25.03.17, суббота, день
Яркая вспышка ослепила, грохот заставил зажмуриться ещё сильнее, я вывернула руль влево до упора. Машина качнулась на пригорке и накренилась вбок. Последнее, что помню перед потерей сознания — собственный крик... …громкий, противный звук заполняет голову, разгоняя тьму… Очнулась. Ох, голова! Я же лежу лбом на клаксоне! Попыталась отодвинуться и немедленно свалилась вбок. А точнее, вниз — через полуразбитое лобовое стекло увидела, что машина лежит на боку с моей стороны. Я повисла в воздухе, пристёгнутая ремнём. Повернула голову, но этого придурка рядом не оказалось. Наверное, выпал при падении? На удивление, ничего себе не сломала. Саднят только ушибленные лоб, нос, щека и локти, да голова гудела от грохота. Что это, кстати? Однажды слышала похожий — в детстве, когда слишком близко подошла к фейерверкам. Но кому пришло в голову запускать огни днём, вне города? Расстегнула ремень, выскользнула из его пут, перевернулась и встала ногами на дверную панель. Это заняло целую минуту, но в итоге справилась. Левая дверь, ставшая теперь люком в потолке, закрыта — солдат точно вывалился из окна. Ох... мутит от тошноты и жажды, хочется чего-нибудь очень холодного. Когда, спустя две попытки открыть дверь, выбралась наружу, то чуть не упала от сильной дрожи по всему телу. Стало тяжело дышать, меня вновь затошнило, но в желудке уже пусто — ведь свой вчерашний ужин оставила ещё в том кровавом отеле. Но всё-таки пришлось упасть на колени и закашлялась. Ещё один позыв, и я плююсь омерзительной жёлтой слизью. Дрожь перешла в судорогу, стало максимально гадко и мерзко. Не смогла себя удержать и вскоре упала на бок и заплакала. Мне страшно. И плохо. И опять страшно. Очень хочется домой, в Осаку. Хочется проехаться на велосипеде по Синсэкаю, поздороваться с лавочниками, вновь увидеть Цутэнкаку, свою школу, додзё, всё это! Очень хочется обнять папу. Хочу, хочу, хочу это всё назад! Хочу домой! Воспоминания этого утра вперемешку мелькают в моей больной голове… Лежала так, тихо завывая и плача, минут пять. Удивительно, но пережитый ужас утихал с каждой каплей, упавшей на уже тёплую землю. Может, не так уж и неправы те девушки, которые чуть что — сразу плачут?.. Так, а ну-ка соберись! Прекрати реветь, давай-давай, поднимайся! Не сдаваться! Вот, вот — отлично! Через силу, через «не могу» я смогла сесть и вытереть лицо. Ушибы болели, но ничего — и не такое бывало, я не Казама Аска, если развалюсь от пары царапин! Так, а где этот придурок? И сколько сейчас времени? Телефон не включился. Ах, да, забыла же зарядить! Посмотрела вверх. Солнце почти в зените, значит уже должен быть полдень. Вот это да, вот я и выспалась, чёрт! Повсюду вокруг комьями разбросана земля, впереди, за холмами изрытой почвы, поднимаются чёрные столбы дыма. Едва могу дышать, всюду страшная вонь — кислый, химический, щекочущий ноздри запах усиливается с каждым сделанным шагом. Я прошла уже довольно далеко, где-то километр, прежде чем услышала громкий шорох неподалёку. Сначала подумала, что он звучит только у меня в голове, даже потрясла ей, но звук не пропал. Шорох то прерывался, то повторялся, дополняясь хриплым рыком и возгласами на незнакомом языке. Слова звучат дико, но голос, который произносит их, кажется ещё более диким. Спустя полминуты подошла к ближайшему земляному холму. Корни растений вывернуты наружу и обожжены. Земля горячая и чёрная от прошедшего здесь пламени. Вскарабкалась на вершину холма, звуки идут прямо за оттуда. — Эй, ты! Какого… — но слова застряли в моём горле. На самом дне этого кратера, а это именно кратер, на коленях стоит этот… этот… кошмар. Солдат роет землю вручную, двигая конечностями, как робот. Рядом и под ним лежат трупы солдат, одетых так же, как он. Трупы целые или разорванные в клочья. Солдат закапывает их голыми руками, закатав рукава до локтей. Жуткая картина сопровождается именно его хриплым дыханием и возгласами: — Souka… souka… souka… blya… Сначала подумала, будто он говорит на японском: возгласы звучат, как слово «понятно…». Чёрт, что же он тут понял?! Что вообще происходит, где остальные солдаты?! С каждой секундой он копал всё медленнее и медленнее, но ни разу, пока в оцепенении смотрела на этот кошмар, солдат не остановился отдохнуть. Его сиплые вздохи прерывались кашлем, иногда он начинал задыхаться, но продолжал рыть и что-то говорить. Никто так и не пришёл, казалось, что на всём этом изнутри воронками поле мы остались только вдвоём. И от этой мысли почему-то холодеет в груди, я вновь оцепенела от доселе незнакомого ужаса. Наконец, солдат закончил