Последний воин мертвой земли

Первое, что видит Ризольвир, когда открывает глаза в Кании, — кузнечный горн. Он совсем не похож на те, к которым привык дроу, даже пламя внутри пляшет какое-то странное. Оно скорее синее с красным, чем оранжевое, и пахнет больше серой и пеплом, чем металлом и гарью. Ризольвир никак не может понять, откуда берется этот огонь, почему, как живой, льнет к рукам. Дроу обжигает пальцы, обнаруживая себя стоящим излишне близко к пламени, делает пару шагов назад — и только после этого начинает что-то вспоминать. Потом ему даже кажется, что это именно кузня позвала его в круг Восьмой, выделив из множества душ, погибших в той войне против Вальшаресс. Его воспоминания несколько спутаны — это к лучшему, потому что вместе с ними размылась и боль, — но Ризольвир знает, что оставался верен Провидице до самого конца. Он не был предателем, не был одним из тех, кем кормятся местные льды. Вероятно, в Кании просто понадобился хороший оружейник. То же самое говорит и хозяин таверны, в которой повезло (или не повезло) очутиться дроу. Тавернщик первым находит Ризольвира, с усилием отворив тяжелую кованую дверь в кузню, и первым его приветствует. Ризольвир, все еще пытающийся осознать последние мгновения своей жизни, даже не удивляется тому, что за личиной угрюмого темноволосого незнакомца колышется нечто большее, зубастое и очень недоброе. Определенно драконье. Не обращая внимания на оклики, дроу меряет кузницу шагом, из одного угла до другого, касаясь остывших инструментов так, будто они — продолжение его пальцев. Тавернщик, не переступая порога, наблюдает за ним во все глаза с любопытством, не особо свойственным подобного рода существам. Сначала он говорит, что кузня не работала уже очень давно, а потом, обнажив белые заостренные зубы, — что на самом деле даже не помнит в "Дыхании ада" такого вот… помещения. Тавернщик чего-то ждет от Ризольвира, смотрит с вопросом, будто Ризольвир должен все сам понимать, — но дроу ничего не может ему ответить. В конце концов тавернщик позволяет Ризольвиру остаться, наказывая платить часть выручки за работу, и уходит из кузни спиной вперед. Сине-красное пламя в кузнечном горне пылает ровно и ярко, с успокаивающим знакомым гулом. Жар подается снизу, откуда-то из-под пола, откуда именно — не понять. Ризольвир пожимает плечами и, чтобы расставить все по своим местам, принимается за работу. Во всяком случае, он хотя бы не мерзнет. И, похоже, ему не грозит исчезнуть, с воплями раствориться в воздухе так же, как многим душам вокруг. Ризольвир иногда уходит из своей кузни в общий зал, к столикам, чтобы выпить чего-нибудь или в очередной раз проиграть в карты однорогому тифлингу, смутно напоминающему одного из его прежних знакомых. Полупрозрачные скорбные фигуры, словно бы наложенные на окружение выцветающими чернилами, попадаются ему на глаза каждый раз. Если у тавернщика хорошее настроение, он позволяет им оставаться внутри и тянуть руки к огню, если нет — прогоняет, и призраки безропотно убредают наружу, впуская в таверну канийский холод. Ризольвир пару раз подходил к ним и пытался болтать, но от этих теней осталось слишком мало, чтобы разговор по-настоящему клеился. И иногда они исчезают, о да. Сначала их лица искажаются гримасой ужаса и страдания, потом — мучительный крик, и их нет. Тавернщик, в своей истинной форме упирающийся головой в потолок, выпускает из ноздрей клубы дыма и клыкасто басит, что каждый из призраков становится воином в армии Мефистофеля. Эта самая армия вот-вот начнет захватывать поверхность Первичного мира, который потом превратится в очередной слой Баатора; все, что касается поверхности, напоминает Ризольвиру об еще одной прежней знакомой. Ни тавернщик, ни тифлинг, играющий в карты так виртуозно, что впору подозревать его в мошенничестве, не верят, что Ризольвир пал в схватке с Мефистофелем — или хотя бы видел самого лорда Кании. Гитзераи-паломники, застрявшие в Кании из-за мефистофелевских интриг и тратящие последнее золото в адской таверне, не верят тоже, но