Послесловие

Гурд

Я открываю глаза, молча лежу, глядя в потолок и пытаюсь вспомнить, что же я только что видел во сне. Странно, но просыпаясь, я совсем не помню деталей, остается только ощущение, что это был удивительный сон, и мне было хорошо. Впрочем, легко догадаться, что именно могло бы подарить мне ощущение покоя и умиротворения. Наверняка я видел лица тех, кого любил, кто был мне безумно дорог, и кого, к сожалению, уже нет на этом свете. Так уж вышло, что почти все мои близкие давным-давно пребывают в лучшем из миров: отец, мать, братья, друзья, жена… Просто интересно, долго ли мне еще коптить почем зря эту землю? Честно говоря, я безумно устал. Я давно уже готов к этому, сколько раз я смотрел в лицо смерти — с самой юности. Десять лет тому назад я был уверен, что меня настигла смертельная болезнь, и я доживаю последние дни. Я смирился, привел в порядок все дела, а вслед за этим отвез жену и сына далеко за море, надеясь на то, что они будут счастливы, когда я уйду. Но судьба снова посмеялась надо мной: я остался жив, но потерял Орбод. Я до сих пор не могу понять, зачем она сделала то, что сделала, почему не подумала о сыне, если уж на меня ей было наплевать. Орбод не отрицала, что Тоуд пытался над ней надругаться, и мы могли бы помочь ей, вытащить ее из тюрьмы. Но, увы, кроме этого она пыталась убить госпожу Серпент, и это был еще один серьезный аргумент против нее. Плюс ко всему, она сама не отрицала своих намерений и отказалась от адвоката. Ее приговорили к смерти, и мне в тот момент показалось, что она… вздохнула с облегчением. Я пришел к ней после суда, по закону полагалось последнее свидание, но она выгнала меня. — Уходи, Гурд! — сказала Орбод. Она даже не взглянула на меня, стояла, отвернувшись к окну. — Я уже сказала, что ни о чем не жалею. А ты теперь свободен и можешь даже побороться за нее. За свою настоящую любовь. Кто знает, вдруг тебе повезет, а? Убирайся вон, не хочу тебя больше видеть! Я вздохнул и ничего не ответил, мне было безумно жаль мою бедную Орбод, ненависть и ревность буквально свели ее с ума. Когда все было кончено, мы с Алисом еще погостили некоторое время в Стране Теплых Морей, а потом я решил, что пора и честь знать. Я не сказал сыну, что его мать была казнена, мне пришлось соврать, что Орбод серьезно больна, находится в госпитале и вынуждена задержаться там на какое-то время, а навещать ее якобы запрещают доктора. — Но почему мы не можем остаться, пока мама не поправится? — допытывался Алис. — И почему мне нельзя навестить ее? Мне было противно лгать сыну, но ничего другого попросту не оставалось. Уже по возвращении я вынужден был серьезно поговорить с сыном, но опять-таки не осмелился сказать ему правду. Я сказал, что Орбод умерла от сердечного приступа в больнице. — И вы мне ничего не сказали! — заплакал Алис. — Почему, отец?! — Я… — так отвратительно я, признаюсь, еще никогда себя не чувствовал, — не хотел, чтобы ты страдал, мой мальчик. Прости! Сын всхлипнул, а потом обнял меня за шею и разрыдался еще громче. Больше он меня ни о чем не спрашивал и не заговаривал об Орбод, но я видел, что ему больно, и он очень переживает. А еще мне до сих кажется, что он так и не простил мне той лжи. Мы с Алисом вновь поселились в нашем старом доме, правда, теперь мы занимали только второй этаж, первый я вынужден был сдавать, чтобы хоть как-то сводить концы с концами, ибо почти все мои сбережения были потрачены, а добрую часть я перед самым отъездом (я же думал, что больше уже никогда не вернусь) передал в казну. Сначала нашими соседями была пожилая пара из Королевства Туманов и Облаков, тихие и неприметные, иной раз казалось, что они неделями пропадают где-то, так них было тихо. Два года назад они съехали, им удалось скопить достаточную сумму и снять небольшой дом, и я сдал этаж молодой женщине, которая приехала, как она сказала издалека, и ей очень была нужна крыша над головой. Она понравилась мне, не знаю уж сам, почему, и я даже скостил ей половину суммы. Арев, так зовут эту милую девушку, часто заходила навестить меня, помогала по хозяйству, с ней интересно было