своё страшное дело. Он упал на колени и начал бить кулаками по рыхлой земле, всё время повторяя: — Nyet! NYET! SOUKA, NYET! Крики превратились в дикий, нечленораздельный скулёж и рычание, солдат начал кататься по земле, будто он горит. Испачканное в земле ружьё лежит рядом, на склоне кратера. Во время очередного переворота солдат увидел меня: с перекошенной рожей он рванулся вперёд, протянув руки со скрюченными окровавленными пальцами ко мне. Инстинктивно отшатнулась, но и он соскользнул вниз. Солдат сразу же начал подниматься рывками вверх. Земля сползала потоком, ещё крепче накрывая мертвых. Вокруг нет ничего, чем можно оттолкнуть чудище не упав! Вновь взглянула на ружьё — единственный предмет рядом. Времени на раздумья не было, схватилась за ствол обеими руками. Когда этот ненормальный вскарабкался ближе, я толкнула его ружьём вниз и прокричала: — Стой! Не подходи! Перепачканное землёй лицо стало очень страшным: изо рта течёт кровь вместе с пеной, глаза безумные — белки сплошь покрыты красноватыми трещинками лопнувших сосудов. Внезапно он прекратил карабкаться, но тут же ухватился за своё ружьё. От неожиданности я разжала пальцы. Солдат, вопреки ожиданию, не выстрелил: он развернул ружьё и протянул мне, со словами: — Тут надо закончить, — и состроил гримасу, в которой я едва узнала улыбку. Отдёрнула руку. Кошмар, который считала закончившимся, только набирает обороты. Теперь, после всей этой катастрофы, после того, как я чуть не сошла с ума, после этой жуткой бойни, после… словом — после всего этого солдат хочет, чтобы я его убила?! — Я не могу. Если бы взгляд мог испепелять, я бы давно стала кучкой пепла. — Почему?! — он хотел закричать, но получился только тихий хрип. — Я не умею, — ответила честно. Наверное, у всех есть свой предел, после которого не остаётся ничего — ни эмоций, ни сил, ни желания жить. Вот и у этого придурка наступил предел: его глаза закатились, солдат завалился назад и упал головой вниз, на дно кратера. Вслед за ним полетело ружьё. Честное слово, в тот момент больше всего хотелось повторить, упасть без сознания. Не получилось. Я полезла вниз. ***25.03.17, суббота, поздний день
Пробуждение лёгкое, будто я очнулся по подъёму. И память никуда не делась. Вроде бы… …взрыв ослепил, я инстинктивно закрыл глаза рукой. Но этой же рукой я держался за поручень. Толчок снизу, и я вываливаюсь из машины. Инерция тащит меня по плохонькому асфальту, я едва успеваю сгруппироваться. Но это уже не важно, я забываю обо всём и несусь вперёд, вперёд, вперёд! В лицо дыхнул нестерпимый жар… Дальше не помню. Ничего не помню. Открываю чешущиеся глаза. Небо без единого облачка, но слева торчит насупленное лицо этой дуры. Глаза злые, губы сжаты, половина лица в уже проявляющихся мелких синяках. Надеюсь, это не я так...? — На что уставилась? — не узнаю собственного голоса, вместо него слышу какой-то алкогольный хрип. — Ни на что, — она кивнула назад: — Я вытащила тебя из той дыры. Горло болит страшно, даже вдох и выдох проходят мучительной волной. Очень хочется пить, выдернул из подсумка фляжку и присосался к горлышку, пока не выдул половину содержимого. — Какой дыры? — приподнялся на локтях. — Из той, do-aho! — последнее, наверное, было ругательством. — Да-да, ты тоже иди на хуй… — сказал на русском и сел. Во рту заскрипел песок, я выплюнул немного почвы, размоченной слюной. Хотел было вытереть рот, но вовремя посмотрел на руки: рыхлая земля и кровь. Уже запеклась, сколько же времени лежал без сознания? Посмотрел на часы: без пятнадцати четыре. Ох, ебать меня! Где я вообще?! — И долго ты будешь сидеть?! — спросила она. Не вставая, обернулся к ней: руки-в-боки, ноги на ширине плеч, наклон вперёд, голова чуть на бок, глаза злые. Стоял бы сзади — обязательно дал бы пинка. — Ещё раз спрашиваю — на что уставилась? У меня вместо лица — задница? Она явно обалдела от такого вопроса, а потом нервно улыбнулась и ответила: — Да, немного похоже на это. Я тоже удивился. Провёл тыльной стороной ладони по лицу: грязная от земли и крови рука стала ещё и мокрой от пота. Царапина на щеке заставила скривиться: заражения ещё не хватает! Девчонка, тем временем, хихикнула и хлопнулась задницей на землю. Потом начался дикий хохот и битьё руками по земле — либо она совсем крышей поехала, либо шок и контузия просто ещё не прошли. Встал и потянулся к ней, чтобы как следует встряхнуть или даже, при надобности, дать пощёчину, но резкий импульс в голове заставил застыть на месте. С нарастающей болью, перед глазами возникла картинка: я увидел горящую землю и трупы, множество трупов в нашем