у них слишком много проблем, чтобы всерьез прислушиваться к словам оружейника. Ризольвир не пытается ни с кем спорить. Зато, наблюдая за исчезновением очередной истошно вопящей тени, каждый раз смотрит на свои руки — убеждается, что они не такие прозрачные, как у исчезнувшего. Мозоли и ожоги не сходят с ладоней дроу даже в Кании. Ризольвир полезен для этого места, он — важная функция, заключенная в слабом теле. У него есть цель, дело; ему хочется думать, что это кузня не отпускает его наверх. А вообще новая жизнь Ризольвира мало чем отличается от его прежних будней. Раньше он делал оружие для войск приютившей его Провидицы, отдавался этому занятию полностью и не то чтобы часто покидал свою кузню. Разве что иногда отвлекался, чтобы послушать рассказы приходивших бойцов, да сам расспрашивал об особо интересном оружии или следах сражений на нем. Теперь он кует оружие для Кровавой войны, а вместо дроу его клиентами стали танар'ри да баатезу — и, честно говоря, Ризольвир, привыкший работать с дроу, находит в этом совсем мало разницы. Обе стороны быстро прознали о появлении кузнеца, и теперь у него всегда есть чем заняться. Парад ядовитых когтей, хищных морд, рогов, хвостов и капающей слюны — они говорят, что Ризольвир делает хорошее оружие, едва ли не лучшее в этом круге Баатора, что только он может собрать из искореженных, ни на что не похожих обломков любимые палицы, топоры и что-нибудь поэкзотичнее. После нескольких стычек между танар'ри и баатезу, которые случайно пересекались в очереди за оружием — во время этого таверна превращалась в филиал Кровавой войны, — Ризольвир заводит правило насчет драк и более не работает с бунтарями и грубиянами. В конце концов, заказов у него так много, что он может позволить себе выбирать. А тавернщик, у которого заметно прибавилось золота, готов в прямом смысле сожрать любого, кто окрысится на отказ или цену работы. Танар'ри и баатезу всех форм, заключив временное перемирие, терпеливо ждут, пока Ризольвир закончит работу; утирая пот, он украдкой наблюдает за ними, а они в это время не могут оторвать глаз от кузнечного горна и пляшущего в нем огня. Как будто вечно горящее пламя гипнотизирует их, как будто огонь — самое важное, что эти существа видели за долгое-долгое время. Сначала Ризольвир думает, что все дело в обжигающем холоде, который царит снаружи: канийские пустоши учат с уважением относиться даже к крохотным источникам тепла. Но со временем дроу начинает считать, что все чуть сложнее. Велокс, из которого местные изготавливают согревающее пойло, растет прямо в расщелинах льда и, по слухам, дотягивается корнями до обжигающего ядра Кании. Огонь в горне Ризольвира никогда не гаснет и приходит, вероятно, оттуда же. А еще дроу не может избавиться от ощущения, что это именно кузня использует его, а не наоборот. Держит при себе, помогает его руками то одной, то другой стороне Кровавой войны, а взамен иногда показывает образы в огне — из прошлого и настоящего, а может, даже того, что вообще не сбылось. Не то чтобы Ризольвиру нравится такое положение дел: все же ему привычней иметь свободу действий. Однако, пока у него есть работа, дроу готов мириться даже с таким. Чем больше времени проходит для Ризольвира под серым канийским небом, тем более мутными становятся его воспоминания. Но дроу зачем-то цепляется за них и часто, получив передышку, закрывает глаза и заставляет себя вспоминать — всех тех, с кем был знаком, всех тех, кто был ему близок. Иногда он задумывается о судьбе Провидицы и ее последователей из Подгорья, гадая, увидит ли кого-нибудь снова (хотя Кания — не лучшее место для таких встреч). Пожалуй, ему все-таки недостает знакомых лиц. О появлении этих самых знакомых лиц Ризольвиру сообщает тифлинг с обломанным рогом. Ворвавшись в кузницу — уже одно это кажется странным, ведь приставший к гитзераям-паломникам бард обычно держится от нее подальше, — он бессовестно отрывает Ризольвира от работы. Тифлинг говорит, что в городе появились такие же безумцы, как Ризольвир, утверждающие, что