Я здесь

Гарем! AU Леся — любовница султана, а Регина — одалиска и её личная служанка. _____________________________       Голубоглазая гурия*. Свет — единственный, кто не останавливается перед ней и проходит сквозь неё. Абсолютная белизна, чище снега, которого одалик Регина не видела вот уже шестнадцать лет. Прозрачнее сосульки. Тонкая, сухая и белая. И длинная. Высокая, будто индийские гигантши-убийцы при радже.       Уже два месяца одалик Регина вместо третьей и седьмой молитвы бесконечно повторяет «Олеся». Что-то родное, пшенично-молочное на вкус, грубо-льняное на ощупь. Одалик выторговала это имя у односельчанки своей новой госпожи. Всего лишь за ножной браслет и ножичек в узорах. За свою душу, которая уже никогда не попадёт к настоящим гуриям, но, честно, плевать одалик хотела на этих воздушных девственниц, у которых на груди — мужские имена и дыра от вырезанного сердца.       Каждое раннее утро, почти что ночь, одалик взбалтывает розмариновое вино для своей госпожи и нагревает хамам. Морская соль, сок клубники, мёд, молоко — всё, чтобы икбал* стала мягче, округлей, нежней. Три яруса пахлавы на серебряном блюде, и не забудьте про яблочную карамель. Всё настолько дорого, что можно смеяться. Можно было бы смеяться. У кадин* — лишь чёрное золото и музыкальные переливы, а икбал обязаны выглядеть /слишком/ дорого. Но Олеся, родная Олеся, здесь носящая поверхностное имя Залия*, тонка, будто резьба по жёлтой слоновой кости. Она умеет играть в шахматы. Она любит чёрный цвет. Она гордится своей сухой, не выносящей солнца кожей. И говорит только на языке, от которого одалик Регина учится вспоминать. Одалик — главная красавица гарема. Прекрасный цветок. «И не даром она так вьётся и выворачивается из-за титула икбал, — шепчутся остальные — не даром целует уголок султан-дивана*». Молодая одалик Регина может стать настоящей султаншей. Ступень икбал она пролетит, подобно сойке на абрикосовом дереве. Вот только Регина не хочет никуда лететь. Она хочет быть вечно равной. Она опускает зелёные виноградины в кубок икбал (до чего же мерзостное имя!) Залии. Трёт ей пятки твердокаменной мочалкой. Укутывает в шелка одеял. Учит родной язык. Поёт один-единственный куплет родной колыбельной.       А потом вдруг Олеся в хамаме просит: «не делай так горячо». А потом вдруг во время обеда: «разбавь вино посильней». А потом вдруг перед сном: «спой погромче». Через два дня гарем гудит: икбал скоро станет кадин. Эфенди-кадин*. Переселится из гарема и будет жить за пять дверей от комнаты султана. И служанок у неё будет три десятка. Не молоденькие одалиски, которым нельзя покидать «крыла наслаждений». Двадцать круглосуточно доступных негритянок. Десять умудрённых кальф*.       Олеандровый яд стоит всего-то на один браслет дороже, чем чужое имя.       Даже разбавленное розмариновое вино пахнет очень ярко.       После ужина великолепная икбал говорит, что не хочет терять такую подругу и обязательно поговорит с султаном, насчёт привилегий Регины.       Одалик улыбается и молчит. Её рот полон крох стекла, крови и остатков одиночной порции олеандрового яда.