камуфляже. Импульс был резким и прошёл так же мгновенно, как появился. Упал обратно на колени и попытался продышаться. Ох, блядь, да как же это так?! Я что… что… один?.. …нет-нет, стоп-стоп-стоп, не может быть… …это моя вина, это моя вина, этомоявина… …Так, отставить панику! Ну-ка, лови! Удар получился хорошим, челюсть лязгнула громко. Хотел дать пощёчину этой дуре, а получил сам, молодец. Ивлев, соберись, да ёб твою! Ещё пощёчина, хорошо пошло! И ещё! На пятом леще что-то хрустнуло в шее, и я понял, что пора завязывать. Японка продолжала хохотать и бить руками землю, не обращая на меня никакого внимания. Картина «Два дебила»: один себя бьёт, другая пар об землю спускает. Видел бы это Васенко, то… …горящий железнодорожный переход с моими бойцами со скрежетом сполз вниз, прямо на пути… Блядь! Опять это видение, голова готова просто взорваться! Так, стоп, не до этого сейчас, не до этого… А до чего? Где я вообще? Место выглядит почти знакомым — холмы вывернутой взрывами земли… ну да. Последнее место боя. Твою-то мать. Девушка перестала смеяться и посмотрела на меня. Посмотрел на неё в ответ. Взгляд пустой, у меня, наверное, такой же. Вот так и сидим, переглядываясь из пустоты в пустоту. — Чего тебе? — сил на что-то большее нет, да и горло болит нещадно. Как-то резко стало всё равно. Реально, похуй: даже сдохнуть неинтересно. — Я домой хочу, — ответ простой как два пальца. Но он идеален. — Я тоже. *** — Куда мы идём? — солдат гонит вперёд без остановки битый час. Задыхаюсь от усталости, пот заливает глаза, а он всё прёт и прёт, долбанный железный человек! Надо же, три часа лежал себе на земле едва живой, а теперь скачет как конь! — Дом, — ответил солдат едва слышно. Наверное, ему больно говорить после предыдущих воплей. Мы прошли уже километра три или четыре, почти бегом. Поля сменились холмами, поросшими лесом. По пути мы подошли к маленькому озеру, и мне удалось наконец-то умыться и хоть немного попить воды. Он тоже смыл грязь с лица и рук, промыл глаза и прополоскал рот, но пить или постоять-отдышаться отказался. Потом мы опять спустились в поля и опять поднялись в холмы. Солнце, стоявшее недавно в зените, уже двигалось на запад, пока незаметно, не быстро. Похоже, что солдат просто бежит от страшного для себя места. Не могу обвинить его в трусости, но… — А по-моему, мы просто идём вперёд! — остановилась, не в силах идти дальше. Солдат обернулся с тем же страшным выражением лица: налитые кровью глаза и яростный оскал. Уже третий раз, пока идём! — Есть идеи лучше?! И вот опять — выражение лица становится нормальным, вся ярость как будто растворяется в пустоте. Он переспросил, но уже деловитым тоном: — Есть идеи лучше? — Да, например, отдохнуть хотя бы секунду! Как это… Как же это на английском… А, точно: — Привал! Он удивленно оглянулся и посмотрел на меня с сомнением: — Прямо здесь? Ну, склон холма, покрытый лесом, ну и что? Я бы даже в вулкане присела отдохнуть — лишь бы отдохнуть! — Да! — села на корень дерева, совсем не заботясь о чистоте штанов. Я и так уже грязная, как заводской двор. — Ладно, пять минут у нас есть, — солдат тоже сел и снял с плеча ружьё. Сразу напряглась, но он быстрыми движениями разделил ружьё на несколько деталей, а потом достал откуда-то длинный металлический штырь и колбочку. Солдат делал это с невероятной быстротой, что-то вычищая внутри ружья щёточкой на этом штыре. Всё это заняло у него от силы две минуты. Потом он так же быстро собрал ружьё обратно и положил себе на колени, пустым взглядом широко открытых глаз уставившись куда-то вперёд. Как робот, выполнивший задачу. Понемногу пришла в себя — за этой беготней вперёд, неизвестно куда, мысли об утреннем кошмаре уходили далеко. А на первый план выходят более подходящие вопросы: «Куда мы вообще спешим?», например. — Куда мы вообще спешим? — почему бы и нет, всё равно надо как-то поговорить, а то мы так до моря будем непрерывно топать. Солдат оторвался от созерцания чего-то далёкого и непонимающе посмотрел на меня. — Как куда?.. — до него, похоже, начинает доходить. — А где мы? — Так куда ты меня торопишь, если сам не знаешь, где ты?! — невероятно, этот кретин побил все рекорды в рейтинге кретинов! — Ну… — солдат выглядит так, будто изо всех сил пытался собраться с мыслями. — Мы ведь домой шли. — А ты хоть знаешь, где мой дом? — нет, это невозможно, какой же он тупой! — Нет, — он отрицательно покачал головой. — Я… Я не знаю… Я даже не знаю, как тебя зовут. *** Она прикрыла глаза рукой. Злись-злись, будешь возникать — башку откручу, сука… Так, стоп, Ивлев, отставить. Ты и более дебиловатых