видели Мефистофеля и даже пали от его рук. Тифлинг смеется несколько ядовитым смехом, однако, кажется, понимает, что в историях Ризольвира чуть больше правды, чем он считал. Чрезвычайно занятой дроу, вытирая руки, задумывается об относительности времени и о том, что без чередования дня и ночи оно идет странно. Прежние знакомые рады видеть Ризольвира настолько, насколько вообще могут радоваться знакомому лицу те, кто посмотрел в глаза гибели и не ожидал найти в ней компанию. Ризольвир твердо уверен, что в конце концов они доберутся до его кузни, а еще — что почти знает, кто войдет первым. Не зря же пламя в его горне упорно принимает форму распахнутых крыльев. Поэтому он умудряется даже не выронить на пол то, что держит в кузнечных клещах, когда слышит восхищенный вопль кобольда, а потом чувствует, как тот виснет сзади на его коленях. Заканчивать работу дроу приходится, неловко и осторожно переступая с ноги на ногу, ощущая на себе чужой и сильно вопящий вес. Не то чтобы Ризольвир против, просто немного беспокоится насчет набора белых мелких клыков, которые вряд ли притупились после всех последних событий. Когда Дикен все-таки отлепляется от его ног, Ризольвир сам опускается на колени: треплет кобольда по голове, рассматривает его внимательно и жадно, сразу и с облегчением подмечает, что кобольд — почти из плоти, почти живой, не промороженный Канией насквозь, в отличие от орды прозрачных теней на улицах. Его красные крылья тут, в круге Восьмом, кажутся особенно горячими, их хочется касаться, даже если ладони не успели замерзнуть. Дикен без остановки трещит о том, что теперь все налаживается, что посмертные приключения — это тоже приключения, и ему придется постараться, чтобы хорошенько выписать все в своей книге. Вспоминая их с ящером последнюю встречу, Ризольвир смеется впервые за все время в Кании и на какое-то время, словно бы заразившись чужим оптимизмом, чувствует себя как прежде — живым. Другие два гостя дроу настроены не так оптимистично. А может, это просто Дикен нарочно ведет себя шумнее обычного, потому что остальные притихли. Вален улыбается Ризольвиру немного смущенно, устало, — наглядевшись на демонов в своей кузне, дроу по одному только выражению его глаз понимает, что у того проблемы посерьезнее смерти. Избранная улыбается Ризольвиру тоже, дружелюбно, грустно, — и тот в первый момент отводит взгляд. Слишком уж хорошо помнит, чем все закончилось для этой отважной девушки. (Еще ему чуть-чуть интересно, что в ее присутствии должен испытывать Вален, ведь, похоже, в свое воссоединение с ней тот до конца не верит. Иначе бы не старался постоянно держаться поблизости.) Эти двое не были Ризольвиру друзьями, зато были его хорошими клиентами, а это — почти одно и то же. Они приносят с собой историю о сложной интриге, которую провернул лорд Кании. Они растеряны, злы, но все же предпочитают драться, а не сдаваться и от безысходности вмерзать в лед. Даже если драться придется с чем-то большим, чем все они вместе взятые, чем-то коварным, изворотливым и очень опасным. Злость и надежда — вот что придает старым знакомым Ризольвира форму и силы. В следующий раз эти трое приходят с совершенно безумным планом, включающим в себя Истинные имена и поход за ними в самое сердце Кании. Туда, где мороз забирается под кожу, кипит лава и движутся ледники, туда, где бушует Кровавая война. После этого они собираются не только вернуться обратно в Первичный мир, но и выкинуть из него Мефистофеля со всеми его войсками. От подобного плана веет отчаянием, да и вообще он больше похож на дорогу в один конец. Не то чтобы старые знакомые Ризольвира этого не понимают — понимают, каждый из них. Однако даже это лучше угнетающего канийского бездействия. Дроу не пытается никого отговаривать — молча выслушивает самоубийственный план, попутно занимаясь своей работой. Он не силен в словах сочувствия, зато делает для прежних знакомых то, что умеет лучше всего, — чинит их оружие. Ну, то, которое можно заточить, отполировать или почистить. Впрочем, кобольдскую