Нарисуй мне шарик

Дерри, 2002 год

      Близилось Рождество. Город жил своей привычной, обыденной жизнью, лишь слегка оживившись перед грядущими праздниками. С утра было морозно, но к середине дня погода немного смилостивилась, и народ высыпал на улицы, стремясь запастись подарками, пока выпала возможность сделать это с относительным комфортом.       Люди весело переговаривались, сверкали праздничными лампочками вывески магазинов, играла музыка…       Город жил, но ни единого звука с поверхности не пробивалось в глубину.       Патрик Дэнвилл брел почти что по колено в мутной ледяной воде, не чувствуя своих ступней, то и дело поднося ко рту руки, в тщетной попытке своим дыханием согреть озябшие пальцы.       В канализационной сети, раскинувшейся под городом, было, конечно, чуть теплее, чем на поверхности, но не намного. А холодная вода и влажность только усугубляли дело.       Патрик замер, в очередной раз пытаясь справиться с дрожью и хоть немного согреться. Жизнь, шумевшая наверху, казалась такой далекой и нереальной, словно находилась совершенно в другом мире. Здесь же, внизу, раскинулось тихое, ледяное и безмолвное царство мертвых, и тринадцатилетний подросток в нем был не более, чем призраком.       Патрик тряхнул головой, отогнав от себя все эти лишние, непрошеные мысли и еще решительнее зашагал вперед. Если он не хочет тут замерзнуть насмерть, то нужно пошевеливаться. Он точно не знал, куда бредет, но понимал одно — он не отступит. Просто не имеет права.       Он набрал в легкие побольше воздуха и закричал так громко, как только мог:       — Бобби! Бобби! Выйди ко мне! Прошу тебя! Пожалуйста! — Патрик знал, что на это универсальное имя Оно откликалось в любой своей личине.       Однако ответом ему была тишина и размеренный плеск грязной воды. Снова. Пожирательница не являла себя, не отзывалась и словно бы делала вид, будто ее тут вообще не существует.       Усилием воли подавив в себе вспышку отчаяния и непрошеной злости, Патрик продолжил свой путь.       Прошедшие полтора года были на редкость спокойными и тихими. Он до конца лета исправно ходил в публичную библиотеку Дерри, значительно разнообразив спектр изучаемых им тем. А по осени забросил это дело. Если Майкл Хэнлон и продолжил искать какие-то доказательства того, что Оно все же выжило несмотря ни на что, то Патрик уже никак не мог повлиять на это, ни в худшую, ни в лучшую сторону.       После происшествия в публичной библиотеке Пожирательница не показывалась несколько месяцев. Судя по увеличившемуся количеству сообщений о пропавших без вести людях в местной хронике, Оно активно восстанавливало силы. Впрочем, число исчезнувших не сильно превысило обычную для Дерри норму и до критической отметки, способной вызвать подозрения, так и не дошло.       За прошедшие годы вынужденного бодрствования Оно явно научилось аккуратности в своей охоте.       Патрик так же подозревал, что Пожирательнице теперь, помимо прочего, не требуется такое большое количество пищи, как бывало раньше в активную фазу цикла, однако все его вопросы на этот счет неизменно оставались без ответов.       Оно вообще теперь старалось особо не распространяться о себе, полагая, что и так оказало большую честь этому человеческому ребенку.       Пожалуй, даже слишком большую.       В итоге Патрик смирился и перестал задавать ненужные вопросы. И жизнь его вернулась в прежнее русло.       Оно продолжило время от времени навещать Патрика, являя себя то Пеннивайзом, то Робертой Дэнвилл. Последний образ не столь сильно нравился Пожирательнице, в отличии от клоунского, и, вероятно, это было связано с его относительной безобидностью и вопиющей человечностью.       Быть может, если бы Пожирательница сама сформировала этот облик, ей было бы намного проще ужиться с ним. Но в данном случае правила игры продиктовало воображение Патрика, и ей не осталось ничего иного, кроме как принять их, изменив под себя настолько, насколько было возможным.       Однако Роберта куда лучше ладила с Патриком, в отличии от Танцующего клоуна, и этого даже Оно не могло не признать.       