POV Андрей Жданов.
Катя посмотрела на меня с такой жалостью, что мне даже не по себе стало. Странная девочка, говорит, что жалеет Киру, а сама на меня с жалостью смотрит. Как тут ее поймешь? — Как же вы не понимаете, Андрей Павлович, что женщина, которая ночует под дверью на коврике, так унижает себя обыском в квартире жениха, и все равно мечтает выйти за него замуж, она… Она вызывает чувство острой жалости. И вас мне тоже очень жалко, потому что вы не любите Киру, вы ее даже не уважаете, и все равно женитесь на ней. — сказала моя помощница очень грустно, но горячо, а затем про себя прибавила: — Нет уж, лучше я всю жизнь буду одна, чем такой брак. — Катерина, вам не кажется, что вы суете нос туда, куда вас не звали, — не зло, но все же довольно сухо сказал я. Она попала в самую болевую точку, и это было ужасно неприятно. — Вы сами просили, и даже настаивали, чтобы я сказала, почему мне так жалко Киру Юрьевну. Но вы правы, я должна была промолчать и не лезть, куда меня никто не звал. Извините. Повисла неловкая пауза, каждый склонился к своей тарелке, о чем было дальше говорить, как уйти от этой щекотливой темы, я понятия не имел. Но, кажется, у Пушкаревой здесь был свой ангел-хранитель, который решил во что бы-то ни стало сделать ее вечер приятным и беззаботным. — Катюша! — к столику подошел Михаил. — Комплимент от… — Шеф-повара! — просияла Пушкаева. — Не угадала, комплимент от меня. Я сам приготовил для вас «сroquembouche»* — «Сroquembouche»? Мишенька, да когда ты только успел? — О, как, «Мишенька», и не больше, и не меньше. — Пока вы ужинали, наслаждались джазом и беседовали. Но это еще не все комплименты от меня. Внимательно слушай кому и что будут петь. Вon appétit, Андрей Павлович. — Спасибо, я не люблю сладкого, — пробурчал я. Этот Борщев меня почему-то ужасно раздражал. — Значит, Катюше больше достанется, — премило улыбнулся он, обнажая белоснежные зубы. Саксофонист на маленькой, словно игрушечной эстраде взял первые ноты, зал, как по мановению волшебной палочки, преобразился, посетители даже еду отодвинули и повернулись с невысокому смуглому довольно молодому саксофонисту. И тут случилось неожиданное, Михаил подошел к эстраде, взял микрофон, на долю секунды прикрыл глаза и запел:Besame, Besame mucho. Como si fuera esta noche La ultima vez. Besame, besame mucho. Que tengo miedo a perderte Perderte despues.
Он пел и шел к нашему столику, Катины щеки, всегда такие серые и землистые, заполыхали ярким жаром, а глаза засияли так, что куда-то пропали и ее нелепые очки, и брекеты, и мышиные серенькие косички, передо мной, как в проявителе, появилась милая, застенчивая и в то же время страстная, темпераментная, влюбленная то ли в музыку, то ли в певца девушка. Я даже подумать не успел, что делаю, как выпалил: — Катенька, давайте потанцуем. — С вами? — глаза ее расширились. — А вы умеете? — Я постараюсь, давайте, по крайней мере, попробуем. — Давайте. Черт возьми, даже сейчас, спустя почти четыре месяца, я не могу осознать, что же тогда произошло. Я хорошо понимаю, что пригласил ее, чтобы не дать возможности ей потанцевать с этим самым Мишенькой, уж больно далеко это «Целуй меня крепче», могло увести Катерину от меня, причем увести вместе с «Zimaletto». Какая разница, как зовут соперника, Николай ли, Михаил ли? Можно подумать, что Борщеву мне будет гораздо приятнее подарить компанию, чем Зорькину. Фиг им, а не борщ на заре в моем президентском кабинете, я и сам отведать его там не дурак. Тут все понятно, не правда ли? А вот то, что случилось, когда я обнял