Нарисуй мне шарик

Дерри, 2004 год.

      Начало этой осени выдалось на удивление промозглым и дождливым. Деревья, к концу сентября еще обычно густо покрытые желтеющими листьями, теперь стояли практически обнаженные. Дождь лил уже третью неделю подряд почти без остановок, и уровень воды в Кендаскиге поднялся едва ли не до критической отметки. Дренажные системы Дерри с огромным трудом справлялись со свалившейся на них нагрузкой.       Жители города, особенно в последнюю неделю, ходили словно сами не свои, напряженные и встревоженные. Особенно те, кто жили тут давно. Наиболее впечатлительные горожане даже покидали город — не насовсем, конечно же нет — дабы переждать опасную пору где-нибудь в более сухом месте.       Потому что Дерри еще слишком хорошо помнил жуткое наводнение, произошедшее в восемьдесят пятом году и вызвавшее огромные разрушения, а также гибель сотен жителей. И сейчас городские власти буквально сбились с ног и мобилизовали все мыслимые и немыслимые ресурсы, дабы не допустить повторения той катастрофы.       И все же, несмотря на все усилия, городские службы Дерри никак не могли взять ситуацию под полный контроль. Та с каждым днем усугублялась и в итоге стала настолько скверной, что жителям города в какой-то момент пришлось брать дело в свои руки. Были организованы отряды добровольцев, непрерывно обходящие все городские стоки и насосные станции, освобождающие оные от забивающих их и препятствующих оттоку воды листьев и прочего мусора, и оперативно сообщающие о случившихся сбоях и неполадках. Отдельный отряд дежурил около Канала, готовый в любой момент начать складывать по его краям специально заготовленные мешки с песком, если уровень воды перевалит за критическую отметку.       И — о чем старались не говорить вслух — люди начали избегать находиться в центре города. Нет-нет, ни о каком повторном обрушении речи и не шло, как можно было в таком усомниться? Но все же лишний раз рисковать никто не хотел.       Массово брались отпуска и отгулы, временно закрывались магазины и лавочки. Город буквально разделился на две неравные части: тех, кто словно крысы бежали с тонущего корабля, и тех, кто изо всех сил пытался сохранить судно на плаву. К счастью, последних было на порядок больше.       Не обошли эти события стороной и полицейское подразделение Дерри. В отличии от большинства ведомств города местное начальство было категорически против того, чтобы отпускать своих сотрудников во внеплановые отпуска. Простые офицеры же, хоть и понимали всю обоснованность этих запретов, были настроены совершенно иначе. В итоге было решено пойти на компромисс — полицейские продолжали работу, однако большинство из них могло взять служебные машины и патрулировать город сколько им вздумается.       Именно по этой причине в здании полицейского участка Дерри этим вечером было необычайно тихо. Всего один единственный дежурный офицер — и тот мирно дремал, вопреки уставу, где-то в подсобном помещении.       Впрочем, тишина, которая царила вокруг, нисколько не волновала пятнадцатилетнего подростка, находящегося в камере предварительного заключения. Как не взволновал бы и шум, поднимись он внезапно в участке.       Патрик сидел на жестких нарах, подтянув колени к груди и обхватив их руками. Его взгляд, устремленный на стену и слегка расфокусированный, не выражал ни одной эмоции. Со стороны могло показаться, что он просто под кайфом, однако, на самом деле, это было не так.       Патрика попросту настолько оглушило и потрясло все, произошедшее с ним в последние дни, что он никак не мог собрать все свои мысли воедино.       После смерти матери Патрик отчетливо ощутил, как рушится вокруг него весь его привычный мир. Это были крайне болезненные и жуткие ощущения, состоящие в основном из тоски, обиды, отчаяния и обреченности.       Если раньше будущее представлялось ему хоть и туманным, но вполне себе отчетливым и светлым, то теперь при мысли о грядущем в голове возникала лишь черная и высасывающая силы пустота.       