лютню он тоже берет в руки, скорее из интереса. Музыка — не то, что можно услышать в Кании слишком часто. Когда все трое собираются уходить из города, направляемые кольцом Спящего из храма неподалеку, Ризольвир даже думает их проводить. Но в конце концов остается в кузне, прислушиваясь к затихающему шуму шагов и спорам о ерунде. У него слишком много работы, чтобы тратить время на длительные прощания. Вести о том, что кучка смертных собирается выступить против самого Мефистофеля, разлетаются по канийскому городу быстро: от воодушевленных паломников-гитзераев к уставшим работникам ледоломни, которые приходят в "Дыхание ада", чтобы тратить скудные заработки; от почти бесплотных вопящих призраков до клиентов Ризольвира, относящихся к этой затее со смехом, скепсисом или даже надеждой. В основном все уверены, что смертные сгинут в пустошах Кании и никогда не вернутся обратно, но есть и те, кто по разным причинам желает ушедшим успеха. Город потерянных душ погружается в споры — не то чтобы Кания богата на новости, которые можно как следует обсудить. В конце концов в таверне даже устраивают тотализатор: хозяин-дракон с его нюхом на заработок ни за что не упустит возможность вытрясти остатки золота из клиентов. Сам он ставит на то, что больше не увидит смертное трио. Тифлинг-бард — тоже; касаясь обломка рога во лбу, он ставит еще и на то, что тифлинг из той компании почует близость Кровавой войны, свихнется да и порешит компаньонов. Демонические клиенты Ризольвира со знанием дела кивают — и докидывают ставки. Ризольвир, вопреки своему изначальному желанию не вмешиваться, ставит на возвращение прежних знакомых. И из чувства противоречия, и потому, что ему слегка неспокойно вспоминать об ушедших в глубины Кании, а новости к городу добираются долго. Приходится ждать, пока какой-нибудь случайный бес-посыльный расскажет, что учуял подозрительных смертных или разглядел цепочки следов на снегу. Но даже это — скорее слухи, в которых совсем немного правды. Руки Ризольвира работают сами по себе, наученные годами труда, и ему приходится куда-нибудь девать голову. Трио из Андердарка частенько занимает его мысли — пожалуй, он все-таки беспокоится за них, хотя даже о себе уже беспокоиться перестал. У него есть работа, дело, с которым он связал судьбу, и без разницы, где именно им заниматься. Главное, чтоб все необходимое было под рукой. Те же трое, что ушли в канийские пустоши, — другие, с другими целями, мечтами и кипящей злостью внутри. Не сочувствовать этому огню дроу не может. Иногда, в тишине и молчании, Ризольвир вглядывается в пламя кузнечного горна, надеясь увидеть в нем знакомые образы, но оно остается глухо к его просьбам. Или даже слегка издевается, показывая вовсе не то, что нужно, мешая работать, наказывая дроу за его любопытство ожогами и огрехами. Кузня, касающаяся дном кипящего ядра Кании, когда-то оставила Ризольвира при себе — но она верна Мефистофелю так же, как верна ему Кания. И своевольна в той же степени. Однако Ризольвир — хороший оружейник. Он видел сонм кузнечных горнов, покладистых и не очень. Он определенно знает, как подчинять себе инструменты, которые подчиняться не хотят. Дроу уверен: самое неприятное, что может приключиться тут, в Кании, это скука. Стылое равнодушие, цепенящее бездействие — из-за них забывают себя и вмерзают в лед души, которые не попадают в воинство Мефистофеля, из-за них превратилась в ледяную статую паладин, что не побоялась противиться архидьяволу. Поэтому Ризольвир пытает приютившую его кузню ненужностью — и сам мучается от скуки и шуток однорогого тифлинга, который нашел в его лице слушателя и компанию. Трудолюбие дроу сменяется безразличием, покорность — раздражением. И в конце концов почти остывшая кузня сдается. Ведь без того, кто приводит его в жизнь, инструменту приходится тяжелее, чем без далекого и безразличного хозяина. Огонь, идущий из сердца Кании, начинает подсматривать за старыми знакомыми Ризольвира. Показывает, что они до сих пор не сбились с пути; показывает тварей, с