И на костях растут цветы...

Несколько дней до описанных выше событий. Девушке казалось, что вовсе ослепла от белых стен, светлых ламп и нескончаемых черно-белых картинок на терапии. Вот уже несколько лет она не видела ни серого неба, ни деревьев, ни чахлых кустов в посаде за больницей. И вечно преследовало это чувство, будто бы за спиной постоянно кто-то находится, кто-то делит с тобой завтрак, обед и ужин, с кем-то спишь на одной кровати и с кем-то беседуешь от скуки в перерывах между процедурами. И девушке не всегда ясно, что она из себя представляет. То милая, тихая Юмико, которая с прищуром смотрит телепередачи, то взъерошенная Юмиэ, для которой нет границ ни физических, ни эмоциональных. Одно только девушке понятно — она не одна, даже если других рядом с собой не видит. Юмико помнит, как впервые повстречала единственную свою подругу. Помнит, как ещё маленькая, бледная Вольф её совсем не понимала. Сидя на качелях в полном одиночестве, Юмико играла в свои игры. Её сторонились, её боялись и над ней смеялись ещё несознательные дети, тыкая пальцем на одинокую серую фигурку. И Вольф подсела к ней после «тяжелой осады» ребятами из соседней «крепости». — Почему ты одна? -внезапно спросила тогда ещё неизвестная для Юмико девочка с волосами острого пепельного цвета. — Я не одна. Разве ты не видишь?-возмутилась раздраженно тогда Юмико. Вольф тогда непонимающе посмотрела, а затем широко улыбнулась и протянула Такаги руку, сказав: — Тогда теперь нас будет трое, давай? Меня Хайнкель зовут, а тебя?-протараторила она, вскоре, первая осязаемая подруга.  — Ю-юмико,-промямлила Такаги. Её заметно тряхнуло, когда Хайнкель вцепилась в её ладошку и скрепила рукопожатием. Вдруг Юмико тогда почувствовала тогда необыкновенную радость за себя и за Юмиэ. — А это Юмиэ. Знаешь, а ведь до тебя никто не замечал её,-сказала воодушевленно Тагаки и показала на соседние качели, на которых по её мнению сидела невидимая «простым обывателям» Юмиэ. — Хорошо, теперь нас трое. Пойдём, поиграем! Я покажу тебе, какой пистолет мне подарил отец. Хайнкель крепко взяла Юмико за руку и повела в неизвестном направлении. С той поры Юмико начали не понимать ещё больше, а Вольф потеряла старых товарищей, но, кажется, даже об этом не жалела. Как говорится, противоположности притягиваются. Для всех было загадкой, как ладят крепкая на слова драчунья Вольф и тихая Юмико. Но как бы оно не было — оставались подле друг друга с самого первого дня их знакомства. Вот и старшая школа закончилась — Вольф решила идти в училище, аргументируя это тем, что только там у неё есть шанс выбиться. Но Юмико свое собеседование провалила и угодила в Центр Здоровья. Несколько лет прошло с той поры. Юмико теперь сидит на стуле в кабинете главного врача, который вел всю историю болезни Тагаки. Глаза ей закрывали длинные, густые темные волосы, но и без того знала всё.  — Госпожа Тагаки, мы очень переживаем за ваше эмоциональное здоровье, -начал разговор высокий и крайне худой мужчина.-Но оставлять вас на полном стационаре не имеем права. Этот врач наблюдал девушку уже несколько лет, назначил ей лечение и лично проводил её контрольные осмотры. Уже было всем более чем ясно, что Юмико невозможно вылечить во взрослом возрасте. И врачи, и девушка понимали, что можно только успокоиться и смириться.  — Вы отправите меня в стационарный диспансер? -спросила Юмико, все ещё надеясь на освобождение.-Никто же не даст мне освобождение, доктор Нейпьер? Мужчина глянул на девушку, оторвавшись от протокола. Ему было жаль и её, и себя, и других пациентов, которые нуждаются в его помощи. Он долго не думал, быстро чиркнул в графе «окончательный диагноз» лже-болезнь «Невроз». Может быть, из-за малодушия он ещё поплатится за свое действие, но шанс того, что девушка вновь выйдет из-под контроля был крайне мал. Доктор молча передал Тагаки её медицинскую карту и предупредил:  — Вам, госпожа Тагаки, придется отмечаться в Центре два раза в месяц, чтобы вы получили автономию по мере вашего состояние. Юмико была действительно счастлива увидеть вновь живой, открытый мир, вновь вдохнуть жгучий холодный воздух и пройтись по широким улицам города прямо к своему уже, наверное, опустевшему дому.