Он не знал, как теперь жить, что с ним дальше будет, и к чему в итоге приведет его жизнь. Он не знал даже, чего сам хочет.       После смерти Сони ее подруга и возлюбленная Элен попыталась оформить опекунство над Патриком и забрать его себе. Но ее начинания не увенчались успехом. Ведь у того был вполне себе живой и здоровый отец. При условии, что хронический алкоголизм не являлся болезнью, конечно.       Проблема осложнилась тем, что, добившись развода со своим мужем, Соня не запретила ему иногда видеться с сыном, и даже получала от Рика алименты — в периоды, когда тот работал. А раз отец Патрика не был лишен родительских прав, то ни о каком опекунстве какого-то постороннего лица речи не шло.       Попытки Элен решить дело через суд не увенчались успехом. К ее огромному огорчению и ярости оказалось, что общественность в лице судьи считает живущего в бедности, но традиционной ориентации алкоголика куда лучшим родителем для подростка, чем обеспеченная и непьющая мать-одиночка ориентации нетрадиционной.       То, что отцу Патрика было все это время плевать на своего сына, и он ни разу не виделся с ним, хотя имел такое право, а Элен уже много лет жила с мальчиком под одной крышей и воспитывала его, как родного, наравне со своей дочерью, тоже не было принято в расчет.       Хуже того, Рик, внезапно, оказался ярым гомофобом, который словно только и ждал повода, дабы насолить богатой подружке своей бывшей жены. Ему было плевать на сына, но если опекунство над Патриком утерло бы нос этой зазнавшейся лесбиянке, которая решила, что ей все на свете можно, то Рик готов был потерпеть мелкого засранца под своей крышей.       Элен пошла на отчаянный шаг, посулив отцу Патрика значительную сумму, если он добровольно откажется от своего сына в ее пользу. В ответ на это Рик только посмеялся, а затем подал ответный иск, в котором обвинил Элен в развращении несовершеннолетнего. Под этим обвинением не было никакого основания, но из-за него все равно разгорелся нехилый скандал.       История попала в газеты. И пусть иск Рика был в итоге отклонен, общественность это уже мало волновало. По городу начали ходить пересуды и сплетни, некоторые люди принялись активно возмущаться поведению Элен. Подписывались петиции, некоторые особо активные жители даже закидывали тухлыми яйцами дом семейства Дипно и фасад публичной библиотеки, где она работала. Элен оказалась снова на грани увольнения, а нападки в школе на ее дочь возросли многократно. Казалось, еще немного, и возмущение жителей города выплеснется через край, как часто и легко происходило в Дерри, и все это приведет к очень печальным, если не кровавым, последствиям.       Однако, в какой-то момент, буквально за несколько дней, все напряжение спало, словно кто-то повернул невидимый рубильник, сбросивший его до нуля. Нападки прекратились, активисты успокоились, сплетни уже не вызывали такого интереса и ажиотажа, и даже одноклассницы Натали перестали ее травить. Прошла какая-то неделя — и Дерри благополучно позабыл обо всей этой истории.       Элен осталось только благодарить высшие силы за эту милость. Напуганная тем резонансом, который вызвали ее попытки оставить Патрика рядом с собой, она более не пыталась забрать того у его отца.       Патрик не возражал. Он-то прекрасно понял, что никакие абстрактные высшие силы — в том понимании, какое в эти слова вкладывала Элен — тут не при чем. Вот только в отличии от нее не испытывал ни капли благодарности.       Он не знал, отчего вдруг Пожирательница решила вмешаться в самый последний момент, и зачем, после всего, это вообще пришло ей в голову. Впрочем, спрашивать об этом ее саму он тоже не собирался. Ему было попросту плевать на все мотивы Оно, потому что значения они для Патрика не имели от слова совсем. Более того, видя, как легко угомонился целый город, он лишь уверился в том, что Пожирательница не спасла его мать исключительно из желания причинить ему, Патрику, боль и насытиться ею.       