией долга, нас ждал Шнайдеров, а я… Я… Он не принял меня одну! Все, что я смогла, это передать ему наши бумаги, — это тоже шутка? Да?       Катя очень старалась не заплакать, но глаза у нее покраснели, и пару слезинок все же капнуло ей на щеку.       Кровь бросилась в голову. Она еще меня отчитывает! Она — меня! Да кто, черт побери, чей помощник? Я ее или она моя? Кто должен был обеспечить мою явку в банк? Как задницей перед Борщевым крутить, так это она первая, а как напомнить мне, что в десять у нас встреча в банке, и такая важная встреча, так тут она, как воды в рот набрала? Это-таки была катастрофа вселенского разлива!       И я заорал!..       Так, все, стоп! Не нужно мне рассказывать, что я — скотина, я и сам это знаю не хуже вашего. И даже оправдаться мне перед вами нечем, как впрочем, и перед собой. Вот только история не имеет сослагательного наклонения, я уже орал, я уже был не прав, и я уже ничего не могу отыграть назад, как бы я не раскаивался, как бы я не посыпал голову пеплом, и как бы я потом не сожалел о случившемся.       Я кричал так, что задрожали стены, а стекла в окнах задребезжали, предупреждая, что если я не заткнусь, они рассыпятся на мелкие осколки, но мне плевать было на все предупреждения, я орал, и обвинял в случившемся Катюшу. Господи, чего только я не орал, в каких смертных грехах не обвинял свою помощницу. Она съеживалась под моим криком, мелко дрожала и даже слова в свое оправдание не могла произнести, так начали постукивать ее зубы, хорошо хоть брекетами зафиксированные, иначе бы разлетелись.       — Ты чего орешь так, что у Машки на ресепшене застежка от бюстгальтера лопнула, со звуком взорвавшегося тротила, и Потапкин уже поднял всю службу охраны в ружье? — в кабинет ворвался Малиновский, он мгновенно оценил ситуацию, махнул Катеньке головой, чтобы она скрылась в своем чулане. Она и скрылась, как будто только разрешения и ждала. — Чего орешь, идиот? Ты должен ухаживать, а не горлопанить, — шепнул мне Ромка все еще на веселой ноте, но видно вовремя понял, что мне не до шуток. — Палыч, ты чего? Может тебе виски принести? Ты ж хотел.       — Сам залейся своим виски по уши. Нужно было дать мне виски, когда я просил, а не утаскивать меня в «Отцы и Дети».       — Что-то случилось?       — Что-то? Да нам пипец! А все ты со своими фантазиями, да Катерина, свет, Валерьевна! — рыкнул я, что было силы.       И в то же мгновение горько об этом пожалел, потому как дверь распахнулась без стука, а на пороге сияя голливудской улыбкой и глядя на мир холодными, как лед, глазами возникла Кира. Ладно бы возникла молча, ладно бы не молчала, а просто попыталась разобраться в ситуации, так нет! Ну, как же, станет ли она во что-то вникать, если красная тряпка уже помаячила перед носом, а арена для корриды открыта? Зачем? Она же слышала, что я зол на Катюшу, значит, можно и выступление проповедницы, и публичное осуждение еретиков, и чтение приговора исполнить, и дров для аутодафе в костер инквизиции подложить!       — Теперь ты видишь, что я была права? — так, словно зная, о чем идет речь, без «здрасьте» и «доброе утро», начала вещание моя невеста.       — Кирочка, ты о чем? — сладко, пока я закипал, хотя казалось бы, что дальше некуда, спросил Ромка.       — Я о Пушкаревой! — мило повернула голову в сторону Малиновского Кира и улыбнулась еще шире, хотя и здесь, казалось бы, дальше некуда. — Сколько раз я всем говорила, что ее давно пора уволить? А? — тут она царственно посмотрела на меня. — Но меня же никто не слушает! Никто! И ты, Андрей, в том числе. А я между прочим, не только начальник отдела, я еще и акционер, я еще и твоя невеста, а значит, в самом скором будущем жена президента «Zimaletto»!       Это было хорошо! Нет, это было даже замечательно, это было так нелепо, смешно, театрально и так плохо сыграно, что я неожиданно для себя успокоился. Я вдруг понял, что больше не злюсь. Ни на кого. Ни на Катю, на Киру, ни даже на себя. Ну, не будет реструктуризации долга, значит, Катенька придумает что-то другое, на то она и гений! А не придумает, так придется всем на Совете Директоров рассказать про наши аферы, получить заслуженные люли и отправиться в Тартарары, виски пока еще исправно наливают в каждом баре.       Зато с Кирюшей я сейчас выясню все отношения, да и с Катериной тоже. И не нужно будет больше играть ни на большой, ни на малой сцене, не нужно будет терпеть ни скандал номер один, ни скандал номер два, не нужно будет устраивать нелепый роман с Пушкаревой.       Я не знаю, как называется орган, предупреждающий об опасности, может это и не орган вовсе, а какая-нибудь интуиция, только у Ромки «это самое» было развито гипертрофированно, он всегда успевал смыться за долю секунды до настоящей бури. Вот и сейчас Малиновский только что стоял рядом со мной, фьють, и его уже нет, поминай, как звали.       — О чем ты, Кирочка? За что я должен уволить Катюшу? — не менее сладко чем Малина, спросил я.       — Как за что? Я слышала, как ты на нее кричал! — бум! Граблями-то да по собственному лбу! Аяяй, Кира Юрьевна, как не осторожно.       — Ты все не правильно поняла, милая. Если я и кричал, то только от восторга за проделанную Катенькой работу! Она такой кредит нам пробила, что я не мог…       — Ты все выдумал, я слышала, как ты кричал Ромке: «А все ты со своими фантазиями, да Катерина, свет, Валерьевна»!       — Все правильно, Роман предположил, что нам могут дать кредит, а Катенька его выбила. Так что ни о каком увольнении речи не может и быть. Наоборот, я собираюсь сегодня же, прямо сейчас исправить вопиющую несправедливость, которую я совершил, идя у тебя на поводу.       — Ты это о чем?       — О том, что Клочкова получает зарплату в три раза большую, чем Катерина, а это не просто несправедливо, но и порочно. Людей нужно поощрять за реальную хорошую работу, а не за кумовство. Правильно, милая?       — Ты издеваешься? Мало того, что по компании ползает летучая мышь, отпугивая своим видом само понятие красоты, мало того, что это чучело покрывает все твои похождения со всеми модельками, мало того, что она меня вчера оскорбила, так ты хочешь еще и унизить Викторию? — бум, снова грабли в лоб.       — Чем может унизить Вику прибавление зарплаты Катюше? — искренне удивился я. — Я же не у Клочковой деньги забирать буду, а из фонда заработной платы.       — Ты их уравняешь! Неужели не понятно, что это унизительно? — бум. Ну вот и заветная шишка!       — Что ты сказала? — точка невозврата была пройдена. — Знаешь, а ты права. Ты абсолютно права, это унизительно для Катюши получать за свою работу столько же, сколько получает твоя подружка за ничегонеделание! Так что я прибавлю ей побольше, чтобы не унижать сравнением с Викусей.       — Ты не сделаешь этого!       — И кто мне запретит?       — Я!       — А по какому праву?       — Я уже все тебе объясняла про свои права.       — И ты ошибалась. Зарплата, как и штатное расписание находятся, только в одних руках, в руках президента. Так что извини, ничего ты мне запретить не сможешь.       — Андрей! — в холодных глазах появились слезинки, а может, льдинки, пойди разбери. — Я против, понимаешь? Я против повышения зарплаты Пушкаревой. И закончим об этом.       — Конечно, дорогая, закончим, но зарплату я все равно подниму.       — Не поднимешь! Она мне вчера нахамила!       — Поставь ее в угол. Мы вроде уже закончили этот разговор. Это все?       — Нет, не все, — как-то даже не прокричала, а провизжала Кирюша. Начинался скандал номер один. — Где ты вчера был? Я звонила тебе весь вечер, а ты не брал трубку.       — Не брал, значит не мог или не хотел, — совершенно индифферентно сказал я.       Я даже сам удивился, что говорил так спокойно, будто о вещах само собой разумеющихся. Кирюша поначалу даже о скандале забыла, только заморгала и начала ловить воздух ртом, но потом ничего, опомнилась, видно не поняла еще, что все в наших отношениях переменилось.       — И ты так спокойно заявляешь мне об этом?       — А как я должен тебе об этом заявлять? Со слезой в голосе или с петлей на шее?       — Нет, но… — замолчала в растерянности, но нутро взяло свое. А зря. — Ты! Как ты смеешь? Вместо того, чтобы приехать ко мне еще вчера, извиниться за свое поведение, извиниться за Пушкареву, извиниться за…       — Все, Кирюша, забудь, — сбил я в полете самозаводящуюся истерику.       — О чем?       — Об извинениях.       — В смысле?       — В самом прямом! Никогда больше я не буду перед тобой извиняться не понятно за что, лишь бы было тихо. Никогда больше ты не заставишь меня сказать тебе «прости», если я вины своей не чувствую.       — Как это? А ты не чувствуешь? Ты что? Ты извинялся просто так?       — Да. Тебе же неважно было за что, тебе важно было услышать, что я виновен, и что прошу у тебя прощения. Я тебе это и давал. Но я был неправ, ты — это ты! Дай палец, откусишь руку. Вначале извинения, потом клятвы, что я так больше не буду… И плевать, что я понятия не имею, что я там буду или не буду, главное, заставить согрешить!       — Ты о чем?       — Как это о чем? Ты что, ты не знаешь, что клясться, это грех? — усмехнулся я. — И больше я грешить не собираюсь, я больше не стану давать никаких клятв, если сам, слышишь, Кирочка, сам не сочту это необходимым.       Удивительно, но я совсем не раздражался, я словно расставлял все точки над «i» в наших дальнейших отношениях, расставлял так, как было запланировано с самого начала, до того, как Кира перешла все возможные границы.       — Ты меня совсем не любишь, Андрей! — больше для опровержения постулата, чем для того, что бы услышать правду, воскликнула невеста.       — Не люблю, и ты это прекрасно знаешь.       — Но ты же клялся, ты же… Я же… Ты… — Кира заплакала. Не так как всегда, на публику, а искренне, по-человечески. Мне даже жалко ее стало. Хорошо, что я уже понял, к чему эта жалость может нас привести.       — Да, Кирочка, я сделал большую глупость, пошел по пути наименьшего сопротивления. Мы ведь сразу решили, что у нас с тобой будет за брак, правда? Это была сделка, только сделка, больше ничего. А потом ты решила нарушить условия сделки, а я не нашел в себе сил противостоять твоему натиску и я, слышишь, я в этом виновен.       — И что же теперь будет?       — А теперь мы возвращаем статус-кво на момент сделки. Или расстаемся. Решать тебе.       — Но я же любл…       — Значит, расстаемся.       — Нет! Погоди! Дай мне время подумать.       — Хорошо, подумай. Но я больше не потерплю ни проверок, ни слежек, ни незаконного пересечения границ. А теперь дай мне поработать, пожалуйста.       Так начался новый этап в наших отношениях с Кирой…       Я еще немного постоял, подумал, потом подошел к двери чулана, постучал, услышал тихое: — «Войдите». И вошел.       Так началась для меня Катенька…