которыми они сталкиваются и случайно, и по воле Мефистофеля, который как-то узнал об их безнадежном походе. Рассказывает об испытаниях, через которые они проходят, и намекает, что однорогий тифлинг был не так уж неправ в своих предположениях. На самом деле прежние клиенты дроу оказались примерно в одном шаге от предсказанной в "Дыхании ада" судьбы. Вероятно, они и сами это чувствуют — но старательно не показывают и тем самым не позволяют друг другу провалиться в канийский ужас и замерзающее отчаяние. Наблюдая за ними, Ризольвир и радуется, что подчинил свою кузню, и тяготится этим одновременно. Образы в огне приносят только временное успокоение — но больше все-таки злость на архидьявола, который устроил весь этот ужас. Жизнь в Андердарке не учит излишней сентиментальности, но все же смотреть, как страдают знакомые, оказывается неприятно — ведь дроу ничем не может им помочь. Или может? Отложив инструменты, хмурясь, Ризольвир задумчиво смотрит в огонь, и демоноподобные клиенты не смеют его окликать. В последнее время в его присутствии они говорят только необходимое, да и вообще демонстрируют большее уважение, чем когда-либо. Но не то чтобы Ризольвиру было до этого дело. Когда прежние знакомые дроу возвращаются в город, некоторая часть обитателей готова растерзать их на месте. Другая часть, сильно меньшая, готова долго и горячо благодарить, — однако ни те, ни другие не решаются подходить слишком близко к причине своего заметного обнищания или обогащения. Разве что могут пригрозить или отсалютовать издалека — а потом почувствовать себя несколько неуверенно, когда герои заметят обращенное на себя внимание и начнут интересоваться его причинами. Теперь эти трое выглядят более… опасным. Теперь они вооружены… знаниями. Это ощущается в воздухе вокруг них, это ощущается в них самих. Так определенно мог бы выглядеть кто-то, что прошагал через половину Кании, не свернул с пути и в конце концов попал туда, куда ему все это время было надо. Даже если путешествие стоило глубоких вмятин на доспехах, сколов на оружии, дрожащих рук и почти трети книги, сгинувшей в лаве. Даже если в этом путешествии кто-то почти потерял себя, кто-то — почти потерял надежду, а кто-то — почти потерялся среди сугробов и незаметных глубоких ям. Единственная в компании девушка пригибается под грузом чего-то невидимого, ее плечи опущены; забываясь, она прикрывает глаза и начинает беззвучно повторять что-то себе под нос. Вероятно, боится забыть или исказить, — и так же сильно боится записывать, подозревая, что лист не выдержит и истлеет. Без ненавязчивой помощи спутников ей пришлось бы туго. Когда она начинает шагать не туда, ее подталкивает в нужную сторону кобольд, когда спотыкается — подхватывает и поддерживает тифлинг. Вид у нее при этом становится виноватый, но все-таки не настолько, чтобы отказываться от помощи или слишком сильно смущаться подобной слабости. В конце концов, за время путешествия они все видели друг друга в состоянии и похуже. Они спешат, очень спешат. Ведь войска Мефистофеля в это самое время захватывают поверхность, и одни боги знают, сколько уже пало от его рук. Но, несмотря на спешку, они успевают заскочить к начальнику ледоломни, вечно плюющемуся руганью Груулу, после чего тот начинает ругаться меньше и этим пугать своих работников даже больше. (Еще Груул объявляет на ледоломне выходной, после чего героев начинают обожать даже те, кто собирался в их растерзать.) Ну и, конечно, они не могут не навестить Ризольвира — хотя бы потому, что пообещали сделать это перед началом своего путешествия. Ризольвир — единственный, кто не выглядит удивленным их возвращением. Если на то пошло, он узнал об их возвращении первым и даже успел подготовиться, разобравшись с делами, разогнав из кузни зевак, — в последнее время вокруг стало слишком шумно, будто бы все, кто бывают в "Дыхании ада", зачем-то рвутся составить ему компанию. Трио из Андердарка он встречает сдержанной улыбкой и, ничего не спрашивая, сразу протягивает руки и отнимает у гостей их оружие. Следы