Именно поэтому он старался лишний раз не показываться в доме Элен, как бы ни противно ему было находиться рядом с отцом. Патрик понимал, что Рик с радостью ухватится за любую возможность, дабы снова раздуть скандал, да погромче. И не было никакой гарантии, что в этот раз Оно вновь пожелает вмешаться. Элен и Натали оставались единственными людьми, которые вызывали в душе Патрика хоть какой-то теплый отклик, и потому вредить им он не желал.       Рик же, добившись своего, вернулся к обычной размеренной жизни. То есть пил, брал временные подработки, когда заканчивались деньги, а затем снова пил. В хорошие дни он попросту не замечал Патрика, делая вид, что того не существует. В плохие — обращал на него слишком пристальное внимание, вспоминая, как жена ушла от него, и, не имея возможности отплатить Соне, отыгрывался на ее любимом сыне.       Частенько Патрик ходил в водолазке с длинным рукавом даже в жаркие дни, не желая привлекать внимание к тем синякам, которые отцовский ремень оставлял на его теле.       Он осознавал насколько все происходящее неправильно. Знал, что мог бы обратиться в полицию, показать побои и, быть может, Рика лишили бы родительских прав. Да вот только Патрик сильно сомневался, что приют, куда его после всего несомненно отправят, будет чем-то лучше. Рик бил его от случая к случаю, а в приюте же травля и побои могли принять постоянный характер.       При условии, что с ним не случится чего-то похуже.       Патрик был уже достаточно взрослым, чтобы понимать, в каком смысле его хрупкая и достаточно нежная для мальчика внешность может привлекать различного рода извращенцев. Его дар позволял ему совершенно четко ощущать волны вожделения, изредка доносящиеся до него, словно принесенная ветром отвратительная вонь городской свалки. Только помойка эта была не в черте города, а в чьей-то душе.       Патрик никогда не пытался выяснять, кто испытает по отношению к нему такие мерзкие чувства, он просто старался как можно скорее уходить подальше.       Потому, когда мысли Патрика заходили о возможном обращении в полицию, он немедленно вспоминал, что вне отцовского дома его совершенно никто не сможет защитить. А тут он хотя бы точно знает, чего ожидать.       Такая хладнокровность и расчетливость поначалу даже пугали его, но со временем Патрику стало все равно. Ту пустоту, которая поселилась в его душе после смерти матери ничто не сумело заполнить и она, постепенно разрастаясь, начала затягивать в себя все остальные чувства.       Ему было уже все равно, что будут думать о нем окружающие, и насколько его подчинение отцу унизительно. Патрик все реже и реже виделся с Элен и Натали, уже сам не желая лишний раз напоминать себе, как ему было когда-то тепло, спокойно и хорошо.       Его жизнь с матерью теперь казалась каким-то далеким и нереальным сном, слишком хорошим, чтобы существовать на самом деле.       В глубине души Патрик отчаянно желал тепла, поддержки и понимания, но так и не сумел найти в себе силы, чтобы принять их от тех, кто готов был ему это дать. Он искал то, чем можно было бы заполнить пустоту внутри себя, но никак не мог отыскать.       Он пробовал употреблять алкоголь, хотя и знал, что это крайне вредно в его возрасте. Однако, боль от этого стала только сильнее. Он всерьез и со всех сторон рассмотрел возможность употребления наркотиков, но отмел этот вариант, так как понял, что попросту не сможет доставать их легальным путем. В будущем, когда он сумеет обеспечивать себя, все станет возможным, но не сейчас. Эта жуткая и совсем не детская мысль, как ни странно, не вызвала отторжения, и от того пугала еще сильнее.       Больше никто не запрещал Патрику рисовать, но тот ощущал себя настолько пустым внутри, что и смотреть не мог на карандаши. Да, он теперь мог делать что угодно, найти подработку, купить себе кисти, краски, мольберт и даже пойти в художественный кружок. Но тоска ледяным камнем ложилась на грудь, а руки сами собой опускались, когда он только начинал думать об этом.       