Сломанный мальчишка

Во снах проходя через бойни, кровопролитные битвы, шел сквозь руины, кошмары, везде ощущая себя - не дома. "Мы взращиваем храбрость угольком, что поедаем каждый день", - Даня морщится, выключает фильм на четырнадцатой минуте, задается вопросом: "Знают что-либо создатели этой дряни о аутофаги? Ведь в сущности ничто не отличает параноидной шизофрении от психической анорексии". Он проходил через терни, видел принцесс, становился участником героичных сражений, кричал во все горло: " За короля!", считая только тупик - дорогой непобедимых. А в жизни еще больше растворяется, становится почти прозрачным, носит старые Ванины футболки на размера 3 больше, чем свой. От них пахнет перечной мятой, налетом какой-то корицы, а еще Ваниных духов. А Ванечка ничего не говорит, только усмехается, пальцы сжимаются, впиваясь в кожу. Когда-то во снах он видел, как падает Вавилон, как его строили глупые, как возводили стены, а потом он рухнул, Дане кажется, что он под ним погребен. Это случается поздней весной, когда уже не хватает воздуха, становится трудно дышать. Они с Ваней сидят в машине на задних сидениях, соприкасаясь невольно плечами из-за этой глупой затеи, из-за этого глупого деда, который сидит слева и курит в окно самые дешевые сигареты, улыбается, предвкушая дни с рыбалкой, пивом, которое идет как неотъемлемый атрибут, и, конечно же, Катенькой. А парни стараются отодвинуться друг от друга, ерзают, меняют положение, отчего больше и больше въедаются в кожу друг друга. На Дане кофта, которую купили очень и очень давно, как говорится, на вырост, она больше, чем он раза в два, но ему постоянно мерещится, что Ваня может порезаться, разрезать свою нежную кожу очередным движением. А сам Ванечка настойчиво требует продолжения этих случайных прикосновений, мнимых порезов, наклоняясь ближе. Оба не знают, как начать разговор, как прекратить, как подобрать слова, поэтому просто сидят и молчат, продолжая игру. Примерно через час дед докуривает последнюю сигарету и начинает требовать, что-то более привлекательное на плеере в машине, мол, он войну прошел не для того, чтобы слушать всякую дрянь. Он красноречив в своих выражениях, потому что некого стесняться. В поездку на дачу по машинам, распределяясь по принципу "Мальчики - налево, девочки - направо". Может именно из-за недостатка ссор и почти полного молчания в машине кроме звука музыки Ваня стал засыпать. Прижимается ближе к Дане, кладет голову на плечо, приобнимая со спины и сквозь зубы цедит: " Это, блядь, стечение обстоятельств". Ваня в своей серой футболке, из самого нежного хлопка, Даня думает, что нежнее только его руки. И пока ты держишь его за руку, Ванечка, у него ничего не болит. Даня видит на всем пути великанов, что жаждут горячей крови, слышит их рёв под окном. Он знает, что они не оставят его сегодня, он знает, что у них будет его лицо. Поэтому первым же делом Даня бежит в туалет на заправке, выворачивая содержимое желудка. Ему хуево от этой недоделанной любви, от этой ебучей влюбленности в нерадивого братца. Сидит на кафеле в забегаловке, качает головой, сам усмехается от этой ситуации. Оказывается, чтобы почувствовать себя уродом, нужна лишь капля взаимности и надломленный голос. Потом тащится в машину и говорит, что все хорошо. А Ваня сидит, поедает бургер, вспоминая, когда Даню видел за сегодня с едой. Они приезжают под вечер в небольшую деревушку, которая напоминает ту-самую-провинцию. Уставшие, надломленные, с личной обидой на друг друга. Один - за свои чувства к этому дураку, второй - за присутствие другого в своей жизни. Сейчас одиночество проступает отчётливей. Даня бывал здесь часто, каждое лето прошлых лет, когда жива была бабушка, которая теперь помнится смутно, как и все остальное. Там за пригорком - тропинка, ведущая в лес, а за полем - река, сердце по левую сторону, которое бьется - живой человек. Ему нужно все повторять, как дважды два. Бабушка говорила: "Сохрани в себе тех, кто давно от тебя ушёл". Вторила, повторяла:" Береги их в себе, хоть они тебя – никогда". Ему нужно все повторять, как считать на пальцах. Родители разошлись по делам, а они стоят на обочине, Ваня пыхтит над коробками, а у Дани в голове: "Потому что они – не всё. Продолжай их любить бесполезно и горячо", а на языке: "Прости". Горячие капли по холодным щекам, удар в челюсть, быстрый, какой-то по-зверски отчаянный. Ваня падает, чувствует позвоночником твердую землю и боль где-то под ребром, теплоту и тяжесть в области ширинки, еле слышное Ванино: " Дурак, дурак, дурак!", переходящее в крик, ультразвук. - Блядь. За что ты, блядь, извиняешься? За глупую шутку, которую сыграла с нами Эля, судьба? В чем твоя вина? Бессилие? Так, блядь, это фамильное! - Ваня наклоняет голову, чтобы стряхнуть свои собственные слезы, и продолжает: - Мне тебя так не хватает! До скрипа, до боли. Знаешь, это как завести себе псину, а она предпочла тебя отцу. Как же смешно! - Ваня, я ... - Даня не знает, что сказать, у него боль разливается по телу. - Замолкни. Ничего не говори, просто будь рядом, дурак - утыкается в грудь брата. А у Дани нарастает меж рёбер нетающая сосулька, с каждым вздохом всё чаще безумно больно. Он просто кивнул. В этот раз Даня не пошел выблевывать ужин, он просто ничего не съел, бездействие в этом случае – почти добродетель. Дом наполнился шумом из-за присутствия женской части семьи, везде разговоры, по углам – смех. Непривычно, словно этот дом не для этого. Этот дом для сказок, историй о капитанах, далеких морях, о том, что обычно рассказывала бабушка, укладывая Даню спать, но кому это объяснишь? Он должен быть счастлив, невъебически счастлив из-за Ваниных слов, из-за их привычных разговоров, перебранок, неловких объятий, но проскальзывает мысль, которая не дает обрести покой: а что, если дело только в нем самом? Даня знает, как это будет происходить, потеря веса до критического значения, энтеральное питание, отторжение организмом всякого рода еды, смерть. Поэтому выходит на крыльцо и спрашивает мать: - А помнишь , ты в детстве пела о тварях, которые ночью в подвалах рисуют на стенах кляксы и пишут о том, что в сказке обычно умираю герои, побеждают драконы, ты остаешься один. Их тени пройдут однажды, заполнив собой не только разум, а целый дом? - О чем ты твердишь, помилуй. Я пела тебе о любви..