Пеннивайз был чересчур шумным, беспокойным и резким. По большому счету, он являлся не человеком, а гротескной пародией на него, злобной и искаженной. В виде Роберта Грея он не выбивался из толпы, но характер его и повадки оставались прежними. И Патрик понимал, почему Пожирательница настолько дорожила этим образом. Клоун являл собой идеальное воплощение страха — обезличенное, одновременно привлекательное и пугающее. Квинтэссенция замаскированного ужаса.       Роберта Дэнвилл же была куда более спокойной, чем Пеннивайз, и в то же время по-человечески эмоциональной и открытой. Сущность Пожирательницы, конечно же, привнесла в образ множество потусторонних, жутких и пугающих черт, но они по большому счету не сильно влияли на общее восприятие. По крайней мере со стороны Патрика.       Там, где он ни за что не послушал бы Пеннивайза, Патрик вполне охотно прислушивался к Роберте. За ней он следовал безропотно в такие места, куда не сунулся бы, будь с ним рядом клоун. Пеннивайз требовал, угрожал и вымогал, если ему было нужно, и это воспринималось Патриком в штыки. То же самое, но из уст Роберты, поданное в чуть более мягкой форме, свойственной ей, побуждало исполнять требуемое. Это было странно и даже наверняка со стороны смотрелось глупо, ведь Патрик знал, что перед ним одно и то же существо, но его эмоциональные реакции на самом деле во многом зависели от образа, выбранного Пожирательницей.       Однако, было заметно, что Оно, по большому счету, все равно, как получать от Патрика желаемое, и возможность более эффективно воздействовать на него не воспринимается, как что-то важное. Зато облик миловидной и совершенно не страшной девушки то и дело вызывал явный дискомфорт.       И все же, по неведомым для Патрика причинам, Оно не отказалось окончательно от образа Роберты, милостиво позволяя ему время от времени общаться с собой под той личиной, которая ему была более всего по душе.       Он тогда еще не мог полностью осознать всю значимость этого решения, означающего крайнюю степень благосклонности к себе Пожирательницы. Пожалуй, они оба этого не осознавали.       Встречи с Пожирательницей по-прежнему вызывали у Патрика двойственные чувства, которые колебались от страха и отвращения, до понимания, принятия и сильной симпатии.       Оно могло заявиться в любое время и бывало как ласковым, так и крайне жестоким. Мотивы визитов Пожирательницы часто оставались непонятны, и никогда нельзя было угадать, что движет ей — просто настроение или какой-то корыстный умысел. Но вот по отношению к себе она никогда не терпела легкомыслия или неуважения. За это Оно карало, решительно и безжалостно.       Если Патрик забывался, то мог заработать довольно глубокий и болезненный укус, его могли полоснуть когтями, толкнуть, а иногда и швырнуть куда-нибудь. Единственное, чего Оно никогда не позволяло себе, как бы ни было зло на Патрика — травмировать его руки.       Он как мог убеждал себя не злиться на Пожирательницу за такое обращение, понимая, что общаться с людьми иначе, кроме как пытаясь сожрать их, Оно попросту не умело. А учиться точно не собиралось. Хотя, положа руку на сердце, запас терпения Патрика с каждым разом истощался все больше. Добрый и открытый маленький мальчик мог безоговорочно принимать Пожирательницу такой, какая она есть, а вот вступающему в непростую пору полового созревания подростку, который заново учился уживаться с самим собой, это давалось крайне нелегко.       Патрик также продолжал рисовать и получалось у него все лучше и лучше. Силы его росли и вместе с этим он начинал учиться и ответственности. Нарочно или случайно, но встречи с Оно, их общение, помимо прочего, помогало ему гораздо лучше осознать насколько его дар может быть разрушительным. Если не контролировать тот как следует, и, что гораздо важнее, не контролировать как следует себя, то его силы станут подобны плохо управляемому бензовозу, чьи цистерны могут в любой момент взорваться и уничтожить все вокруг.       И потому Патрик научился осторожности. Как сильно бы ни хотелось рисовать, он всегда задумывался прежде, чем начать — что именно он хочет изобразить и зачем. А уж если был шанс своей картиной как-то изменить мир, то следовало тщательно прикинуть, стоит ли оно того.       