поговорить, она была прекрасно воспитана, образованна. С упоением слушала она мои рассказы о прошлом: о Королевстве Кривых Зеркал, о двух храбрых девочках, что спасли меня тогда из Башни Смерти, о том, как мы потом из сил выбивались, чтобы построить нашу новую страну, где всем жилось бы счастливо. — Но вы многого добились, господин Гурд, — улыбалась Арев. — Ведь теперь у вас здесь спокойная и счастливая жизнь, разве не так? — Трудностей хватает, — отвечал я. Нет, конечно же, мы многого добились за эти долгие годы, у нас появились новые школы для детей рабочих, сиротские приюты, больницы, мы изо всех сил старались наладить торговые и дипломатические связи с соседями, хотя бы с тем же Королевством Туманов. Они готовы забыть старые распри по поводу границ, и кажется, мы можем больше не думать о прошлых неприятностях. Благодаря этому у нас стали понемногу стала налаживаться торговля с Королевством Туманов, а они ведь издревле славятся своими тканями, особенно шелком, и многие мастера стали ездить туда на учебу, чтобы и у нас тоже были самые лучшие мастерские. Все это, кстати, обеспечило Толому поддержку народа, и он слывет одним из лучших и справедливых правителей. Когда я вернулся, он незамедлительно хотел передать мне обратно все дела, но я отказался, потому что негоже вести себя словно на базаре, будто я отлучился на минутку и попросил соседа приглядеть за своим урожаем. Я же сам сложил с себя все полномочия, передал их человеку, на которого могу положиться, так к чему вызывать лишние кривотолки. — Но эта должность, — спорил со мной Толом, — она ведь ваша по праву! Еще покойный господин Алис именно вас готовил в свои преемники. — Это в стародавние времена, — покачал я головой, — трон наследовался от отца к сыну, да и то не всегда. А сейчас кресло правителя нашей свободной республики занимает тот, кто более других этого достоин. — Вот именно! — воскликнул Толом. — А значит, — продолжил я, — это должен быть молодой, сильный и умный человек. И таковой имеется. Лучше тебя, мой дорогой Толом, никто не справится. На этом мы и порешили; я вновь, как уже сказал, поселился в своем прежнем доме и принялся воспитывать сына. Через год после нашего возвращения я определил его в одну из лучших школ, дабы Алис не тратил время попусту и не ленился. Поначалу сын хмурился, говорил, что не хочет жить в пансионе при школе, к чему это, раз у него есть дом, но мне казалось ему веселее будет находиться в компании сверстников, нежели со мной. Помимо всего прочего мне не хотелось его беспокоить своими проблемами со здоровьем, пугать его лишний раз. Боли в желудке у меня прошли, спасибо врачам из Страны Теплых Морей, но со временем я стал чересчур быстро утомляться, временами у меня кружилась голова, мне не хватало воздуха, становилось тяжело дышать. Врачи, которых мне посоветовал Толом, сошлись во мнении, что мне нужно больше отдыхать и не переутомляться. При моей новой жизни это было не так уж и сложно. Когда сын закончил школу, я намеревался отправить его в кадетский корпус. Мне думалось, что карьера военного подойдет ему как нельзя лучше. Однако Алис заупрямился и заявил, что хочет, как и его приятель и по совместительству племянник, Хоук, с которым они очень сдружились и регулярно переписывались, поступить в университет, который мы, надо заметить, открыли буквально за несколько лет до этого, и изучать юриспруденцию. Я отдал сыну последние сбережения, чтобы он заплатил вступительный взнос, как полагалось по закону, и снял себе комнату рядом с университетом. В положенный срок Алис, как и подобает, получит диплом, а пока он начал уже работать в городском суде. Он вернулся ко мне, заявив, что хочет жить дома, и я, к чему скрывать, несказанно обрадовался. По крайней мере, думал я, мне теперь есть с кем поговорить. А то, кроме Арев, мне и слова-то сказать было не с кем. Вскоре я стал замечать, что моя соседка и Алис испытывают друг к другу искреннюю симпатию. Девушка, если ей случалось заглянуть ко мне на чашку чая, и в это время приходил домой Алис, слыша его шаги на лестнице преображалась. Она радостно улыбалась, а