на цепе (родом из местностей вроде Кании, теперь дроу чувствует это очень явно) и мече (не особо довольном сменой владельца) рассказывают Ризольвиру истории — большую часть которых он и так знает. Прежние знакомые тоже рассказывают истории, глядя в основном в подвижную спину дроу. О затерянных и забытых городах, погребенных под слоем льда, о бессловесных призраках, скитающихся по замерзшим дорогам Кании, о подземельях и мимике, который поставил всех в очень неловкое положение. Гости старательно избегают рассказов об ужасах, с которыми встретились, и о том, как тяжело давалась борьба с холодом, усталостью, отчаянием и засасывающей канийской безнадежностью. От этого их рассказ звучит так, будто б они прошли через напряженное, но все-таки забавное приключение. Особенно когда гости, осторожно, не веря своим же словам, начинают рассказывать о сопровождающем их везении. О том, как в самые ужасные моменты оступались и проваливались в лаву различные твари — чтобы описать их, не получится даже найти слов в языке. О том, как на снегу прорастал велокс — и обязательно попадался кому-нибудь на глаза. О том, что, следуя за ягодами велокса, можно было найти защищенное место, куда не добиралась буря, — именно тогда, когда Кания вот-вот должна была обзавестись парочкой замерзших фигур. Ризольвир с пониманием кивает; оружие прежних знакомых, промороженное за время странствий, постепенно отогревается в его руках. Он знает, что под дверями кузни кто-то есть — кто-то, кто не решается войти, потому что ему это не понравится. О некоторых изменениях в себе он тоже знает, не может не знать, — но относится к этому как к чему-то естественному, неизбежному. Правда, почему-то дроу рад, что прежние знакомые не замечают этих изменений. Кроме, разве что, кобольда, который сразу после прибытия с узнаванием поводил носом, принюхался и сообщил, что Ризольвир пахнет, как лава в Кании. Закончив делиться впечатлениями, гости начинают делиться планами, но уже более напряженно и мрачно. Они говорят, что собираются если не уничтожить Мефистофеля, то хотя бы запихнуть его обратно в Восьмой круг Адов, — убедившись предварительно, что архидьявол больше оттуда не вылезет. Они смотрят на Ризольвира с тревогой, — потому что теперь в Кании может стать еще ужасней, чем прежде, и вряд ли Мефистофель будет церемониться с кузнецом, если узнает, кому он помогал. Они даже в замешательстве предлагают Ризольвиру отправиться вместе с ними обратно в Первичный мир — вероятно, Жнец на окраине города в силах устроить даже такое, если знать, как просить. Кузнечный горн ворчит, как взволнованное животное, и дроу приходится успокаивающе провести по нему пальцами. Не то чтобы Ризольвир совсем не колеблется, сожалея о своей прошлой жизни. Колеблется — пару мгновений, прислонившись спиной к горну. Но потом говорит, что кому-то нужно присматривать за делами в Кании, да и вообще ему жаль бросать новую кузню и все то, что успел наковать. Правда, дела вскоре действительно могут пойти плохо, поэтому он просит об одолжении — разбудить в одной из местных пещер паладина, о которой ходит столько историй. В конце концов, один раз та уже выступила против Мефистофеля и, наверное, сможет сделать это еще раз, если захочет. Ей точно пригодится хороший оружейник. Расставаясь со своими гостями, Ризольвир в последний раз вглядывается в их лица и просит не возвращаться обратно — в Канию или в любые соседние местности. А потом, на этот раз с большим удовольствием, делает ставку в новом тотализаторе — он запускается за спинами героев, едва те покидают "Дыхание ада". Ставки постоянно меняются, постояльцы таверны спорят; некоторые, как тот однорогий тифлинг, даже решают остаться в Кании и посмотреть, чем закончится дело. Гитзераи-паломники готовятся вернуться домой и на радостях вытряхивают из карманов последнее золото; тавернщика, пасть которого сама собою распахивается от алчности, давно уже не видели настолько довольным. Ризольвир уходит обратно в кузню и принимается за работу — в ожидании новостей.