Рисование в семье Дэнвилл по-прежнему было под запретом, и Патрик продолжал заниматься любимым делом все также в тайне от матери, используя для своей цели цветные и простые карандаши. О том, чтобы прикоснуться к краскам он и мечтать не смел, хотя где-то в глубине души подозревал, что это откроет ему доселе неизведанный простор для творчества.       Во многом на руку Патрика играло то, что Натали теперь не порывалась сдать его при первой же возможности, застукав за рисованием, а, наоборот, всячески покрывала. А еще частенько задавала вопросы касаемо возможностей Патрика, и тот насколько мог честно отвечал на них. И все же что-то не позволяло ему полностью довериться Нат, заставляя скрывать большую часть своих сил. Возможно, это было опасение напугать ее и оттолкнуть. Одно дело знать, что мальчик, с которым живешь в одном доме, может просто рисовать нечто, невидимое глазу, словно бы приоткрывая некие завесы. И совсем другое понимать, что этот самый мальчик может изменить саму реальность, внеся в нее что-либо, или, наоборот, вычеркнув.       Стерев.       И где гарантия, что при этом в какой-то момент он не захочет стереть девочку, которая причинила ему столько зла в свое время?       Их отношения с Натали вообще значительно потеплели, и Патрик сильно ценил эти перемены. Быть может, на Нат благотворно повлияла вновь обретенная способность видеть ауры людей, и она, наконец, рассмотрела то счастье и любовь, которые словно бы ореолом окружали Соню Дэнвилл и Элен Дипно. А поняв и постигнув всю глубину их чувств — просто потеряла причину так сильно ненавидеть как мать Патрика, так и его самого.       Натали, несмотря на обещание, ни разу не приходила к Патрику со своими проблемами, вероятно, довольно легко ужившись с открывшимся в ней даром. Иногда в разговоре она могла спокойно упомянуть тот, как нечто само собой разумеющееся и только.       Однажды, увидев Нат, сидящую в Мемориальном парке Дерри на скамейке рядом с Доррансом Марстелларом, Патрик окончательно успокоился на ее счет, понимая, наконец, отчего она так спокойна. Ее было кому наставить на нужный путь.       Пусть в долгосрочные дела бывший Хранитель и не лез, но ничто не помешало ему поучаствовать в судьбе обычной Краткосрочной, занимаясь при этом, по сути, своим самым любимым делом — наблюдая и раздавая советы.       И именно Натали первой заметила, что с Соней Дэнвилл случилась какая-то беда. И произошло это даже раньше, чем о том узнала сама Соня.       В ту неделю Нат ходила сама не своя, став тихой и замкнутой. Она словно бы искала и никак не могла найти себе место. А потом принялась настоятельно просить Патрика поговорить со своей мамой. Натали заметила крайне нехорошие изменения в ее ауре, говорящие об опасной болезни, какой именно, правда, она не могла сказать.       Патрик поверил ей, но лишь отчасти. Он не сомневался, что Натали все увидела правильно, и, быть может, у Сони и правда появились проблемы со здоровьем. Все же она с годами не молодела и то было естественным. Во что он не поверил, так это в тяжесть состояния матери. Как и любой любящий мать до беспамятства сын, Патрик попросту не мог позволить себе мысли о том, что с его самым близким человеком реально может случиться нечто страшное.       С кем угодно, где угодно, все, что угодно, но только не с нами и не в нашей жизни.       Спустя еще неделю уговоров со стороны Натали, Патрик все же поговорил со своей мамой, соврав ей, что та как-то слишком плохо выглядит, и попросив ее обратиться к врачу. Соня поначалу сомневалась, но потом все же решила последовать совету сына.       И на этот тревожный звоночек Патрик не отреагировал. Ведь чувствуй его мама себя хорошо, она наверняка не пожелала бы лишний раз беспокоить врачей.       Соня вернулась мрачнее тучи, и вскоре ее настроение передалось и Элен. Однако при Патрике и Натали обе женщины старалась улыбаться и вести себя как раньше. Только вот в их отношениях появилась некая искусственность.       