Его мать не хотела, чтобы он рисовал. Он обманывал ее, и она умерла даже не подозревая об этом.       Глядя на рисовальные принадлежности, он ощущал себя самым настоящим предателем, и отвращение к самому себе становилось таким сильным, что вызывало тошноту.       Патрик с каждым днем становился все более замкнутым и озлобленным. Тоска и щемящий страх перед ничего хорошего не сулящим будущим мешались в его душе с обидой и яростью на то существо, из-за которого, как он был искренне уверен, его жизнь и полетела под откос.       Трижды после всего произошедшего Оно приходило к Патрику. Вело себя как ни в чем ни бывало, словно в жизни того и его отношении ровным счетом ничего не поменялось. Но какой бы облик ни принимала Пожирательница, в ответ Она получала от Патрика лишь злость, агрессию и тотальное отторжение. Он не желал слушать ее, говорить с ней, взаимодействовать, видеть. Его не пугали даже возможные последствия. Патрику было попросту все равно. Даже тот факт, что из-за его упрямства жизни Элен и Натали могли оказаться под угрозой, не остановил его.       Оно злилось. Очень сильно злилось, и Патрик ощущал это с каждым разом все явственнее. Но поделать все равно ничего не могло — даже искалечь Пожирательница его за неповиновение, убей всех его знакомых — это бы так и не оказало того влияния, какого Ей желалось.       Сам факт того, что эмоции какого-то человечка тревожат Ее, не дают покоя, да и просто имеют хоть какое-то значение приводил Пожирательницу в бешенство. Как и желание вновь наладить с ним контакт, настойчиво зудящее где-то на краю сознания и мешающее просто отыграться на непокорном за неповиновение.       Пожирательница, ранее лишь имитировавшая эмоции, но не испытывавшая их по-настоящему, с трудом разбиралась в тех противоречивых желаниях, совершенно для нее нехарактерных, которые возникали теперь по вине Патрика.       И не было никого рядом, кто мог бы направить Ее и подсказать правильный путь. А потому смятение и непонимание порождали лишь злость и агрессию.       Впрочем, проблемы Пожирательницы совершенно не волновали Патрика и все, чего он хотел — чтобы Оно оставило его в покое.       Прошло уже семь месяцев с их последней встречи, и Патрик от всей души понадеялся, что Пожирательница все же отступилась.       И даже довольно опасное положение, в котором оказался Дерри из-за дождей, не изменило настроя Патрика. В иное время он бы обеспокоился, наверняка попытался бы узнать, все ли в порядке с существом, столь тесно связанным с городом.       Но теперь, если бы выяснилось, что с Оно стряслась какая-то беда, Патрик бы лишь порадовался. Так он, по крайней мере, искренне считал. И если так случится, что весь Дерри провалится в преисподнюю, значит туда ему и дорога.       Он все еще иногда ощущал энергетику Пожирательницы, когда бродил по городу, но очень слабую и отдаленную, и в такие моменты просто старался гнать все чувства от себя прочь. Раз Оно бросило его, когда Патрик в нем остро нуждался, значит и он сам теперь может поступить так же.       Впрочем, даже тех слабых отголосков энергетики хватало, чтобы понять — ничего страшного с существом, обитающим под городом, не происходит. Скорее всего погодный катаклизм всего лишь совпадение, и не более того.       До ушей Патрика донеслось, пробившись сквозь шум дождя, лившего за окошком, тихое и бессвязное бормотание. Кажется, Крис, находящийся в соседней камере, снова начал молиться. Патрик никак не отреагировал, слишком погруженный в собственные мысли.       С братьями Кристианом и Элмером Андерсонами Патрик познакомился около пяти месяцев назад. Двадцатилетний Эл и семнадцатилетний Крис приехали в город в поисках легких денег, да так и задержались тут на довольно продолжительное время.       Братья Андерсоны колесили по улицам в поисках наилучшего места для ночлега и не придумали ничего лучше, чем спросить дорогу у щуплого белокурого паренька, бредущего по обочине с самым мрачным на свете видом. Так, по крайней мере, позже выразился Крис, вспоминая их первую с Патриком встречу.       