Ро-ко-ко

Весна. Двенадцатое мая 2013 года. Частично обвалившаяся штукатурка блекло зеленого цвета и впадины в стенах, будто бы кто-то бился о них головой. Жутко, холодно и страшно. Люминесцентная лампа, показывающая, что в комнате есть мошки и мухи, горчичного цвета кафель и кровати. Где-то в твоей памяти кроватей не меньше пятнадцати — на деле всего шесть — мы видим так, как искажает мозг. Мрак и едва ли слышный звук постукивания пластиковым стаканчиком, расползающийся по всему этажу, давят и не дают трезво оценивать ситуацию, но тебе боле и не надо. Большое окно, открывающееся на сгоревшую пристройку и темнота, будто уже давно за полночь. 18:30. Твои руки потряхивает, как и всё тело, к горлу подходит ком и слезы вот-вот вырвутся наружу, окропив горячими ручейками бледные щёчки. Медленно дышишь и заставляешь себя выехать в коридор, чтобы убедиться, что ты здесь не одна. Темнота коридора обволакивает, и ты стараешься не смотреть назад — на грязное окно, которое почти разбилось — в конец коридора. Медленно проезжаешь вдоль коридора, заглядывая в другие комнаты. Пусто. Не решаешься ехать дальше и судорожно возвращаешься назад, понимая, что звук стаканчика затих. Колеса, как назло, едут крайне медленно, издавая скрипы и звук трения резины. Страх схватывает, и сегодня он не отпустит, замечаешь свет на кухне, но даже не останавливаешься, ибо чувство тревоги прожигает взглядом твою спину. Стены окрашиваются в грязно зелёный, а снизу, стремясь вверх, плывут тени — они протягивают свои руки к колёсам, тормозя тебя, забирая ближе к себе. Ты не чувствуешь тела, а в голове пусто, но в животе скручиваются три узла, а дрожь в коленях не унимается — собираешься вскочить и бежать, бежать так далеко, как только сможешь. Тишина, гармония, одиночество? Или страх, голоса в голове и разрушение? — Я больше так не могу, мам… — Надо, милая моя Делл, надо. — Я не выдержу. Я не заслужила. — Никто из нас не заслужил. Тебе больше не пять лет, и даже уже не десять. Соберись и возьми себя в руки — теперь так будет практически постоянно. — Я убью себя. — Тогда убьешь и меня.

***

Красные глаза презрительно смотрят вверх, коря агоБ за его существование. И если на небесах слышат его проклятья, чувствуют ненависть ко всему живому, то сейчас самое время схватить его и наказать за всю боль, что он принёс людям. Луна сегодня светит не ярко, стараясь не подчеркивать кровавые глаза то ли жертвы, то ли насильника*, луна сегодня подчиняется богам. А монстр, жаждущий власти, силы и крови растёт в этом теле так быстро, что уже не замечает границ дозволенного — для него их по сути и не было. Смычок медленно опускается на ослабевшие струны старой виолончели, он кровожадно впивается в них, желая пробраться до основания грифа, желая разорвать все сущее. Без музыки он не может — она приносит чувство благородности и величия — гармоничная виолончель. Руки сжимают все, что видят, вбирают ближе и ближе к себе все ценное, все, что блестит и выглядит дорого. Например, души обидчика или жертвы (жертвы ли). И гармоничная виолончель отторгает чужие руки, прекращая сладко петь им на ушко, а небеса выпускают первую, за этот долгий и тяжёлый вечер, молнию. Но руки жертвы — или уже насильника — ослабевают, давая простор для действий обидчику, а мягкие страдающие руки подхватывают расслабленное тело. Поздняя весна. Слегка желтая трава около крыльца испачкана кровью. Вопрос один: жертвы, обидчика или насильника? — Он не придёт за мной. — Почему ты так думаешь? — Я больше не капризная и не маленькая. — О, — женщина тяжело поднялась с почти развалившегося кресла, — ты так думаешь, моя куколка? — Я не боюсь вас всех. — А ты знаешь, кто ты? И куда ты идёшь? Откуда ты? — с лица женщины начали падать куски кожи и каких-то ещё ошмёток, ее пальцы были похожи на длинные ветки, а глаза горели малахитом, — и куда ты идёшь?! Кто ты?! Откуда ты?! — Ро-ко-ко, ро-ко-ко, ро-ко-ко.