гражданских видел, соберись, вспомни Сирию. Эта коротышка и рядом не стоит с тем сопляком с гранатой в Меядине… Ха, и правда — Коротышка, мне едва до плеча достаёт. — Так как же тебя зовут? — сначала надо наладить контакт, этому ещё на срочных курсах в Хмеймиме учили. Она убрала руку и посмотрела на меня… с жалостью?! — На что уставилась, ты, бля?! — взвился, как ракета в небо, будет ещё эта срань меня жалеть?! Ох… Да что это со мной? — Извини, — сел и попытался успокоиться. Получилось быстро. — Kazama, — а, что? А, это она говорит: — Меня зовут Казама. — Хорошо, — я встал и подошёл поближе. Коротышка вскочила и сжала кулаки. Понятно, ни шагу дальше. Руки держать раскрытыми, выше пояса не поднимать… — Меня зовут Михаил Ивлев. Ста… То есть штаб-сержант* Михаил Ивлев. Вооружённые силы Российской Федерации. — Как-как? — Казама переспросила со странным любопытством на лице. — Ивлев. Михаил, — повторил, а потом ещё раз повторил по слогам: — Ив-лев. Ми-ха-ил. — Иурь… Иурьэу… Михайру… Ибурибу Михайру! — выдала она. Я едва сдержал рвущийся наружу хохот. Да, так моё имя даже арабы не коверкали. Она никак не могла произнести звук «л». Но вместо злости вновь накатил смешок: — Просто Миша. Так будет проще нам обоим. — Мии-шаа… — Казама повторила ещё пару раз, прежде чем кивнула и улыбнулась. Хотя тут же насупилась и отвела взгляд. Улыбнулся в ответ, как по учебнику, но новый импульс заставил скривиться. Ничего отчётливого я не увидел. Пока я пытался прийти в себя, она подошла на два шага ближе. — Ты в порядке? — ни грамма сочувствия в голосе. Да, мне оно и не нужно. Даже наоборот. Соберись, соберись, Ивлев. — Да, в порядке, — отнял руки от головы и взял фляжку с пояса. Помогло, немного полил на лицо. Царапина противно защипала, зато пришёл в себя. — Ты права, Казама, нам нужно немного прояснить ситуацию, присядь, — указал рукой на поваленный ствол дерева напротив. — Для начала, расскажи, что ты делала в этом поезде? — Нет, это ты мне расскажи! — она насупилась и ткнула пальцем в мою сторону. Привычка это у неё, что ли? — Как ты там сказал? Вооружённые силы кого? — Российской Федерации. — Ого, — от удивления Коротышка даже отпрянула. — Так ты что, русский?! — Нет, древний грек, — тупой вопрос вызвал вспышку ярости, которую я едва смог перевести в скабрёзность. — Конечно, я русский. Она встала, подошла ко мне и оглядела с головы до ног. Как проктолог пациента, и Коротышка это поняла. По моему лицу, без сомнений. — Насмотрелась? Я на медведя похож? — вопрос вызвал улыбку, отлично сработано, Ивлев. — Нет, я знаю, что русские не медведи, — какое достижение, возьми с полки пирожок. — И всё-таки — что вы делаете в Японии? — Мы — уже ничего, — сухо ответил я. Вопрос вызвал новую вспышку в памяти: наполовину сожженное лицо старшего лейтенанта Зимовца из первого взвода. Вот и картина стала целой. Встряхнул головой, наваждение прошло. Казама присела напротив. — Кроме меня российских солдат в Японии больше нет. — Как это? — не поняла она. — А те солдаты, которых ты… ano… anonee… — Казама отвела взгляд в сторону, не решаясь сказать. А может, просто не зная нужного слова по-английски. — Похоронил. Я похоронил их всех, — перед глазами опять пролетела вспышка: тащу за руки по земле чей-то труп. Или половину трупа, точно: я вижу покрытые почерневшей землёй кишки, выпадающие из-под разорванного взрывом бронежилета. Долбанные наваждения! Постучал кулаком по голове. Помогло, но Коротышка рванулась вперёд и схватила за руку: — Прекрати! Ты поломаешь себя! — Отпусти, — сказал это как можно более спокойно. Ну, попытался. — Не бей себя! Это плохо! — Ты говоришь, как маленькая девочка, — сказал я и попытался отдёрнуть руку. Не получилось, «девочка» оказалась неожиданно сильной. Она резко покраснела и смущённо ответила: — Я не так хорошо знаю английский, чтобы говорить, как ты. Но, всё равно, не бей себя! — Хорошо, — сдался я. — Не буду. Когда всё успокоилось, и Казама вновь села, она повторила вопрос. Кстати, говорит она вполне понятно, гораздо лучше того станционного кондуктора или как-его-там. Акцент, конечно, есть, но мне удаётся понимать практически всё, что она говорит, а значение непонятных слов улавливаю из контекста. — Нас направили сюда как миротворцев. Чушь собачья, конечно же. Ни черта не знаю, почему нас сюда направили. Но явно не как миротворцев. Однако гражданской девушке это знать совершенно не обязательно. — Значит, мы были правы! — она хлопнула кулаком по раскрытой ладони и кивнула. — «Мы» — это кто? — Я и мои одноклассники, — непринуждённо пояснила Коротышка, но этот ответ перевёл меня на новую степень ужаса. #Штаб-сержант — наиболее адекватный аналог российскому воинскому званию «старший сержант». *** — А что в этом такого? — реакция этого Миши была странной. Как будто сказала ему что-то страшное. — Я думал, что ты турист или что-то в этом роде. Но теперь… — он яростно почесал макушку. — Что мне с тобой делать, школьница? — Как что? Мы же домой собирались идти! — чёрт, как с ним тяжело общаться, даже когда солдат вроде бы успокоился. — А где твой дом? — солдат достал из кармана на странной жилетке какой-то прибор. — В Осаке. Я вообще-то на школьную экскурсию поехала сюда. — Сюда? — спросил Миша, не отрывая взгляд от прибора, на котором он постоянно нажимал какие-то кнопки. — Ну, на Кюсю, я имела в виду. Подальше от войны, — о, кстати, вот и вопрос созрел: — А разве вас, миротворцев, не должны были отправить в Канто? — А это ещё где? — солдат хмуро посмотрел на меня. — Как это где? — какой глупый вопрос. — В Японии, конечно! — Да я понял, что не в Монголии! — он опять озлобленно зарычал, да сколько можно! — Это центральная часть Японии, где находится Токио, — холодно ответила, решив общаться с этим психом как можно реже. О, точно ведь, Рэйджи*! — Теперь понятно, — он улыбнулся, попытавшись изобразить благодарность. Вот же переменчивое настроение, да что с ним такое? — А ты сам откуда? Ну, кроме того, что ты из России? Он на секунду замер, задумавшись, а потом ответил: — Не могу тебе сказать. — Почему? Он опять задумался, на этот раз подольше, а потом почесал нос и ответил, тщательно выговаривая слова: — Устав ООН запрещает миротворцу распространять личную информацию, — Миша сказал это с очень серьёзным видом, а потом пояснил: — Это опасно для него, так как это может услышать террорист и навредить миротворцу. — Но тут же никого нет! — для убедительности я оглянулась. В лесу очень тихо, даже птиц почти не слышно. — Всё равно, — он покачал головой. — Какая тебе разница, Казама? Я из России, значит, я из России. И мне тоже надо… добраться домой. Наверное… Не уверен точно… — на этих словах на него опять накатило бешенство. Миша обхватил голову руками и опять прошипел те странные русско-японские слова: — Souka, souka, souka! Очень странный парень. Или эти русские все такие? Внезапно солдат махнул рукой, подзывая: — Казама, ещё раз, как называется твой город? Опасливо посмотрела на него, но подошла. — Осака, префектура Осака, регион Кансай. Солдат посмотрел на меня скептически и сказал: — А теперь то же самое, но по-английски. — Ой, извини, — действительно, я что-то забылась. Повторила на нужном языке, и Рэйджи вновь углубился в изучение своего прибора, который вблизи оказался небольшим простеньким GPS-навигатором. — Ага, нашёл… — он потыкал пальцем по экрану и показал мне. Карта и правда показывает Осаку, но привычные названия написаны на каком-то незнакомом языке — буквы и слова похожи на ромадзи, но есть и совершенно незнакомые. Наверное, это и есть русский язык? — Ну, картинку узнаю, а текст прочитать не могу, — честно сказала я. — Хорошо, сейчас померяю расстояние… — ответил он и опять обратился к прибору. Спустя пару секунд Миша тихо присвистнул и поднял голову. На его лице появилось удивление и некоторая нерешительность: — Мы довольно далеко от твоего дома. — Ну да, я же сюда на каникулы ехала, — напомнила я. Ой, точно, а как же ребята?! — Ты не видел, что случилось с моим поездом?! — Да, он поехал дальше, и, судя по скорости, локомотив был в порядке. А что? — Нет, ничего. Похоже, других вариантов, кроме как вернуться домой у меня нет. Но надо ещё понять как это сделать и связаться с Наджикой-сэнсеем, обязательно! Чёрт, если хоть кто-нибудь из ребят пострадал… — У тебя позвонить есть? По выражению лица лицу поняла, что сказала глупость. Ну да, откуда у иностранного солдата телефон с японской SIM-картой?! Это всё от нервов, от нервов… — Есть идеи, как добраться отсюда до Осаки? — спросил он. — А разве тебе не надо в Россию? Зачем тебе в Осаку? Солдат нервно передёрнул плечами: — Устав ООН говорит о том, что миротворец должен охранять гражданских ценой своей жизни, и прочая чепуха, но… — Прочая что? — не поняла последнего слова. — Чепуха, — закипая, повторил он и пояснил: — Бесполезная и глупая вещь, иначе говоря. — Это не чепуха! Это ваша работа, разве не так?! — не может быть, чтобы все миротворцы так наплевательски относились к своей работе. — Это так, — лицо солдата опять исказилось в яростной гримасе, но голос остался ровным. — Я хочу сказать, что на практике имеется в виду, что миротворцы должны помогать гражданским добраться