Потому что они были напуганы. Очень сильно напуганы и это глушило все остальные чувства.       Прошел еще месяц, прежде чем Патрик, наконец, перестал обманывать себя и загонять подальше свое же собственное обостренное восприятие. Его мать за это время явно сдала и это было уже видно невооруженным глазом. Она сильно похудела, у нее пропал аппетит, а кожа приобрела нездоровый серо-землистый оттенок. Как бы сильно ни хотелось поверить в то, что все будет хорошо — рисунки и интуиция твердили обратное. А говорили они о том, что его мать не просто на самом деле больна, и больна тяжело.       Соня Дэнвилл умирала.       И Соня, и Элен старались не говорить детям о том, что происходит. Однако Патрик несколько раз слышал обрывки их разговоров. Слова «онкология», «химиотерапия» и «множественные метастазы» накрепко врезались в его память, вынудив снова сходить в публичную библиотеку. А когда он, наконец, понял, что все это означает — его прошиб такой дикий страх, тоска и отчаяние, каких не вызывали у него в свое время ни Пеннивайз, ни даже Алый Король.       Патрик, как только потрясение его немного отпустило, начал лихорадочно искать способ спасти свою мать. И первое, что пришло ему в голову — стереть ее болезнь так же, как он стер когда-то мешок смерти Нат. Но чтобы стереть что-то, это что-то надо сначала нарисовать. Он не знал, как выглядит болезнь, убивающая его мать, и сколько бы ни касался Сони, его силы упорно молчали. Словно бы между ним и его матерью оказался невидимый заслон.       Тогда Патрик попытался призвать на помощь все свое воображение и нарисовал болезнь Сони отдельно от нее в виде жуткого монстра, пытающегося съесть ее. Этот монстр частично напоминал Пеннивайза, хотя и далеко не всем.       Но когда Патрик попытался стереть чудовище, случилось нечто странное. Ластик не сумел убрать ни единого штриха с готового рисунка. Это испугало и ошеломило его еще сильнее. Он продолжил пытаться, изводил ластик за ластиком, силясь убрать монстра, убить болезнь. И делал это до тех пор, пока к нему не подошла бледная, как сама смерть, Натали.       — Они просили тебя не делать так. Клото и Лахесис. Они говорят, что Цель нельзя остановить. И ты, скорее всего, сотрешь ее саму, а не ее болезнь, — и Натали убежала, горько расплакавшись, заметив выражение глаз Патрика, вскинувшего на нее голову, и испугавшись того, что она в них видит.       И все же к ее совету он прислушался, бросив тщетные попытки спасти свою мать самостоятельно.       А затем Соня в один из дней потеряла сознание и ее увезли в больницу. Спустя почти полмесяца она вернулась домой, став буквально тенью самой себя. И через неделю снова оказалась на больничной койке. По заплаканным глазам Элен и затравленному взгляду Нат, старательно избегающей встречи с Патриком, тот понял, что в этот раз его мама уже не вернется домой.       И тогда Патрик решился на последний, самый отчаянный шаг. Он отправился вниз, в глубины канализации Дерри, чтобы найти Пожирательницу. Готов был даже дойти до ее логова и пинками растолкать ее, если та вдруг крепко спит.       Патрик твердо знал, если кто и может противостоять Цели и Случаю вместе взятым, наплевав на их правила, так это только Оно. Он гнал прочь от себя жуткие мысли, что Пожирательница попросту не в силах спасти его мать, и что далеко не все правила можно нарушить. Нет, Оно сделает это, обязательно сделает. Ведь они через многое прошли вместе, он сам столько сделал для Пожирательницы и ни о чем никогда не просил. Ну как может Оно отказать ему после всего?       Может, еще как может. Ты для Нее никто и ничто. И Она ничем тебе не обязана.       Внутренний голос с каждым разом нашептывал мысли одна другой противнее. И чем дальше Патрик пробирался по безмолвной канализации, чем дольше игнорировала его Пожирательница, тем сложнее ему было заглушить этот самый голос.       Патрик продолжил путь. Он больше не пытался согреть свои пальцы, потому что перестал чувствовать их. И счет времени он тоже потерял. Но даже не подумал при этом остановиться. Если уж ему суждено сгинуть, замерзнув насмерть в канализации, это все равно лучше, чем знать, что мог как-то помочь близкому и родному человеку, но не сделал этого.       