Примирение

      Пригов проснулся от резкой боли. В своем полусне-полубеспамятстве он попытался повернуться на бок, и полученные накануне травмы тут же напомнили о себе.       Вчера после отъезда с дачи Макарова он почти сразу отключился в машине у Бати и смутно помнил лишь встревоженное лицо Багиры, чьи-то громкие распоряжения, а потом мелькание потолочных ламп в длинном коридоре.       Сейчас вокруг был лёгкий полумрак, который создавали закрытые жалюзи, и аскетичная простота больничной палаты, где он находился совершенно один.       Впрочем, одиночество его длилось недолго. Спустя несколько минут после того, как он смог наконец сесть, в палату впорхнула миловидная медсестра:       — Доброе утро! Как самочувствие, Владимир Викторович? — бодро прощебетала она и лучезарно улыбнулась.       — Э-э-э… Приемлемо.       — Замечательно. Врач осмотрит Вас чуть позже. А меня зовут Евгения.       — Очень приятно, — полковник изобразил самый благожелательный вид, на который в этот момент был способен. — Хотелось бы для начала умыться и вообще привести себя в порядок.       После утренних процедур неугомонный Пригов уговорил медсестру принести ему карандаш и бумагу, взамен пообещав милой девушке нарисовать её портрет. На самом деле он собирался воссоздать по памяти портрет Шарифа для объявления последнего в розыск, так как был уверен, что ранее в базе ФСБ данные этого человека ему не попадались. Евгения пообещала принести всё, что ему нужно, после завтрака.       Позавтракать полковник не успел. Помешал Белов, появившийся в его палате так же внезапно, как и прошедшей ночью на даче Макарова. Генерал в наброшенном поверх костюма белом халате был задумчив и мрачен. Он сел на стул рядом с кроватью и без лишних предисловий протянул Пригову лист бумаги и ручку:       — Я ненадолго. Ознакомься и подпиши.       — И Вам доброе утро, товарищ генерал-лейтенант, — удивлённо произнес полковник и начал читать: «...даю подписку в том, что в соответствии со статьей … предупреждён об уголовной ответственности … за разглашение данных по делу…» — Пригов поднял глаза на генерала:       — Что это, Леонид Андреевич?       — Володя, — с досадой сказал Белов. — Давай без вопросов. Просто подпиши и всё.       — Если я это подпишу, я не смогу дать никаких показаний на Макарова без особого распоряжения директора ФСБ.       — Да, не сможешь. Но это и не потребуется.       — В каком смысле?       — В прямом. Дело Макарова закрыто.       — Почему? — Пригов побелел.       — Потому что приказ, — жёстко ответил генерал. — И больше я ничего тебе сказать сейчас не могу.       Полковник чувствовал себя так, словно получил со всей силы под дых.       — Вот так, значит, да?       — Да, вот так.       Генерал был настроен бескомпромиссно и смотрел на него выжидающе. Пригов несколько секунд гипнотизировал взглядом лист бумаги в руке, затем поставил на нём свою подпись и молча отдал Белову.       — Ну, вот и хорошо, — генерал аккуратно положил лист в папку. — А сейчас успокойся. Отдыхай, поправляй здоровье. Я ещё приду, — сказал он уже в дверях, — и мы всё обсудим.       — Зачем, товарищ генерал-лейтенант? — вопрос прозвучал настолько двусмысленно, что Белов даже слегка притормозил на выходе, но отвечать не стал.       Полковник горько усмехнулся, откинулся на подушку и отвернулся к окну. Ощущение собственного бессилия было ужасным. Погибли люди… «Тайфуны» рисковали своими жизнями, адмирал Соловьёв — карьерой и погонами… Ради чего всё это? И Белов… «Ведь не может же быть, чтобы он как Макаров… Он боевой офицер, он не мог… Или мог? Сколько лет не виделись...» — Пригов ненавидел, когда сомнение противным вкрадчивым голоском начинало задавать неприятные вопросы, а сейчас оно словно наслаждалось его душевными муками.       «Ты сам отдал ему запись — единственное доказательство вины Макарова. А теперь Белов говорит, что дело закрыто… Что всё это значит? И не дурак ли ты, Вова?»       Завтракать расхотелось, рисовать тоже. Сквозь жалюзи на окне было видно, как накрапывает дождь в парке рядом с Военно-медицинской академией.       «Вот и осень…» Пригов, в отличие от многих других, любил это время года. Особенно после командировки в Никарагуа*, куда он попал когда-то по инструкторскому допнабору «для оказания помощи братской социалистической стране» как раз в наиболее жаркий сезон, заменивший молодому лейтенанту ленинградскую осень 1987 года. С тех самых пор жару он не выносил…       Захотелось прогуляться, да так, что полковник, невзирая на строгое предупреждение лечащего врача о постельном режиме, осторожно, чтобы не потревожить ребра, стянутые тугой повязкой, опустил ноги с кровати и, надев тапочки, собрался уже подняться, как дверь в палату снова отворилась. В проёме появился молодой человек в строгом сером костюме, который довольно бесцеремонно оттеснил в коридор встревоженную Евгению, пытавшуюся что-то объяснить непрошеному гостю.       — Майор Шестаков, Главное управление собственной безопасности ФСБ, — он продемонстрировал Пригову удостоверение с очевидным чувством собственного превосходства, убрал его во внутренний карман и присел на тот же стул, на котором немногим ранее сидел Белов.       — Чем обязан? — холодно спросил Пригов, понимая, что, раз дело Макарова прекращено, УСБ вряд ли будет интересоваться им, а вот по его, Пригова, душу вполне могут пожаловать. Он ведь сдал Лубянке не кого-то, а целого генерала. Такого в их ведомстве не прощали.       — В отношении Вас начата служебная проверка. Ознакомьтесь с приказом.       «Приехали...» — полковник взял протянутый ему лист бумаги.       — Здесь не указано, с чем связана проверка, — сказал он, дочитав до конца.       — С передачей секретной служебной информации третьим лицам.       — Что за бред? — процедил Пригов, одновременно понимая, что данная Белову подписка о неразглашении сейчас загоняет его в ловушку.       Майор усмехнулся:       — Вы ведь не будете отрицать, что в нарушение всех предписаний вынесли из Управления документы, которые затем Ваш сотрудник, капитан Зайцев, передал контр-адмиралу Соловьёву?       Пригов молчал, чувствуя, как ладони становятся противно-липкими и холодными, а в ушах шумит от прилившей к голове крови. Он не боялся расследования и давления со стороны УСБ, хотя их подозрения были ему почти физически неприятны. Он не боялся этого майора из числа «московских мальчиков» новой волны, приехавших в столицу из регионов и стремительно делающих карьеру, идя по головам.       Больше всего он сейчас боялся прийти к логическому выводу, который разрушил бы всё, во что он столько лет верил. «Как же быстро Вы, Леонид Андреевич, всё это провернули... Лихо».       Шестаков, расценив молчание полковника как растерянность, со снисходительным видом продолжил:       — Неосторожно Вы себя повели, Владимир Викторович. Неправильно. Наверно, думали, Вам всё простят за былые заслуги?       Пригов поднял на майора тяжёлый взгляд:       — Это допрос?       — Пока нет. Просто беседа.       — Понятно, — полковник развернулся и, стараясь не морщиться от боли, вновь улёгся на кровать. — Уходите.       — Товарищ полковник, я предупреждаю, что если Вы откажетесь сотрудничать, в следующий раз мы будем разговаривать уже в другом месте, куда Вас доставят под конвоем!       — Я Вас не задерживаю, майор.