до безопасного места. Твой дом, Осака — безопасное место? — Ну да, — согласно кивнула. На самом деле нет, конечно, но там в любом случае лучше, чем здесь. — Кроме того, Осака — морской порт, значит, оттуда я… ну… — В Японии практически все прибрежные города — морские порты, — наставительно произнесла я. Миша впервые искренне улыбнулся за всё время нашего неприятного знакомства: — А вот это очень хорошо. Значит, покину тебя ещё раньше — как только посажу на поезд. #Рэйджи — японское ругательство, которое так и переводится: «псих». Вероятнее всего, заимствованное в японский язык слово «Rage». *** — Теперь давай подумаем, как нам добраться до нужного места: тебе до Осаки, мне до любого подходящего порта. Тут есть какие-нибудь большие города или что-то в этом роде? — Да, Фукуока и Китакюсю, — ответила Казама. Пощелкал кнопками приёмоиндикатора и нашёл искомые города. Оба они в тридцати или около того километрах от нас, однако Фукуока — чуть ближе. — Но нам лучше идти в Китакюсю, — продолжила она. — Там нас высадили из синкансэна, и мы поехали дальше через этот город. — Синкансэн — это поезд такой, да? — предположил я. — Да, откуда ты знаешь? — наивно спросила Коротышка. — Головой подумал. Девушка надулась, поняв колкость. — Да, а ещё там есть порт, — продолжил я. — Хорошо, хорошо… Так, Казама, доставай из сумки всё, что у тебя есть, и клади на землю. — Зачем?! — запротестовала девчонка, сложив руки на груди и отодвинувшись. — А вдруг у тебя есть в рюкзаке машина? — но бородатую шутку про дамские сумочки она не поняла, поэтому, преодолев ещё одну волну ярости, я объяснил: — Перед любым походом или путешествием нужно проверить свои вещи, чтобы не тащить лишнего. Ты, кстати, на каникулы собралась с этим маленьким рюкзаком? — Нет, — девушка нахмурилась. — У меня был ещё этот… как его… а, чемодан, но я его оставила в поезде. — Тем быстрее будет процесс, — ответил, пока снимал со спины рюкзак и доставал оттуда полотно плащ-палатки. Расстелив её на относительно ровном участке земли, вывернул на полотно всё, что лежит в рюкзаке. Перебирал образовавшуюся кучу вслух — это помогает ни о чём не забыть в процессе: — Так, сухпай, ещё сухпай, патроны, блок сигарет, сумка-несессер, — говорил на русском, поэтому Коротышка могла понять назначение предмета только из его внешнего вида. — Теперь ещё патроны, фонарик, мультитул, сменное бельё и носки, опять сигареты и, собственно, плащ-палатка. Всё нужное, ничего выкидывать не буду. То, что на мне, в разгрузке, не считал. Казама смотрит на это богатство с интересом, хотя наверняка не представляет назначения и половины предметов. Освободил ей место на плащ-палатке и махнул рукой: — Давай. — Нет, — сказала она и немного покраснела. — Там… э… личные вещи. — Меня не интересует твоя косметика, если ты об этом. Доставай из сумки то, что не относится к «личным вещам»! — ярость лезет наружу, едва… могу… себя контролировать. Девушка поспешно стала выкладывать на свободный угол вещи. Телефон, зарядное устройство, рулон ватных тампонов и бинты двух видов: по одному мотку эластичного и обычного. — Ты спортсменка? Инструкция военной полиции в Сирии, зазубренная наизусть каждым из нас, предписывает расслабить гражданского вопросами о бытовой жизни. Не получилось, девушка только напряглась. Точнее, глубоко задумалась: — В некотором роде, — ответила Казама после минутного размышления и вернулась к раскладыванию вещей из рюкзака. Бутылка воды, которую она тут же открыла и выпила половину. Короткие шорты, лента белого цвета, зубная щётка с пастой, чёрная футболка с принтом каких-то иероглифов и пижамные, очевидно, штаны. Иначе, зачем им быть украшенными медвежатами с цветочками? — Всё, больше там ничего нет, — сказала девушка, посмотрев в глаза взглядом, не терпящим возражений. — Точно? Осталась только женская чепуха? — давай-давай, смотри в глаза сколько влезет, я с арабскими смертниками в гляделки играл. — Точно, — ещё секунду и Коротышка бы меня ударила. Попыталась бы, точнее. — Отлично, лишних вещей не вижу, собираем рюкзаки обратно, — я запустил руку под бронежилет и ощупал берет. На месте, а где моя каска? — Куда ты дела мою каску? — А что это? — Казама отвлеклась от собирания вещей и посмотрела с недоумением. От этого взгляда я опять задрожал. — Я не поняла слова! — Шлем, который я надел на твою голову, на нём ещё были очки, большие, похожие на горнолыжные, — попытался объяснить как можно доходчивее. — Шлем с меня упал, когда ты перебросил через забор, — ответила девушка, вернувшись к сборам. — Я оставила его в Иидзуке. *** Какая же