Катю за талию и повел, я не понял и по сей день. Ну, во-первых, и это, пожалуй, самое удивительное, мне не только не было стыдно, за внешний вид Кати, а я как бы даже гордился тем, что увел ее из-под носа такого презентабельного соперника. Во-вторых, я действительно перестал видеть, как она выглядит и танцевал с удовольствием, тем более, что двигалась Катюша прекрасно. А в-третьих, обняв девушку и прижав ее к себе… я почему-то очень заволновался и даже завелся, вот танец и получился живым, жарким, по-южно американски с полной отдачей страстным. Вот этого-то я и не могу понять до сих пор. Ну, не нравилась она мне тогда, как женщина, даже, как партнерша по танцу, она совершенно была мне не нужна. Да, танцевать я любил и умел, но у меня к тому времени уже была своя, профессиональная партнерша — Кира, проведшая все свое детство в балетном классе. Иногда на показах, если моя невеста устраивала какой-нибудь скандал, я, чтобы заткнуть ее или сгладить неприятное впечатление у публики от только что увиденной ссоры, вытаскивал невесту на середину демонстрационного зала, и мы танцевали. Всегда красиво, всегда отрепетировано и никогда… страстно. А тут… Сам не понимаю, что происходило. Завелся так, что на последних аккордах музыки даже не соображая, что я делаю, я прижался губами, к Катиным губам. Это нельзя было назвать поцелуем, никак нельзя, ну, разве что братским, но Пушкарева вспыхнула, оттолкнула меня, при этом испуганно посмотрев в сторону Михаила, который как раз в этот момент говорил в микрофон, что он посвятил эту песню самой умной, самой доброй и вообще самой-самой девушке. Говорил так завуалированно и витиевато, что фиг его знает, кому он пел панегирик, своей ли помощнице, своей ли подруге, а может, своей… возлюбленной? — Что вы делаете? Зачем? — Катя вот-вот готова была заплакать, схватила свое пальтишко и бросилась к выходу из «Jazz-кафе» так, как будто повторился ее вчерашний кошмар с Ромкой. Я даже растерялся. Ну, ничего ведь похожего на вчерашнее грубое приставание Малиновского и близко не было. А это касание губами… ну, так песня такая. О, Господи, эта девчонка своей непредсказуемостью и выбрыками сорвет крышу любому, но тем она и интересна. Ведь не просто так Михаил смотрел на меня сейчас хмуро, грозно подходя к столику. — Что случилось? — ничуть не скрывая готовности немедленно дать отпор «обидчику» Катеньки, спросил он. — Ничего не случилось. И вообще, какое ваше дело? Ваше дело комплиментами клиентов задабривать. — А вот хамить не надо… Впрочем, если вам так легче пережить полный провал, то милости прошу, — он неожиданно рассмеялся, и это было куда как неприятнее его сжатых кулаков. — Счет, пожалуйста, — ледяным тоном потребовал я. — Все уже оплачено, вы ничего не должны. — Я привык за себя платить сам. — Понимаю, обидно, когда тебя ужинает женщина. Если хочешь, можешь заплатить за себя, — он сделал жест рукой, к нам тут же подошел метрдотель, — Принеси, пожалуйста счет, — показал один палец и кивнул на меня головой. Меня это взбесило, я что за Катю не могу заплатить? Что за барско-холуйские замашки у этого поваренка, что за манера демонстрировать, что он тут хозяин? Да, хозяин своему кабаку, но никак не мне, и никак не моей помощнице. — Принеси-ка, любезный, полный счет. — Я не беру денег, за угощение гостей, — поджал губы Борщев. — А я всегда сам плачу за женщин, которых приглашаю, — полез в бутылку и я, — впрочем, могу расплатиться чаевыми, — я достал двести долларов и небрежно бросил их на столик. — Сам-то понимаешь, что сейчас сделал? — губы