Сломанный мальчишка

Когда Дане было девять, то мать пела ему про великанов, то ли про драконов, что жаждут горячей крови, скрываясь в ущельях огромных гор. Он помнит мерцания свечки, кипящую кровь в стаканах и блики на чёрных стенах от маминых жемчугов, которые приволок отец на их годовщину. "Это так на него похоже: всякую хуйню тащить в дом!" - вторит, а сама радуется, как девочка из-за нового бантика, фантика или мальчика. Мать говорит, что он сможет стать, кем захочет, она говорит, что он для нее один. А этот маленький мальчик наивно во все это верит, а потом через пару лет говорит: "Брехня", начиная плакать у разбитого зеркала, начиная проводить осколками по бедру, чтобы заглушить пожирающую боль внутри. Он не стал героем, не стал убийцей всех этих драконов, не стал даже единственным, а лишь очередным. Когда Дане было десять, впервые пришли кошмары о диких безумных монстрах, скрывающихся в ночи. Никто не сказал, что это может быть человек. Это можешь быть ты. Даня в свои десять повидал всякого дерьма: пьянки отца, в какой-то момент уход матери и ее возврат, смерть бабушки. А ему все снятся сны о бледных огромных тварях из недр земного шара, о тех, кто шипит и шепчет, кто каркает и кричит. Смотри, никаких тебе диагнозов вроде нервной анорексии или обсессивно-компульсивного невроза. Самый обыкновенный и все еще единственный. Вот Дане четырнадцать, он на физкультуре прижимается лбом к прохладным матам, переводя дыхание, считая до десяти. Он на порядок ниже, слабее физически, чем остальные парни его возраста. Уродлив. Да, именно уродлив. Именно в этот момент ему впервые приходит на ум это слово, что потом сопровождает его дальнейшую жизнь, роется, копошится, как червь, тот самый паразит. Его научили арифметике, алгебре, сложению простых чисел, показали на пальцах строение человека. Смотри, мать, ты вырастила отличника! Любимца цифр, противника громких речей! Так объясни, почему из твоих рассказов вырастают герои только те, кто вторит, что не достоин любви? В шестнадцать Даня встречает его. И тут же рушатся детские сказки, рассыпаются советским сервизом, издают пронзительный звон :" Прощайся, мальчик, прощайся со старым, донь-донь-донь". Он не единственный, она не одна в своем роде, нету драконов и тех же героев. Он стоит напротив себя же только в измененной версии, там, где он не урод. Отражение протягивает руку, цепляясь длинными пальцами, прижимая к себе, улыбается странно-очаровательно и говорит о том, что он Ваня. Приятного, блядь, начала. Ваня красивый, по-детски наивный, да и смех у него заразительный. Сам неприкаянный мальчик — из дома в дом, из рук в руки. Говорит, что только избранные достойны его любви, внимания даже, крутит ручку, которую кидает Дане, и отводит взгляд. Самовлюбленный и испорченный придурок, который влюблен в свою грубую и упрямую стать. Этот мальчик - пиздец, от которого голову вскружит. От таких как он лекарства найти сложнее, чем от аутизма, рака и даже СПИДа. Поэтому Даня на его фоне слишком худой, слишком сломанный, человек, в котором слишком много этого слишком, что течет по венам, смешиваясь с кровью. Кошмары гонятся следом до первой постельной сцены, до первой фригидной любви. Так получилось, что Ваня заболел этим раком головного мозга, недоброкачественной опухолью, чье имя Эля. Изначально Даней руководил лишь интерес, что могло зацепить этого самозабвенного эгоиста хоть в ком-то помимо себя. И знаете что? Красота, женская привлекательность, сексуальность, хуево это отрицать. А потом они поцеловались с Ваней по чистой случайности из-за этой же недоброкачественной опухоли, недоброкачественной влюбленности, из-за глупой шутки, глупого розыгрыша. Первый Данин поцелуй, их губы просто встречаются, и это очень тепло. С первых секунд Даня понимает, что это не она, та по которой страдает большая половина класса, на чье лицо дрочит в сознании добрая часть школы. Этот изгиб, эти привычные губы, из которых вырываются обыденно оскорбления, те губы, которые говорят "Доброе утро, братик" или умоляюще просят: "Да-ня", произнося по слогам, когда нужно сделать домашнюю работу. Он узнает из тысячи. И только в этот забытый богом момент, под какую-то страшно хуевую композицию о любви, он думает, что красивый. Он позволяет себе помечтать. Ему легко, здесь почти не дышится, он не ищет обратной дороги, пути назад, не сжимает в ладони. Он счастлив. Позже в этот же день, когда они дошли до дома, улеглись в кровати в этом душном молчании и недосказанности, он слышит, что Ваня тяжело дышит, пытаясь пятую минуту что-то сказать, поэтому произносит сам: "Забыли", и отзывается еле слышное Ванино : "Спасибо". Этот момент становится переломным, каким-то по истине решающим. От напряжения внутри все время коротит. Какой-то сбой, неровный ритм, хронический ринит, неяркий свет, Дане лишь хочется избавиться от этого чувства, от этого дня, от ощущения грязи и уродства. От завтрака, например.