истеричка! Подумаешь, какую-то «каску» потеряла, чего так орать?! Ещё и на непонятном языке, но по общей интонации, мимике и жестам понятно, что кричит он далеко не признание в любви! В первую секунду застыла, не в силах ответить: ругань звучит удивительно гармонично, складно, солдат даже рифмовал какие-то слова. Но тут я очнулась, и тоже в долгу не осталась: высказала всё, что думаю — о нём, о ситуации, о его внешнем виде, поведении и даже об этой долбанной поездке на Кюсю! Разумеется, на японском языке, потому что моих знаний английского не хватило бы и на то, чтобы начать. Долго кричать друг на друга не получилось: у меня закончились ругательства, и я уже собиралась хорошенько надрать солдату задницу, но и у Рэйджи кончилось дыхание: он захрипел, схватился за горло и упал на землю. У него изо рта пошла кровь, Рэйджи начал громко кашлять. С места не двинулась ни на шаг — от этого сумасшедшего можно ожидать всего. Но, похоже, ему действительно нехорошо. Но как же плохо мне… Навалилась усталость, ноги вновь стали ватными, опять затошнило, и заболела голова. Никакие внутренние усилия не смогли привести в чувство, я лишь могу держаться на ногах. Наконец, Рэйджи откашлялся. Вновь взял странную металлическую бутылку, обёрнутую камуфляжной тканью, и отпил воды, но сразу выплюнул. Повесил бутылку обратно, встал, отряхнулся. А потом резко подошёл вплотную, присел на одно колено, взял за руку и проникновенно посмотрел в глаза. — Казама, — он говорит так быстро и тихо, что едва его понимаю, — мне нужна твоя помощь. Ты хочешь вернуться домой. Я хочу, чтобы ты вернулась домой. Я знаю, как спасать людей от войны. Я спасал раньше беззащитных людей от чистого и абсолютного зла. Я могу помочь тебе, я хочу помочь тебе. Едва слушая, неотрывно смотрю на руки, сжимающие мою ладонь. У Рэйджи очень грубая, потемневшая от загара и грязи кожа. А может, это не грязь, может, это следы машинного масла? Неряшливо остриженные ногти ярко выделяются на этом фоне. Костяшки пальцев сбиты, на некоторых видна запёкшаяся кровь. –…но мне нужна твоя помощь, — его громкий голос и слово «помощь» приводят в чувство. — Мне нужно, чтобы ты делала всё, что я говорю, отвечала на вопросы быстро и понятно. И тогда мы выберемся из этого кошмара, — Миша улыбнулся, почти искренне. Уголки губ, плохо вытертые от крови, едва приподнялись. — Я обещаю. — Хорошо, — слова за меня говорил кто-то другой, они звучали как со стороны, из-за спины. — Я обещаю. — Тогда первый вопрос, — Миша встал с колена и отпустил мою руку. — Сколько у тебя с собой осталось денег? *** — Десять тысяч йен, — ответила Коротышка после того, как пересчитала содержимое кошелька. Считать там было особо нечего — в кошельке лежит только одна купюра. — Сколько это в долларах? — уточнил вопрос. — Я не помню курса, но обратный билет на поезд я точно не куплю. — Ответ хороший, но плохой, — и пока Казама с задумчивым видом пыталась перевести эту фразу, я тоже задумался: До Осаки пятьсот километров. Пешком идти затрахаемся, да и Япония не Эш-Шам, то бишь не пустыня сирийская. Надо раздобыть транспорт и добраться хотя бы до этого Китакюсю, а там видно будет. Деньги найдутся, они всегда находятся. Сколько живу на белом свете, деньги всегда сами идут в руки… — Выдвигаемся, — сказал я и пошёл вперёд, к вершине холма. — Куда? — Вперёд и без вопросов, — ответил не оборачиваясь. — Мы идём в Китакюсю, по пути попробуем найти транспорт. Мы обогнули вершину и начали осторожно спускаться вниз, в очередное поле. Слева — другой холм, а справа — гражданские здания, жилые дома. Туда мне соваться не стоит, грохот боя наверняка слышали и здесь. На середине спуска в лицо прилетел солнечный луч. Прикрыл глаза рукой, но луч быстро пропал. Далеко впереди показались ровные ряды каких-то разноцветных точек. Остановился, присел на колено и махнул Казаме рукой. Странное имя. Хотя о японских именах я не имею никакого представления, а значит — имя вполне нормальное. Мою фамилию она вообще не может произнести. Казама остановилась и спросила: — Что? — Одну секунду… — сказал, доставая бинокль из бокового чехла. Шестикратное увеличение позволило рассмотреть эти ряды более чётко. Увидел что-то вроде стоянки автомобилей, самых разных — легковые, маленькие грузовые, увидел даже парочку самосвалов. Просто стоят машины, окружённые забором, в котором всего один шлагбаум и будка охранника. Этого самого шлагбаума охранника, да-да. — Казама, что это? — передал бинокль и дал целеуказание: — Транспорт, впереди, где-то в километре отсюда. — Это автомобили, — ответила она после минутного осмотра, повернув