у Михаила побелели. — Катя тебе не девка, чтобы ты со своего барского плеча швырял за нее деньги, как за девицу легкого поведения, которую сейчас повезешь ночевать, раз поужинал ее. Забери деньги. К нам аккуратно приближались два охранника, и мне стало смешно. — Храбрый, под такой защитой? Да? — Думай, что хочешь. Возьми деньги и пошел вон. Я не позволю тебе унижать Катерину. — Да пошел ты сам куда подальше. Я развернулся и хотел уже идти к выходу, но с двух сторон меня схватили под руки словно стальными клещами. Ну и амбалов завел себе этот Борщев. Я попытался вывернуться, но у меня ничего не получилось и поваренок, сам забрав деньги со стола, вложил мне их во внутренний карман пиджака, после чего, меня слегка подтолкнули к выходу. — Не вздумай отыгрываться на Катюше. Это не по-мужски и не по-людски, а работа ее всегда ждет, так что… — он еще посмел похлопать меня по спине, засранец. — Так что не лезь не в свое дело, тебя это не касается, — рявкнул я, но никакой уверенности, что он это услышал у меня не было. Оставить последнее слово за Михаилом я никак не мог и, проходя мимо саксофониста, положил деньги ему в карман. — Спасибо за вашу игру, — пробормотал я и поспешил к выходной двери. Музыкант почтительно кивнул мне головой, это меня слегка успокоило, и на улицу я вышел уже почти в благодушном настроении, которое сразу же куда-то улетучилось, как только я заметил, что Кати нигде нет. Исчезла, не дожидаясь ни меня, ни моего тремпа. И куда она теперь поехала за утешением от второго насильника за два дня? «К Зорькину, куда же еще», — шепнул мне внутренний голос. Вот тебе и серая мышка. Прямо-таки не невзрачная секретарша, а роковая женщина! Кажется, я тоже, как и Ромка, начинал ее побаиваться… Первым делом нужно было выяснить, что Катя добралась до дома без приключений, но сколько я не пытался дозвониться до нее, я все время натыкался на металлический голос: «Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети». Да черт ее побери, не хочет разговаривать — не надо, но почему я, вместо того, чтобы ехать к себе и отдыхать, должен волноваться за то, как добралась до дома моя секретарша? И я уже был готов проверить ее благополучное возвращение опытным путем, но к счастью, вовремя сообразил, что кроме мобильного телефона, у Катерины есть еще и домашний. И слава Богу, что к нему подошла именно она, а не ее ненормальный папенька, от которого можно было наслушаться всего, чего угодно. — Алло! — Катерина Валерьевна, — строго и официально начал я, — почему у вас выключен мобильный? По условиям контракта вы должны быть в зоне доступа постоянно. Мало ли зачем вы мне можете понадобиться. — Андрей Павлович, — сразу растерялась она. — Мой мобильный разрядился, вы же знаете, что я не могла зарядить его ни ночью, ни сегодня днем, подзарядка была дома, а я… — Ладно, Бог с ней, с вашей подзарядкой, скажите лучше, как вы добрались домой? — Спасибо, все нормально, я доехала на автобусе. — А может, вы объясните, почему сбежали? Чем я вас так обидел, что вы бросились от меня, как от прокаженного? Мы всего лишь танцевали, это было завершением танца, я совсем не хотел вас обидеть, понимаете, Катя? Совсем. — Понимаю. — Так что, мир? — Я с вами, Андрей Павлович, и не ссорилась. — Так мир? — Мир! Только никогда так больше не делайте. Никогда! — как-то уж чересчур грозно ответила Пушкарева. — Хорошо, — усмехнулся я. Во дает! Да что она о себе вообразила? Что все вокруг спят и видят, как бы слиться в экстазе с брекетами? А может, не вообразила? Может так и есть? Занятная девчонка…