Патрик разговорился с ними, и, к собственному удивлению, впервые за долгое время не испытал при этом внутреннего дискомфорта. Братья Андерсоны были чужаками в Дерри, не являлись частью города и жизни Патрика, а потому не вызывали никакого отторжения.       Во второй раз Крис целенаправленно искал Патрика и пригласил его вместе с ним и Элом в парк, покидать мяч да потолковать о том, о сем. Собственно, с этого и началось их довольно близкое общение. Дружбой эти отношения можно было назвать с большой натяжкой, особенно по части всегда держащего дистанцию Эла, но под определение приятельства они точно попадали.       Патрик с удовольствием рассказывал Крису и Элу о городе, о местных нравах и обычаях, о том, чем можно привлечь внимание общественности тут, в Дерри, а на что большинство попросту закроет глаза. Те в свою очередь делились историями своей жизни.       Братья, выходцы из небольшого городка на севере Вирджинии, довольно рано отправились в свободный полет, бросив своих родителей-алкоголиков. Они колесили по дорогам Америки, перебивались подработками и, в принципе, были счастливы всем, выпавшим на их долю.       В том, что не все их подработки были законны, братья Патрику так и не признались, но он и сам понял это в довольно скором времени. И этот факт его не оттолкнул. Более того, осознание того, что играть можно не только по правилам, будоражило, находя отклик в его мятущейся душе.       Как только Крис и Эл уверились — Патрику можно доверять, и он не сдаст их при первой же возможности — они предложили подростку стать частью их команды. Дело было в том, что братья Андерсоны были довольно высокими и крепкотелыми, а маленький и тощий Патрик, как нельзя лучше дополнил бы их команду.       Потому что при должной сноровке без проблем сумел бы влезать туда, куда самим братьям был путь заказан.       Мысль стать преступником, стать частью банды, не напугала Патрика, хотя и должна была. Наоборот, он ощутил некую легкость, сродни эйфории. Идти против системы, общества, всего мира, когда рядом есть те, кто направят и подскажут, как правильно — что могло быть лучше? Ему даже начало казаться, что пустота внутри потихоньку начинает исчезать, заполняемая байками Эла и шутками Криса.       Рухнуло все не далее, как этой ночью.       Эл и Крис как раз собрались провернуть небольшое дельце, совсем маленькое, незначительное — просто аккуратно вскрыть запертый на ночь магазин, обчистить местную кассу и еще прихватить кое-чего по мелочи. Никто бы и не узнал, что это их рук дело.       А затем бы они уехали из города, затаились на пару дней, а после, когда страсти бы поулеглись, покинули штат Мэн. И Патрику они предложили отправиться с собой. Не думая ни минуты, он тут же радостно согласился.       Он понимал, что это маленькое дельце всего лишь проверка для него, Патрика. Сможет ли он удержать язык за зубами, сможет ли стать по-настоящему частью команды.       И поначалу все шло лучше некуда. Они припарковали машину в паре кварталов, пешком дошли до магазинчика товаров первой необходимости, который являлся их целью. Эл вскрыл замок, и все вместе они проникли внутрь.       Пока Крис обчищал кассу, Патрик ушел вглубь магазина, в первую очередь затем, чтобы справиться с внутренним напряжением и не выдать братьям Андерсонам, насколько все происходящее его тревожит. Руки тряслись, и ему казалось, что сквозь тело то и дело пропускают электрический ток.       И, когда раздались выстрелы, Патрик поначалу подумал, что это ему лишь чудится. Но вскоре выстрелы повторились, а затем раздался вой полицейских сирен. Он только и успел подскочить к побледневшему, словно смерть, Крису, как в помещение магазина ворвались полицейские и скрутили их обоих.       Чуть позже Патрик узнал, что произошло. Эл прихватил с собой пистолет. Он не собирался пускать его в ход, конечно же, но тот придавал ему дополнительной уверенности. И кто же знал, что владелец магазинчика, оказывается, жил тут же, в небольшом помещении, расположенном сбоку от основного зала.       