линзы бинокля мне в лицо. — Очевидно, что не дирижабль, — опять, сука, опять, держи себя в руках, боец! — Почему машины там стоят? Это японский паркинг? — Нет, — она отняла бинокль от глаз. — Эти машины не нужны своим бывшим… ano… — Владельцам? — Да, верно, и они продают их сюда, чтобы машины потом были проданы в другие страны. — Так вот откуда девяносто процентов этого мусора приезжает к нам в Россию! — У нас плохие машины? — искренне удивилась Казама. — Да, чинить нашими инструментами тяжело, — встал, забрал бинокль и положил обратно в чехол. — Может, это инструменты у вас плохие? — это было сказано язвительно. — Верно, мне будет сложно починить японский внедорожник женскими колготками и банкой от консервов. Двинули! — Чем тебе…?! — но я уже набирал скорость, и конец вопроса потонул в потоке свежего лесного воздуха. Поле и дорогу мы пересекли быстро, и вскоре заняли новую позицию — в пролеске почти у самого забора стоянки. Сначала осмотрел его на предмет дыр и прорех, но нет, забор идеально ровный. Странно, пришлось напрячь пару раз глаза — всё время чудилась какая-то рябь и неправильность в форме. Я даже протёр глаза, но картинка не изменилась. Меня нагнала Коротышка. Запыхавшись, она пару секунд восстанавливала дыхание, а потом опять упёрла руки в боки и завопила: — Что ты собрался делать?! — Сядь и затк… — так, спокойно, не надо знакомить девочку с матерщиной. — Не надо так громко. Я всего лишь хочу взять здесь машину. — «Взять» — значит «украсть», я правильно перевела? — угрожающие нотки в голосе девчонки совсем не понравились. — Ты уже украл тот грузовик с выбитыми стёклами, тебе мало?! — У меня есть идея лучше, вариант номер два: сажусь к тебе на шею, и ты бежишь прямо до Китакюсю, — слова сопровождал жестами, чтобы до девчонки точно дошло. — Ещё проще говоря, мы идём пешком. Тридцать километров, да. Мне подходят оба варианта, хотя второй нравится даже больше! — Это лучше, чем воровать! — заявила она, но не очень уверенно: видать, представила картину в лицах. — То-то я смотрю — у тебя ноги дрожат, наверное, потому, что ты прямо жаждешь пройти эти тридцать километров! Это сработало. Коротышка вообще выглядит не лучшим образом — побитая, исцарапанная и просто уставшая, девушка вызывает жалость. На которой я и попытался сыграть: — Послушай, я сам не хочу что-либо воровать. Особенно во время миротворческой миссии. Но нам нужен транспорт, — в конце чуть-чуть придавил: — Я не собираюсь тебя тащить на себе, пока есть хотя бы одна целая нога. Казама дулась ещё три минуты, сопровождая это междометиями на японском и гневными жестами. Наконец она сжала кулаки и вновь разжала их, признавая правоту: — Но только обещай, что ты вернёшь обратно! — Есть идея лучше — я куплю эту машину. То есть куплю машину потом, когда мы раздобудем деньги в городе. — Как мы их… ano… раздобудем?! Тоже своруем?! — Я решу этот вопрос, а теперь помолчи и дай придумать, как забрать машину! Придумалось быстро: охранник крепко спит в будке. Отлично, значит операция «Открыть шлагбаум» пройдёт быстро. Сказал Казаме оставаться на месте и побежал вперёд. Скрытно перебраться через забор получилось легко — практика и ещё раз практика. Долго выбирать не пришлось, я решил взять «Мазду MPV», самую близкую к выезду машину, копий которой по дорогам Приморья катается великое множество. Мне без разницы, на чём ездить, а запас бензина тут должен быть. Обязательно, не таскать же их все время на тягачах? На машине даже висят номера, наверное, не успели снять. В будке сторожа ключи развешены на стене за его спиной. Тихо открыл дверь и вошёл внутрь. Сторож и не шелохнулся: совсем старика на работу взяли, небось, ещё «банзай» орал в году этак сорок третьем. Долго не мог найти ключи от «Мазды», зрение отказывалось фокусироваться, пока я не протёр глаза пару раз. Наконец-то нашёл, теперь надо поднять шлагбаум. Подошёл к приборной панели — а вот и неудача: шлагбаум поднимается только ключом, а тот наверняка у деда в кармане. Шмонать* тела я умею только мёртвые, поэтому придётся немного попортить имущество. Шлагбаум поднял вручную, попросту оторвав электрический замок. Мда, вандалов в Японии, наверное, совсем не боятся. Спустя минуту выруливал с парковки на вполне рабочем минивэне семейного класса. Счётчик топлива на четверти бака, до Китакюсю хватит с запасом. Удобная, кстати, машинка — три ряда сидений, боковые двери открываются, как у купе в поезде. Это я заметил, когда в машину заскочила Казама: она села на второй ряд. — Ничего не забыла? — в ответ молчаливый кивок. — Отлично. Поехали! #Шмонать — обыскивать.