ее темно-карие глаза ярко блестели. Алис же приносил ей пирожные с кремом из ближайшей кондитерской (она обмолвилась как-то, что обожает их), цветы и засахаренные фрукты. Вечерами он частенько приглашал ее в театр, по выходным возил в городской парк, а потом рассказывал мне, как они любовались фонтанами и кормили уток в Большом пруду (кстати сказать, пруд вырыли именно там, где некогда была Башня смерти, и потому я не очень-то люблю бывать там). Полгода назад Алис сообщил, что намерен жениться на Арев, и я с превеликим удовольствием благословил их. — Надеюсь, сын мой, — сказал я ему, — ты будешь счастлив! — Я ни минуты не сомневаюсь в этом, отец, — улыбнулся мне Алис. Сын с невесткой предложили продать наш старый дом и купить новый — поменьше. — Там нам будет уютнее, — объяснила Арев. — Кроме того, — поддержал ее мой сын, — нам придется меньше платить за него. Мне жаль было расставаться с домом, где прошла моя юность, но я решил, что подобная сентиментальность ни к чему, и вскоре мы переехали в небольшой дом в бывшем квартале зеркальщиков, где сейчас был оживленный проспект с лучшими магазинами и лучшими же домами. С этим местом у меня также связаны воспоминания о прошлом, впрочем, в мои годы, наверное, этих воспоминаний так много, что куда ни посмотри или пойди, обязательно наткнешься на то или иной напоминание о прошлом. Через несколько недель после новоселья мне сделалось не на шутку плохо с сердцем, и сын с невесткой спешно определили меня в больницу. Врачи хмурились, давая мне лекарства, и когда я потребовал четкого и ясного ответа, пряча глаза, уже в который раз, сказали, что мне нужен полный покой, регулярный прием пилюлю и капель. — Знаешь, отец, — старательно избегая смотреть мне в глаза, проговорил сын, когда пришел меня навестить незадолго до того, как меня выписали, — мы с Арев подумали, может быть, тебе следует получше подлечиться? Есть одно место, и мы, собственно, уже договорились… Но разумеется, если ты против, то… — Ты говоришь о пансионате для престарелых и немощных? — догадался я. Алис тяжело вздохнул и коротко кивнул. Разумеется, я сразу же согласился. Зачем я буду мешать сыну и невестке, к тому же, у них вот-вот могут появиться дети, и они будут заняты заботами о них. Алис прав, мне будет лучше там, где мне, если потребуется, смогут оказать помощь те, кто посвятил этому свою жизнь, там, где я никому не буду обузой. — Мы будем часто навещать тебя, отец, обещаю! — через силу улыбнулся Алис, и я снова кивнул. — Значит, все решено! — сказал я. Я ни на минуту не пожалел о своем решении, хотя, честно признаться, иной раз мне бывает безумно тоскливо, поскольку единственное развлечение, которое я могу себе здесь позволить — это снова и снова предаваться воспоминаниям о прошлом. Собственно, ничего другого мне теперь и не остается, ну, разве что выйти ненадолго в сад, но даже короткая прогулка несказанно утомляет меня. Алис и его жена навещают меня практически каждую неделю, а если сын слишком занят и не может прийти, Арев является одна. Она приносит мне что-нибудь вкусное, мы мило беседуем с ней о ничего не значащих вещах, вроде того, какая сегодня хорошая (или плохая) погода, она передает мне привет от Алиса и уходит. Иногда мне приходят письма из Страны Теплых Морей — от Акбулог или от Кайта, правда, в последнее время они стали писать реже, видимо, у них тоже слишком много дел. Я знаю, что Рейвен не так давно вышла замуж, и возможно, скоро у Кайта появится еще один внук. Я рад, что они счастливы. Толом тоже навещал меня несколько раз, предлагал перебраться отсюда в новый дом, который выделили бы мне правительство и он лично, кроме того, мой друг сказал, что оплатит мне личного врача и сиделку. Я отказался, потому что не вижу в этом смысла и не хочу обременять Толома. Какая в сущности разница, где мне умереть? Когда-то я мечтал, что умру, сражаясь за правое дело, за благополучие страны, как мой приемный отец и многие его сторонники, но судьба хранила меня. Потом я думал иной раз, что возможно, умру от старости, в окружении детей, внуков и правнуков, держа за руку любимую