И уж точно Эл не мог подумать, что пожилой мужчина с таким рвением кинется на него, желая защитить свое имущество.       Элмер Андерсон не придумал ничего лучше, чем пустить пистолет в ход и пристрелить бедного хозяина магазина. А заодно и его жену, выскочившую на крики и звуки выстрелов.       И, как назло, совсем рядом проезжала полицейская машина, одна из множества, патрулирующих Дерри на добровольных началах. Офицер, конечно же, вызвал подмогу, как только услышал выстрелы, и та прибыла в самые кратчайшие сроки.       Элмер попытался сопротивляться, открыл огонь по стражам порядка — и был убит ими на месте.       Патрик и Кристиан не оказали никакого сопротивления при задержании, а потому были доставлены в участок и помещены в камеры предварительного заключения до выяснения всех обстоятельств дела.       К ним в этот день особо не подходили, лишь допросили по прибытии, и то, довольно поверхностно. А еще в общих чертах дали понять, насколько дела их скверные, и какой срок светит им обоим.       Патрик догадался, что это было сделано ради того, чтобы посильнее запугать их. Дать им промариноваться в камере, оценить все последствия их поступка, представить собственное будущее. А затем, когда завтра за них возьмутся уже всерьез, оба они должны, по прикидкам копов, запеть, словно соловьи.       И по крайней мере с Кристианом задумка полицейских удалась. Дело в том, что младшему Андерсону до совершеннолетия оставался какой-то месяц, а после этого срок ему светил вполне реальный и на самом деле большой. А так как Эл был мертв, то всех собак запросто могли повесить на его братца, особенно если возникнет общественный резонанс. Народ мог захотеть крови, и тогда обоих подозреваемых запросто могли бы обвинить в убийстве по предварительному сговору.       Патрик не знал, насколько обрисованная полицейскими картина соответствует действительности, и что из сказанного правда, а что выдумка, с целью вызвать страх и запутать. Но не хотел даже думать об этом. Он вообще сейчас ничего не хотел. В голове была звенящая пустота. Эл, тот, кто готов был забрать Патрика из этого города — мертв. Крис, скорее всего, надолго угодит за решетку. Сам он, возможно, тоже. И все это за какие-то неполные сутки.       Сзади тонко и как-то по девчачьи взвыл Кристиан.       Это было странно. Да, младший Андерсон сильно перетрусил и за все то время, что они находились в камере, не перебросился с Патриком ни единым словом, но такого животного ужаса явно не испытывал.       До этого самого момента.       По спине Патрика пробежал холодок. Он повел плечами, сбрасывая с себя оцепенение, и медленно развернулся, глядя в камеру Кристиана.       И уже понял, что, а точнее кого там увидит, хоть до последнего и надеялся, что ошибается.       В соседней камере, небрежно прислонившись к решетке, стоял Пеннивайз. Он глядел на забившегося в самый дальний от себя угол Кристиана, сжавшегося, бледного и трясущегося словно в лихорадке.       Пеннивайз ухмыльнулся, а затем медленно шагнул по направлению к Крису. Тот снова взвыл, закрывая лицо руками. А Патрик кинулся к решетке, разделявшей их камеры, схватился за металлические прутья так, что побелели пальцы и с отчаянной мольбой взглянул на Пеннивайза.       — Стой! Прошу, оставь его!       Пеннивайз чуть повернул голову и уставился на него голодными и совершенно равнодушными глазами. А затем, не проронив ни слова, снова двинулся к Крису. Патрик не знал, что или кого видит на месте клоуна младший Андерсон, да и по большому счету знать этого не желал. Он понимал только, что все происходящее — неправильно, нечестно и несправедливо.       Крис не имел никакого отношения к Дерри. Патрик сам пошел за ним, по доброй воле. Ему никто не причинял зла. И что они оба оказались за решеткой — не вина Криса. Да тот даже мог и не знать о пистолете, захваченным с собой его братом. Так чем же этот парень заслужил смерти? Ведь именно этот приговор ясно читался во взгляде Пеннивайза.       — Стой, хватит! — Патрик ощутил, как его тело прошибает крупная дрожь. — Пощади его… Он не виноват. Я сам захотел этого. Остановись!       Пеннивайз замер, а затем рассмеялся, громко и визгливо.       — О, малыш Патрик думает, что мир вертится только вокруг него? А может быть старина Пеннивайз просто голоден! Хочешь, чтобы я мучился от недоедания? — отсмеявшись, он состроил крайне грустное выражение лица, а затем вдруг облизнулся.       — В городе и так много жителей, — Патрик ощутил, как наравне с отчаянием в его душе разгорается и гнев, — не нужно мне говорить, что ты голодаешь! Это не так. Ты можешь пожрать в любом другом месте. Убирайся!       — Не тебе мне указывать, мелюзга! — Пеннивайз вдруг развернулся лицом к Патрику, затем повел плечами, в одно мгновение изменяя форму.       Перед ним стояла Роберта. И, судя по стихшему вою Криса, свою форму Оно изменило не только для Патрика. Теперь младший Андерсон также видел миловидную девушку вместо собственного ожившего кошмара.       — В этом городе я могу делать что хочу, где хочу и когда захочу, — Роберта зло оскалилась, обнажив заострившиеся в мгновение ока зубы, — пора бы тебе уже с этим смириться.       Патрик расширившимися глазами смотрел на Оно. Он осознал, что то собралось делать, и это взывало в его душе волну ярости и одновременно какой-то щемящей тоски. Пожирательница решила убить Криса, находясь в облике сестры Патрика.       И если Пеннивайз всегда воспринимался как монстр и чудовище, то образ Роберты Дэнвилл, его старшей сестры, до сего момента, как бы ни вела себя Пожирательница, оставался незапятнанным. Чистым.       — Нет… Нет! Остановись. Хватит! — Патрик, не совсем осознавая, что делает, принялся трясти решетку, которая, конечно же, не поддалась ни на миллиметр.       Роберта же за пару секунд преодолела расстояние между собой и Крисом, схватила того за руку, рывком отведя ее от лица. Патрик явственно услышал хруст ломаемой кости.       Кристиан заорал в голос, дернувшись, пытаясь вырваться, пытаясь спастись из последних сил:       — Помогите! Отпусти меня, сука! Пат, спаси меня! Ты ведь тоже ее видишь, так помоги хоть чем-нибудь, будь ты проклят!       А затем Роберта дернула Криса за руку и впилась клыками в его запястье, легко распарывая кожу и выгрызая приличный кусок плоти.       Младший Андерсон взвыл, не способный более говорить членораздельно, и снова дернулся, уже неосознанно. И вдруг оказался на свободе. Из его разодранного запястья хлестала кровь — клыки Пожирательницы явно повредили не только вены, но и артерии — пятная пол и серебряное платье Роберты.       Патрик внезапно ощутил накатившую на него слабость и тошноту. Он уже был не в силах кричать, не в силах звать на помощь, как бы ни просил того Крис. Потому что никто не услышал бы. Пожирательница была права. Здесь все происходило по ее воле и все они были не более чем Ее собственностью. Вещами. Живыми игрушками.       Роберта обернулась и шагнула к Патрику, улыбаясь окровавленными губами:       — В том и проблема, малыш Патрик. Ты решил, будто меняя облик, я просто обязана стать такой, как хочется тебе. Удобной.       Чем больше говорила Роберта, тем больше злости слышалось в ее голосе. Где-то позади нее тихо скулил Крис, пытаясь отчаянно и безуспешно зажать развороченное запястье.       — Я — Страх. Я — Хаос. Я — Пожирательница Миров. И никогда, слышишь, никогда я не буду подчиняться кому бы то ни было. Особенно жалкому человечишке. Либо ты воспринимаешь меня целиком и полностью, либо не воспринимаешь никак.       Патрик опустил взгляд, слыша, как скулеж Криса перерастает в тихий хрип, а потом и вовсе стихает.       — Он не заслужил смерти, Бобби. Как бы мне ни следовало тебя воспринимать, он всего того не заслужил.       — Вот как, — Роберта фыркнула, а затем покосилась на Кристиана, замершего у двери своей камеры и глядящего в никуда остановившимся навеки взглядом. До последнего пытавшегося безуспешно позвать на помощь, — а ты знаешь, что эти ребятки хотели сделать с тобой? Думаешь, они увезли бы тебя из Дерри, а потом вы все вместе отправились в Диснейленд? Как бы не так. Ты помог бы им в одном крупном дельце, все верно. Да только для тебя оно стало бы первым и последним. Делиться добычей с каким-то сопливым мальчишкой у которого еще молоко на губах не обсохло? Как бы не так еще раз. Они попросту прирезали бы тебя где-нибудь в ближайшем укромном месте, перед этим пустив по кругу. Хотя насчет последнего ребятки колебались, все так.       — Ты врешь! — Патрик сжал решетку с такой силой, что у него заболели пальцы.       Это не могло быть правдой. Не могли его предать с такой легкостью снова. Нет. Он сам ничего подобного не ощущал, никаких темных мыслей по отношению к себе.       Или же только убеждал себя, что не ощущает?       — Очень надо, — Роберта приблизилась к решетке, которая отделяла ее от Патрика, вплотную, — просто в отличие от тебя мне дано смотреть несколько глубже. Ну так как, малыш Патрик, все еще считаешь, что этот парень не заслуживал смерти?       Патрик почувствовал, как все его нутро наполняется едкой горечью разочарования и боли. Но не столько предательство братьев Андерсонов, так и не свершившееся, ранило его, сколько само знание об этом. Лучше бы он так и оставался в неведении. Что за извращенное удовольствие получает Пожирательница, являясь и вот так запросто разрушая все то хорошее, что появилось в жизни Патрика, пусть оно и не было настоящим?       — Убирайся. Или убей и меня тоже. Только прекрати изводить своим присутствием. Перестань лезть в мою жизнь и убивать тех, кто имеет для меня хоть какое-то значение в отличии от тебя.       Роберта раздраженно зашипела, и звуки эти никак не могло бы воспроизвести обычное человеческое горло. А затем Патрик ощутил, как горячие пальцы стискивают его подбородок, заставляя поднять голову и посмотреть на существо, стоящее перед ним в облике его сестры.       — Ты принадлежишь мне, мелюзга. И делать я с тобой буду все, что пожелаю. Приходить, когда захочу, и творить, что вздумается, — серебряные глаза сверкали плохо контролируемой яростью.       Яростью не только на Патрика, но и на себя саму, за сохраняющееся желание вернуть былое отношение его к себе при всей невозможности и неумении этого сделать.       — Я тебя ненавижу, — Патрик выплюнул эти слова глядя прямо в вечные серебряные глаза, когда-то казавшиеся ему самыми прекрасными на всем свете.       — Не сомневаюсь в этом, — Роберта резко оттолкнула Патрика, отчего тот свалился на пол.       А когда он поднял голову, Оно в соседней камере уже не было.       Сжавшись на полу, прислонившись к решетке и обхватив колени руками, Патрик зарыдал. Он оплакивал Криса и Эла, которые, несмотря ни на что, все равно оставили о себе лишь хорошие воспоминания. Оплакивал собственную судьбу и свое навсегда ушедшее светлое и беззаботное детство. А еще он оплакивал образ Роберты, отныне навсегда запятнанный, и то чувство невероятного покоя и радости, которое он испытал однажды, находясь рядом с Пожирательницей и, в чем он не сомневался, уже навсегда утерянное.       К тому моменту, как полицейские заметили, что в камерах предварительного заключения творится что-то не то, слезы Патрика уже иссякли. Та пустота, которая царила внутри, с жадностью поглотила все его эмоции, не оставив взамен ничего.       Патрик ощущал себя потерянным, пустым и мертвым.       Словно огромный ледяной кокон окружил его душу, заперев ее от всего окружающего мира. И, казалось, что уже никто и ничто не в состоянии прогнать тот холод, который поселился внутри.       Так и было до того момента, как Патрик встретил человека, изменившего все и перевернувшего его мир с ног на голову.       Человека, которого он будет помнить до конца своих дней.       Того, кто стал одновременно его спасением и погибелью.       И звали его Джошуа Дейн.