В какой-то момент стало просторнее. Теперь окружающее пространство больше напоминало подземные коридоры, большие и широкие, а не сеть канализационных тоннелей. И пахло тут неприятной стерильностью и лекарствами. Пахло больницей.       Из стен лился мягкий свет, и Патрик погасил фонарик, которым до этого освещал свой путь. Вскоре он вышел в просторную залу, стены которой уходили далеко вверх и так же мягко светились, и, пройдя несколько метров, замер. Потому что у дальней стены он увидел Пеннивайза.       Патрик кинулся к нему, облегченно вскрикнув, и даже успел разглядеть за его спиной небольшую деревянную дверь.       Дверь, которая вела в логово.       Но стоило ему подлететь к Пеннивайзу, как тот резко вскинул руку, перехватив Патрика за горло и подняв в воздух. А затем небрежно отшвырнул от себя, бесстрастно наблюдая, как тот упал на пол и проехал по нему на спине несколько метров.       Патрик лежал, хватая ртом воздух и непонимающе глядя вверх. Пеннивайз неспешно подошел к нему и наклонился над самым лицом. Взгляд его был злым. И голодным, очень, очень голодным. На лоб капнула вязкая слюна.       Только сейчас до Патрика дошло, что раньше Пожирательница всегда приходила к нему сытой, предварительно хорошо поохотившись. А сейчас он пришел к Ней сам, перепуганный и отчаявшийся, измучившийся от боли и тоски. Каким, наверно, он кажется для Оно лакомым кусочком!        — И ты даже себе не представляешь каким, мелюзга, — Пеннивайз схватил Патрика за плечи и рывком поставил его на ноги, крепко удерживая.       Если бы Оно сейчас ослабило хватку, то он попросту завалился бы обратно. Но Пеннивайз лишь крепче сжал пальцы. Приблизив свое лицо к шее Патрика, он уткнулся в нее носом и глубоко вдохнул. Из груди его донеслось тихое и утробное урчание.       Оно питалось им, пило его боль и страх, и осознание этого факта, в былые дни легко принимаемого Патриком как данность, в этот раз вызвало дикое омерзение и тошноту. Хорошее отношение, готовность пойти навстречу? Эти надежды рухнули в один миг, стоило лишь заглянуть в эти древние, голодные и безжалостные глаза.       — Пожалуйста… моя мама… — голос Патрика позорно сорвался на всхлипы.       Он ощутил, как слезы катятся по щекам, а вместе с тем дикую слабость, и какую-то обреченность.       Оно плевать на него и его проблемы. Оно плевать на его боль и страдания. Оно не плевать только на себя само и свой голод.       И теперь его просто сожрут тут, и никто так и не узнает, что с ним случилось.       — Долго же ты хранил свои розовые очки в целости, малыш Патрик! — Пеннивайз вдруг отстранился от Патрика, отпустив его, отчего тот пошатнулся и все же плюхнулся на пол. — Неужели добрый клоун и милая маленькая Бобби настолько ввели тебя в заблуждение, что сейчас так больно с этим расставаться? Поверить не могу, ты что же, всерьез решил, что я стану для тебя доброй тетушкой, этакой феей крестной, которая должна решать твои проблемы? Открою тебе страшную тайну. Мы живем далеко не в сказке.       Пеннивайз запрокинул голову и визгливо расхохотался.       Патрик медленно поднялся на ноги и протянул к нему руку, коснувшись предплечья.       Роберта.       Он хотел сейчас видеть ее. Она, быть может, так же начнет над ним потешаться, но хотя бы это будет не так больно. И она, возможно, даже выслушает его.       Пеннивайз замолчал, а затем скривился, вырываясь из ослабших пальцев Патрика, и сам грубо ухватил его за руку.       — Не дождешься, мелюзга. Не всегда капризам стоит потакать, не так ли? Тебе не следует тут быть. Нельзя таким, как ты, искать таких, как я. И тем более находить. И не смотри на меня своими щенячьими глазами, малыш Патрик. Я знаю все, что творится в моем городе. И чем раньше ты перестанешь строить воздушные замки, тем проще для тебя. Впрочем, есть еще кое-что, волнующее меня помимо голода. Мои клятвы. Потому, так уж и быть, я проявлю сегодня чудеса выдержки не стану тебя есть. Потому что, если сейчас откушу хоть кусочек, точно уже не смогу остановиться.       