женщину. Но в этом мне тоже было отказано. Моя жена… я даже не мог называть ее любимой, а та, кого я любил по-настоящему, никогда не была моей женой. Как и всегда, стоит мне вспомнить госпожу Серпент, я тяжело вздыхаю, с трудом сдерживая слезы. У меня и так было слишком мало мгновений, связанных с ней, которые я мог бы перебирать в памяти, словно драгоценные камни, спрятанные в шкатулке ювелира. Тот день, когда я увидел ее в первый раз. Как она рассказывала мне о своих розах, а я взял ее за руку. Как поцеловал ее — один единственный раз, и это была моя самая сокровенная тайна. Или как украдкой наблюдал за ней за завтраком уже во второй наш приезд в «Белую розу». Она что-то рассказывала моей жене, делала замечания детям, когда они начинали шалить, и улыбалась мужу… Или как я смотрел в ее глаза и говорил о том, как сильно ее люблю, в тот день, когда она навещала меня в тюрьме. Вот, собственно, и все, что у меня было. Ну, может быть, еще самый последний день, когда я видел ее в последний раз. Перед отъездом я просто попрощался с ней, будто бы ничего и не произошло, поцеловал ей руку и пожелал всего самого хорошего. Она кивнула и улыбнулась. Когда Кайт написал мне, что его мать умерла, мне стало нечем дышать. Казалось, что во мне в тот миг тоже что-то умерло. Я написал Кайту и его отцу длинное письмо, где выражал свои соболезнования и сожалел, что не могу быть рядом с ними и хоть как-то поддержать. — Вы меня простите, господин Абаж, — вспомнил я последние слова, которые сказал ему на прощание, — за доставленное беспокойство. — Не стоит, — пожал он плечами. — Не сердитесь на меня, — вздохнул я, — и не ревнуйте… ее ко мне. Я же… не виноват в том, что люблю ее. Сердцу, как говорят, не прикажешь. Но я знаю также, что она любит вас, и потому вам нет нужды переживать. Я никогда не смог бы стать вам соперником. — Я знаю, — тихо проговорил он. — Вы готовы были пожертвовать собой ради нее, — прибавил он, — и я не забуду этого, поверьте. — Как оказалось, это было излишне, — усмехнулся я. — Да и вы тоже не дали бы ее в обиду. — Она для меня все, — тихо проговорил он. Я молча кивнул, протянул руку, и господин Абаж пожал ее в ответ. Я представлял, каково ему приходится: похоронить любимую жену, с которой прожил столько лет, которую знал и любил с юных лет, — разве можно пережить такое горе? С другой стороны, я все же немного завидовал ему, ведь у него было гораздо больше этих сокровенных мгновений, которые он мог вспоминать, и вновь, пусть и на короткое мгновение, снова стать счастливым. Ведь он помнил ее с детства, он был с ней рядом в трудные минуты, делил с ней радостные мгновения, она целиком и полностью принадлежала ему, любила его! Кайту наверняка тоже тяжело приходилось, я прекрасно помнил, как больно мне было, когда не стало моей матери. Я хочу встать с постели, но стоит только чуть приподняться, у меня начинает кружиться голова. Я вновь откидываюсь на подушки и тяжело вздыхаю. Старшая медсестра, пожилая, очень приятная и приветливая женщина с усталым, но милым и добродушным лицом, которая сегодня дежурит, заглядывает ко мне, приносит завтрак. Она заботливо следит, чтобы я, как она выражается, съел все до последней крошки. Затем я принимаю свои пилюли, потом прошу ее помочь мне одеться. Хотелось бы выйти в сад, подышать воздухом. Слава богу, сегодня нет дождя. — Госпожа Азор, — в палату заглядывает молоденькая помощница старшей медсестры, — к господину Гурду посетитель! — Что ж, пусть войдет, — улыбается Азор. — Наконец-то, — бормочет она себе под нос, — а то уже больше двух недель прошло, бросили старика и рады! Я не успеваю удивиться и изумиться, поскольку не думал, что сын придет ко мне на этой неделе. Арев вот-вот должна разрешиться от бремени, и у них и без меня хватает забот. — Господин Гурд! — слышу я знакомый голос, и не могу поверить своим ушам и глазам. Моя приемная дочь между тем переступает порог моей комнаты, быстро подходит ко мне, обнимает и нежно целует в щеку. В это просто невозможно поверить, но это правда, я не сплю. Это действительно она! — Акбулог! — восклицаю я. — Какими судьбами?