С этими словами Оно потянуло Патрика за собой, направляясь прочь от логова. В первые мгновения он попытался высвободиться из хватки Пеннивайза, но тот держал его слишком крепко.       Позже на этом месте расцветут яркие синяки и не сойдут недели две, не меньше.       Тогда Патрик расслабился и просто позволил Пеннивайзу вести себя. Свободной рукой он то и дело вытирал слезы, текущие по щекам. Он понял, что Оно не поможет ему.       Не желает этого делать, слишком гордое, чтобы размениваться на каких-то жалких людей. Иначе просто и быть не могло. Пожирательница все это время играла с ним, словно хозяин с котенком, а теперь попросту избавится, как от надоевшей игрушки. Выкинет и забудет.       Оно все знало с самого начала, но даже и не подумало спасти его мать, не сделает этого и теперь. Осознанно позволит ей умереть. Специально сделает это, чтобы показать свою власть Патрику, чтобы напиться его болью и страхом.       Горькая обида и разочарование затопили душу, жгучие и сводящие с ума. Они, казалось, выжигают ее изнутри, оставляя лишь оплавленный остов.       Пеннивайз на мгновение замер, едва слышно зарычав и глянув на Патрика поверх плеча. Но тут же зашагал дальше, так и не проронив ни слова.       Просто проигнорировал, ибо для такого существа все, что чувствует Патрик не более, чем недостойная внимания мелочь.       Чтобы Пожирательница просто не могла и не умела подобрать нужных слов, правильных слов, а мятущийся разум Патрика, которого захлестнуло враз слишком много противоречивых эмоций, не мог из-за этого дать ей нужную подсказку? Нет, такого попросту не могло быть.       Все подобные мысли, все попытки оправдать Оно, Патрик отчаянно гнал от себя прочь. Не хотел он больше быть послушным и все принимающим паинькой. Хватит. Довольно с него.       Коридоры сменились обычными канализационными тоннелями, в которых Оно ориентировалось куда лучше Патрика. Тот искал логово несколько часов, тогда как Пеннивайз вывел его к поверхности за каких-то полчаса.       Когда Пеннивайз вдруг встал около небольшой лестницы, ведущей наверх, к канализационной решетке, сквозь которую слабо пробивался свет и слышались автомобильные гудки, и отпустил руку Патрика, тот понял, что его путешествие подошло к концу.       — Больница прямо над нами, мелюзга. Ее срок почти подошел. Поспеши, если хочешь успеть проститься, — голос Оно был ровный, без единой эмоции. Если мысли и чувства Патрика разозлили Пожирательницу, она этого никак не показала.       Не оглядываясь на Пеннивайза, не желая его видеть более ни единой секунды, чувствуя разочарование, обиду и злость как на Пожирательницу, так и на самого себя за наивность и доверчивость, Патрик принялся карабкаться наверх. Боль душила его, мешая дышать, и он горько жалел, что вообще в свое время взялся помогать этому существу. Пусть бы и дальше страдало от загнивающих ран и слабости, глядишь бы и не подохло! Зато того отвратительного липкого чувства в самой глубине души он теперь бы не ощущал. Словно его жестоко обманули и унизили, дали надежду и после растоптали ее. И пусть по большому счету только лишь сам Патрик и давал сам себе какие-то надежды, разбираться во всем этом он уже не желал. Он хотел одного — вообще никогда не ощущать подобного.       Решетка поддалась на удивление легко, и Патрик выбрался наружу, дрожа от холода и щурясь из-за яркого света.       — Патрик! Вот ты где… ты должен скорее пойти к своей маме! Ох… что с тобой? — голос, без сомнения, принадлежал Натали.       Патрик повернулся на звук, продолжая щуриться и моргать. Он не удивился потрясению в голосе Нат, прекрасно зная, как выглядит — бледный, грязный, промокший насквозь, дрожащий и провонявший канализацией с ног до головы.       — Не твое дело, Нат!       И глаза Патрика уже достаточно привыкли к свету, чтобы рассмотреть обиду, мелькнувшую в глазах Натали из-за столь грубого к себе обращения. Но в ту же секунду обида растаяла, сменившись прежней подавленностью и тоской.       — Они говорят, что и так тянут до последнего. Что еще немного, и они просто не смогут. Ты должен поторопиться. Они сказали принести тебе одежду на смену, я сначала не поняла зачем. Но теперь поняла. Идем внутрь. Меня мама выгнала из палаты, велела погулять. Но тебя, наверно, пустит.       Патрик молча прошел мимо Нат, лишь раз осмотревшись. Они были во внутреннем дворике центральной больницы Дерри, где в одной из палат умирала Соня Дэнвилл.       Из всего сбивчивого лепета Натали он понял одно совершенно четко — мама умрет с минуты на минуту, и посланцы Цели милостиво желают позволить Патрику с ней проститься. Желание нарисовать этих лысых докторов, взявших себе имена мойр, а затем хорошенько пройтись по ним ластиком, вспыхнуло в груди — и тут же погасло. Этим он все равно ничего не изменит.       Нельзя остановить Цель.       Все силы, все желание бороться разом покинули Патрика. Он, оказавшись внутри больницы, все в таком же молчании, последовал за Натали в ближайшую уборную. Любопытные и даже возмущенные взгляды персонала он постарался пропустить мимо себя.       Патрик, как мог, хорошенько умылся и переоделся, оставив свою грязную одежду прямо на полу кабинки туалета. Уберет ли ее Нат, или оставит тут, его совершенно не волновало.       Он так и не проронил ни слова, боясь, что если начнет отвечать Натали, то и дело пытавшейся его теребить вопросами, то попросту сорвется на вопли.       Патрик поднялся наверх, в нужную палату. Соня Дэнвилл лежала на кровати, подключенная к множеству приборов, пытающихся поддержать ее угасающую жизнь, опутанная трубками и проводами. Он была так худа и бледна, что, казалось, терялась на фоне всей этой аппаратуры.       Элен сидела рядом. Она подняла заплаканные глаза на Патрика и дернулась было вывести его из палаты. Но тут же снова без сил опустилась на стул, уронив руки на колени. Вероятно, она увидела нечто такое в его лице, что заставило ее отступить.       Она тоже все поняла.       Патрик подошел к Соне и застыл рядом. Он смотрел на маску болезни, в которую превратилось лицо некогда жизнерадостной и цветущей женщины. И сквозь нее все еще проглядывали такие родные и любимые его сердцу черты.       Веки Сони дрогнули, и она открыла глаза. Взгляд ее, несмотря на те препараты, которыми ее явно тут накачивали, оказался на удивление ясным. Она медленно приподняла руку, и Патрик бережно перехватил ее легкую, почти что невесомую, кисть, поднеся ее к своим губам и легонько поцеловав.       — Пат… какой ты уже… взрослый, — Соня смотрела на своего сына, и в ее глазах не было боли или страха, только лишь огромная и всепоглощающая любовь и нежность. Все ее мысли в эти последние мгновения были не о предстоящем, а лишь о том, кого она любила больше своей жизни.       — Мама… я так тебя люблю, — голос Патрика был тихим и хриплым.       — Я тоже, сынок… Люблю тебя... Ты береги себя… Береги… — а затем глаза Сони закрылись, и открыться вновь им было уже не суждено.       Патрик тоже закрыл глаза и замер, держа руку своей матери. Он ощутил, за несколько секунд до того, как это же зафиксировали приборы и зашлись безумным, захлебывающимся писком, как жизнь уходит из нее.       Ее воздушный шарик улетает.       Патрик держал еще теплую руку Сони Дэнвилл, не двигаясь и не обращая внимания на поднявшуюся суету вокруг. Все это происходило будто где-то очень далеко. В какой-то момент руки Элен с силой сжали его плечи, и та вывела его из палаты. Уже в коридоре она крепко обняла Патрика и разрыдалась, не в силах больше сдерживаться.       Но сам Патрик не плакал, слезы придут к нему сегодня намного позже. Он стоял в оцепенении, ощущая себя словно бы отрезанным от всего остального мира. Чувств не было, и внутри разрасталась черная и засасывающая все на свете внутрь себя пустота.       Патрик сейчас хотел только одного — чтобы его оставили покое. И еще он точно знал, что больше никогда желает видеть или слышать про существо, обитающее под Дерри, и так подло предавшее его тогда, когда он больше всего нуждался в помощи.       Мысль о том, что Оно не всесильно, и попросту не сумело донести этого по-человечески, ибо человеком не являлось, так и не пришла Патрику в голову.